Мамкин Василёк - Андрей Зеленин

— Вот спасибочки! — обрадовался фельдшер, будто большую премию получил, улыбкой лицо украсил.

Теперь от медсанбата двое осталось, а командир-полковник, перевязанный-забинтованный, с другими ранеными в кузове полуторки мотался. Било машину на ухабах, то вверх подкидывало, то вниз ухало.

— Был бы лес рядом! — водитель, парень молодой, фельдшеру кричал. — Там бы замаскироваться!

А дорога шла полем. Лес только на горизонте виднелся.

Истребители, будто на учениях, один за другим заходили на цель. Лётчики стреляли в своё удовольствие. Сперва вовсе баловались: то слева очередь пустят, то справа. То перед машиной землю фонтанчиками взметнут — притормозят полуторку, то сзади — подгонят. Затем всерьёз взялись. Когда увидели: дорога в деревню заходит, а за деревней лес — сосны да ели.

Вспороли пули вражеские брезент, прямо там, где крест медицинский красным выделялся. В кузове вскрикнул кто-то.

Фельдшер не выдержал. В халате своём, когда-то белом, на костюм гражданский накинутом, на подножку выскочил. Одной рукой за дверку держался, другой — кулаком! — в небо грозился:

— Да что ж вы делаете? Ироды! Это же раненые!..

Хотел ещё что-то выкрикнуть, да не успел. Очередью с истребителя зацепило фельдшера. Брызнула кровь. Рука, что за дверку держалась, ослабла. Упал бы фельдшер, да водитель подхватить успел. Силён: одной рукой за руль, другой — за фельдшера:

— Дурак ты, дядя! Ой, дурак!

Истребители новым заходом над машиной пронеслись.

Застучало по железу, по капоту, взревел мотор у полуторки и оборвался звук.

А следующая очередь — по колёсам!

Занесло машину — в канаву придорожную повело, как раз у крайнего дома деревенского. Никто и опомниться не успел, упала полуторка на бок: нижние колёса пылью захлебнулись, верхние крутятся.

Истребители немецкие ещё раз над машиной пролетели и обратным курсом к линии фронта ушли. То ли горючее к концу подходило, то ли патроны все истратили-расстреляли.

Когда фельдшер в себя пришёл, увидел, что лежит рядом с водителем. Погибшим.

Поднялся кое-как старик, за руку себя схватил, за бок — кровь везде. Оседать начал, потом вдруг вздрогнул: а раненые как? В кузове! Пересилил себя, вокруг полуторки, на боку лежащей, пошёл. За спиной шаги услышал, обернулся: кто?

* * *

Пока мамка старика-фельдшера перевязывала бинтами из сумки медицинской, Василёк брезент кузова, и без того нецелый, совсем разодрал. Первого живого — из раненых — на себе потащил. Откуда сил взялось?

Из пробитого бака полуторки бензин вытек, на горячее попал, — полыхнуло.

— Мамка! — Василёк закричал. — Помогай!

Втроём уже, старик фельдшер тоже, как мог, старался, про раны свои позабыв, раненых доставали, в огород волокли. Шестерых живых, остальным не помочь, спасли.

— Немец близко, — фельдшер сказал, когда отдышался. — В любой момент появиться могут. Раненых спасать надо. Они все командиры, офицеры. Фашисты их не пощадят. Не дай Бог, и пытать станут, чтобы сказали что. Где бы спрятать? Если в дом или в сарай, ведь найдут?

— Найдут, — мамка Василька согласилась. Губы строго поджала, подумала немного, решилась: — Ох, подвела я людей! Но кто ж знал, что так случится!

Дальше всё просто оказалось.

Оказалось, за полем, в лесу, там, где болота непроходимые, как война ближе подходить стала, нужные люди базу специальную готовить начали. Для особого отряда — партизанского. Всё сделать не успели, землянки только.

— Но и то хорошо, — мамка Василька сказала. — Будет где на первое время укрыться, а там разберёмся. Одна беда, как всех раненых туда унести? Дорога неблизкая, а ходячих тут нет.

Ходячих и, правда, не было. Все командиры, кто в бою ранен был, ещё и от истребителей вражеских пострадали…

Решили так. Раненых всех в погреб, в дом Василька и мамки его спрятать. Дома Василька оставить. Помогать: воду принести, если кому надо будет — попоить, покормить чуток, если кому захочется. Если рана откроется, бинтом замотать. А в лес, на остров среди болота, мамка Василька пойдёт и фельдшер. Старик хоть и сам пулями немецкими отмечен, а всё не в ноги, кое-как да ковыляет.

