Расслабься, крошка! - Георгий Ланской

— Да побольше давал… Надо же, он на полтос выглядит! Я еще думал: в какой он хорошей форме, в его-то годы… Нет, серьезно — сорок? Я Анджелину когда снимал, так ейный муж то и дело приезжал со всем их выводком. Так он куда моложе выглядит, а ему уже сорок шесть.

— Ну, так он, поди, следит за собой и ханку с утра не потребляет, — пожал плечами режиссер. — Там актеры — не чета нашим нынешним. Халтура, Тим, халтура… Нет прежней школы. Благо пипл хавает все подряд.

— Да там тоже всякие есть, — возразил Тимур. — И наркота, и выпивка. Но отношение к работе — тут ты прав, совершенно другое, пашут любо-дорого. А у тебя, вон, полдня прошло, никто даже пальцем не пошевелил. Деньги считать не умеете.

— Да мне-то что? Это не мои деньги, — пожал плечами режиссер. — А про сроки — да, прав ты. Так что трюков ты сегодня не увидишь, скорее всего. Давай я тебе просто каскадеров потом отдельно вызову, пусть они кульбиты покажут вечерком.

— А твои что, не могут?

— Тим, я тебя умоляю! Спасибо, если Залевский с коня не свалится, да и остальные не лучше…

Режиссер вдруг увидел Антона и нахмурился:

— А ты чего тут уши греешь? Давай на исходную! Может, хоть пару дублей снимем…

Покраснев, Антон бросился к полянке, где конюхи удерживали нервно перебиравших ногами лошадей. Синицын и Ларионов уже сидели в седлах, а Залевский пытался взгромоздиться на шикарного вороного жеребца, косившегося на своего незадачливого седока глазами цвета темного янтаря.

— Тоха, чего там? — вскинулся Синицын, уловивший еле заметную перемену в настроении Антона.

Тот отмахнулся и вспрыгнул на коня, стараясь обуздать нервную дрожь.

Надо же, какая удача…

На пробах Тимур сомневался, взять Антона на роль или нет. И если бы не тот неудачный кувырок да не злобный навет бывшей жены, возможно, и взял бы. Ему нужны актеры, готовые делать трюки самостоятельно, а таких действительно не много. Каскадерская школа в России — самая лучшая в мире. Но если бы дело касалось только каскадеров, вряд ли Альмухамедов проторчал бы на площадке столько времени, слушая пьяный бред Залевского. Видимо, до него дошел слух о профессионалах, готовых на любые трюки, прямо как в Голливуде. И если так, то Антон готов выжать из себя все, лишь бы понравиться!..

В ушах застучало от волнения, а пальцы моментально стали влажными.

После команды «мотор!», удара хлопушки Залевский пришпорил коня и понесся вперед, сутулясь и кренясь набок. Выждав, пока он достигнет отмеченного помрежем участка, Антон, Синицын и Ларионов помчались следом, паля из неудобных длинноствольных пистолетов. Делать это следовало в строгой очередности, поскольку заряд в каждом — всего один, а на ленте пальба должна была казаться непрерывной, с пороховым дымом. Первым выстрелил Синицын, затем Антон, последним Ларионов.

— Леша, стреляй! — заорал в мегафон режиссер.

Залевский обернулся, выставил руку куда-то не в нужную сторону и выстрелил, напугав лошадь. Уронив пистолет, Залевский подскакал к груженному сеном возку, но его жеребец трусливо встал, вместо того чтобы перемахнуть через препятствие.

— Стоп! — прозвучал гнусавый мегафонный голос.

Тяжело дышавший Алексей сполз с коня и зло ткнул его кулаком в бок.

— Скотина безмозглая! — прошипел Залевский.

Подъехавшие Антон, Синицын и Ларионов тоже спешились, вопросительно глядя на режиссера. Тот семенил к ним с пригорка, сопровождаемый помощником. Альмухамедов остался на месте и смотрел на актеров с непроницаемым лицом, скрестив руки на груди.

— Леша, тебе что, трудно было перепрыгнуть через эту телегу? — зло спросил режиссер.

Тяжело дышавший Залевский долго не отвечал. Согнувшись пополам, он уперся руками в трясущиеся колени.

— И стрелял ты не в ту сторону! — не унимался режиссер. — Если бы мы снимали крупный план, еще ничего, но на среднем это заметно. Где твой пистолет вообще?

— Да откуда я знаю! — заорал Залевский так, что его конь испуганно шарахнулся в сторону. Ларионов, зло зыркнув на Алексея, пошел ловить коня и успокаивать, гладя по мощной спине.

— И пистолет ты потерял, и палил не в ту сторону, — холодно изрек режиссер. — И в седле держался как мешок с говном. Что мне прикажешь с этим делать?

— Ты же не рассчитывал снять все с первого дубля?

— Рассчитывал! Потому что тут снимать нечего. Это любой школьник сделает. И потому ты сейчас найдешь свой пистолет, сядешь на коня и перепрыгнешь эту телегу.