Из полуторки, кроме раненых, ещё носилки брезентовые достать смогли. К ним мамка из простыни — разорвала — лямки сделала. Фельдшер их через шею перекинул, одной рукой за ручку носилок взялся, сзади. Мамка Василька спереди встала, тоже за ручки взялась. Первым на носилках полковника понесли. И по званию, и по должности полковник самым старшим был — значит, его первого от немцев подальше… Понесли. Мамка — хромая, фельдшер — тоже на ноги слаб.

Василёк в погребе не застаивался. Сперва один командир застонал: пить попросил. Василёк — наверх, в дом, за ковшом и обратно. Другой офицер невольно дёрнулся, старую повязку пошевелил, кровь пошла. Василёк снова наверх, назад уже ведро воды — кровь смыть, бинтами свежими сверху рану закрыть.

А наверх выскакивал — на улицу, на дорогу посмотреть надо: всё ли спокойно.

Хорошо, немцев не было. Бой только приближался. Даже пулемётная стрельба различалась.

Мамка с фельдшером вернулись, второго раненого на носилки положили, без передышки снова в лес отправились. Василёк им вслед с крыльца глядел, сердился, что мамка не его с собой взяла, старика жалел — мотало фельдшера из стороны в сторону. Показалось Васильку: что-то чёрное над фельдшером висит — дымка какая или что. Подумалось Васильку страшное, и испугался он того.

А страшное и вышло. Потом. Когда на третий раз мамка со своим напарником назад вернулись.

Только в дом вошли, послышался на дороге шум. Моторы работали.

Кинулись все к окну: что такое? — А это немцы!

Сначала что-то на танк похожее: передние колёса, как у машины, задние — гусеницы, башни нет, а пушка длинная тонкая сверху торчит. Другая машина — грузовик с кузовом открытым. В кузове немцы сидят, во все стороны недобро поглядывают, винтовками с бортов, как ёж иглами, ощетинились.

Возле полуторки сгоревшей остановились фашисты. Кто-то из первой машины на дорогу вылез, остатки тента с красным крестом сапогами попинал, на следы, что к крайнему дому деревенскому вели, посмотрел и назад вернулся.

Снова моторы взревели.

Мамка Василька ахнула:

— К нам!

Только и успели, что на крышку погреба сундук большой тяжёлый надвинуть.

Старику-фельдшеру совсем плохо стало, его вниз не спрятали. Халат медицинский мамка в печку подальше сунула, Василька предупредила, на фельдшера рукой махнув:

— Это мой отец. Твой дед. Самолёт немецкий пролетал, его ранило. Понял?

— Понял! — Василёк головой кивнул.

За стеклом оконным страшное было. Машина с пушкой на заборчик наехала — рухнул заборчик. Поленница у сарая стояла — и её снесли, раздавили. Колодец на пути стоял, у крыльца самого — пощадили.

Из машины с пушкой немного фашистов вылезло. Из грузовика — все, будто горох — посыпались. Все одного слушались.

Василёк увидел — кого. Офицера. Стоял тот подтянутый весь, чистенький, значок какой-то на груди блестит, перчатки на руках.

10

Когда Зинка этого офицера только издалека увидела, поняла сразу: страшный человек. Страшнее господина Вильгельма будет. Так и вышло. Вечером.

Зинка с Марией вывозили из коровника навоз. Как обычно впряглись в лямки, приделанные к тяжёлой телеге, и потащились.

Ганна не помогала. Она только в двери постучала, чтобы охранники коровник открыли, сама возле коров осталась. Ну, да что с неё взять: управляющий старшей назначил. А старшей ли в навозе возиться?

Телегу нужно было доставить на поле. Точнее, одно из полей, принадлежавших господину Вильгельму. Охранник с девушками отправился один. Он-то первый и заметил приближавшегося к ним всадника.

Господин Отто был сыном господина Вильгельма. И если господин Вильгельм работал на благо Германии, находясь на территории Германии, то господин Отто, будучи офицером великой немецкой армии, воевал на благо Германии за её пределами.

Господин Отто был ранен на Восточном фронте, в России. После излечения в госпитале получил отпуск.

Добрым нравом господин Отто не отличался с детства, так говорил управляющий владениями господина Вильгельма. Теперь же он был жесток вдвойне.

Злой, как хозяин, жеребец, послушный руке всадника, буквально налетел на девушек. Мария едва успела увернуться от копыт, Зинка со страху полезла под телегу.

Всадник захохотал и соскочил на землю. Секунда, две — он смотрел на Марию. Затем схватил девушку за грудь и осклабился в похотливой улыбке:

— Гут!

Мария попыталась вырваться, но немец оказался сильнее. Несколькими резкими фразами он приказал охраннику взять его коня и увести домой. И когда охранник поспешно кинулся исполнять команду хозяина, господин Отто, ничуть никого не стесняясь, стал раздевать девушку.