— На крупный план?

— Нет, на средний. А потом на крупный. Все сначала.

Залевский рухнул на колени и поднял кверху красное от напряжения лицо. Антон заметил, как трясутся его руки.

— Солнце, окстись, какой, на хрен, крупный план? Ты что, не видишь, в каком я состоянии? Давай завтра.

— Завтра ты с похмелья умирать будешь, а у меня время, — зло прошипел режиссер. — И вообще — не жалоби меня. Подписался работать, так работай, а нет — уматывай. Через три дня дожди обещают, неизвестно, сколько они идти будут. Что мне, из-за твоих запоев тут до зимы куковать?

Ларионов и Синицын, переглянувшись, пошли прочь, уводя за собой своих лошадей. Антон, помедлив, двинулся следом.

— Ну не могу я, солнце, — жалобно простонал Залевский. — Ты что, не понимаешь? Не мо-гу!

— Да пошел ты… Антон, вернись!

Антон быстро подошел. Режиссер придирчиво оглядел его с ног до головы, а потом решительно приказал:

— Так, снимай свой плащ и шляпу. Мы сейчас тебя на среднем плане снимем. Леша, отдай ему одежду.

— А вместо меня-то кто? — спросил Антон. — Он, что ли?

И кивнул на Залевского.

— Каскадер сделает. Сойдет. В любом случае нарезку сделаем какую-нибудь. Авось пригодится. Не пропадать же дню. А ты, герой-любовник, спать иди, и чтобы завтра был как огурец!

Зло шипя под нос, Залевский дернул завязки своего плаща, снял болтавшуюся на спине шляпу и с презрительной усмешкой бросил их под ноги Антону. Не поворачиваясь, он начал медленно карабкаться на склон холма. Антон поднял шляпу, стряхнул с нее пыль, набросил на плечи плащ и покачал головой.

— В общем, твоя задача сейчас чуть-чуть проскакать и перепрыгнуть через телегу, — инструктировал режиссер. — Морду воротником прикрой на всякий случай, мало ли, вдруг попадет где в кадр. Но сильно не усердствуй. Как прыгнешь, так прыгнешь. Ну а не получится — ничего. Мне главное, чтобы ты вот этот участок пролетел как птица и выстрелил. Пистолет твой где?

Антон вытащил из-за пояса пистолет и покрутил им в воздухе.

— Хорошо, — похвалил режиссер. — Ты, Антош, постарайся, а я твоего персонажа поярче вырисую. И реплик больше дам. Реквизиторы!

Отобрав у Антона пистолет, режиссер сунул его в руки подоспевшему мужичку.

— Давай, Антош, сейчас все на средний план отснимем, потом погоню — отдельно, и на сегодня закончим. Все одно хмыря этого девать некуда, полкассы под него ушло, ничего не попишешь. Ты задачу понял?

— Понял, — кивнул Антон и покосился на холм, где в прежней позе истуканом застыл Альмухамедов.

Ему показалось, что прославленный режиссер одобрительно кивнул.

Обрадованный Антон забрал у пиротехника заряженный пистолет, подошел к жеребцу Залевского и лихо вскочил в седло.

Дальше произошло что-то невероятное.

Смирно стоявший конь вдруг словно взбесился и стал отчаянно брыкаться, истерично заржав. Перепуганный Антон вцепился в поводья, но тут жеребец изо всех сил поддал задом. Антона швырнуло через голову коня. Распластав в стороны руки, он полетел на землю.

Сквозь ржание до замерших свидетелей этой сцены донесся легкий хруст. Как будто в лесу сломалась ветка.

Режиссер, не успевший забраться на свой командирский пост, колобком несся обратно, за ним летел Альмухамедов, следом бежали члены съемочной группы.

Успевшие сесть на лошадей Синицын и Ларионов галопом скакали обратно. Их плащи развевались, как крылья черных воронов.

Растолкав членов группы, к распростертому на земле Черницыну бросилась врач. Бросилась — и застыла, неуверенно оглянувшись на режиссера. На ее лице был страх и злая, отчаянная беспомощность.

Антон лежал на спине, нелепо откинув вбок голову, рот был окровавлен, а из неестественно согнутой шеи выпирала кость, грозя порвать натянутую кожу. Полуприкрытые глаза тускло смотрели вбок, а ноги дергались в затихающей агонии.

На поляне вдруг стало так тихо, что все услышали гул пролетавших шмелей, которые торопились по своим шмелиным делам, не обращая внимания на людские трагедии.

И когда в этой вязкой тишине вдруг возник прорвавший ее странный, ни на что не похожий вой, все вздрогнули, а кое-кто даже вскрикнул от испуга.

Ларионов, упавший на колени перед умирающим Антоном, выл, задрав лицо к небесам, как тоскующий волк, и только спустя минуту все поняли, что он, заливаясь слезами, повторяет одну и ту же фразу: