Банкирша - Александра Матвеева

Здесь стояло несколько мягких кожаных кушеток и низкий столик с электрическим самоваром и всем необходимым для чаепития.

Распластанная на одной из кушеток белая фигура слегка пошевелилась, потом рывком села. Простыня отлетела, обнажив богатую розовую плоть, которая, несомненно, как и чарующий голос, принадлежала Наташе Транкиной.

Мы расцеловались и принялись чаевничать. Наташа — прима экспериментального молодежного театра, постановки которого мне настолько нравятся, что одну из них господин Скоробогатов проспонсировал. С тех пор я лучший друг театра, а Наталья Транкина и Ольга Челнокова — вторая ведущая актриса — мои большие приятельницы.

Вот об Ольге-то речь и пошла.

— Представляете? Завтра лететь в Женеву, у нас там четыре спектакля за два дня, а Олька выпала. Ну, со спектаклями проблем нет, у нас полная взаимозаменяемость. Сами знаете, наш худрук до театрального на заводе вкалывал, вот в театр идею конвейера и притащил — рационализатор. Теперь мне по два раза в день потеть. Ну, это ладно — мне наш труд в кайф. Но ведь были планы на свободный день!

— А почему Ольга не едет? Заболела?

— Можно и так сказать. Залетела. Сидит мыслит: оставлять — не оставлять. По-хорошему, ребенка пора заводить, как-никак скоро тридцатник. Сейчас не заведешь, потом закрутишься, не соберешься. К тому же рядом мать — молодая пенсионерка, готовая к услугам.

Но карьера… Сейчас она новый спектакль выпускает. Хотя тоже не проблема. Я во втором составе репетирую, полгода без замены продержусь. Чего там, дело святое. Получается, здесь тоже все обходится.

Но если оставлять, кого назначить отцом? Вот это действительно проблема. Это ведь не мужа выбрать: не подошел — не надо, другого найду. Ребенку отца на всю жизнь выбираешь, ошибиться никак нельзя. Сидит, думает, советов не просит.

Я несколько озадачилась проблемой выбора отца для уже практически существующего ребенка, но, подумав, согласилась с житейской мудростью моих юных подруг.

— Я тоже собираюсь в Женеву.

— Правда? — обрадовалась Наташа. — А когда?

— В пятницу.

— Жалко. Мы уже улетим.

— А вы когда летите?

— Завтра утром. Самолетом «Эр Франс», бизнес-классом! — по-детски похвасталась Наташа.

— А Ольгино место свободно?

— Ну да. Все оплачивает принимающая сторона, нас регистрируют списком.

За три года до…

— Алло?

— Привет! Это я.

— Здравствуй, Гена. Какие новости?

— Его отпустили. Я получил телеграмму, что сегодня он будет в Москве. Жди.

— Хорошо. Жду.

Вот именно, жду. Четыре года. Или семь лет…

Не помню, волновалась ли я тогда. Мучили меня предчувствия? Или я испытывала облегчение?

Я открыла дверь на звонок и увидела Скоробогатова. Он стоял передо мной в прихожей моей квартиры в черном ватнике и нелепой для середины апреля цигейковой ушанке с суконным верхом. Его лицо было грубым и обветренным, а глаза в щелочках темных ресниц карались совсем светлыми.

Он стянул шапку с круглой обритой головы и дерзко и холодно смотрел мне прямо в лицо. И я смотрела.

Его лицо не было незнакомым, за эти годы я не раз рассматривала его маленькую фотографию, ожидая возвращения этого мужчины из тюрьмы.

Он вернулся, чтобы стать моим мужем.

Ну что ж, это, несомненно, был тот, кого я ждала.

Я кивнула ему и, нагнувшись, достала тапочки, купленные специально для этого случая еще три месяца назад.

— Ванна — вторая дверь налево. Мойте руки и приходите на кухню. Ужин готов. Ваше полотенце голубое.

Итак, в тот вечер я накормила его, выдала белье, и он долго мылся и вышел из ванной распаренный, блаженный и уселся на кухне пить чай вприкуску.

А когда я вошла в ванную, там было нестерпимо жарко и висел плотный пар, но ванна и кафель на стенах были тщательно вычищены, а пол столь же тщательно вымыт. Грязного белья нигде не обнаружилось.

Он выстирал его сам. На следующий день выпросил у меня тазик и стиральный порошок. И в дальнейшем в мою стирку ни разу не попало ни одной его грязной тряпочки. Все всегда сам.

Спать я легла, не зная, что думать о поселившемся за стеной человеке, но никакого страха перед ним не испытывая.

Я проснулась от какого-то стука. Долго прислушивалась, пытаясь понять, что бы это могло быть, и наконец поняла — это стучит под ветром открытая форточка в кухне.

Подоконник на кухне заставлен цветочными горшками, да еще на нем стояла кастрюля с борщом, который накануне недостаточно остыл, чтобы быть помещенным в холодильник.

Я пододвинула табуретку, залезла на нее и попыталась закрыть форточку. Но она располагалась высоко, и мне пришлось встать на цыпочки и вытянуться насколько возможно, чтобы пальцами вытянутых рук можно было задвинуть защелку.

Я тянулась, тянулась и так увлеклась этим, что не сразу почувствовала: в кухне я не одна. Резко обернувшись и одновременно одергивая задравшуюся ночную рубашку, я потеряла равновесие и, нелепо махая руками, начала падать. Я была поймана жесткими сильными руками и ощутила своей грудью чужую горячую голую грудь и потрясение окунулась в голодные, потерянные, безумные, состоящие из одних зрачков, черные глаза.

Я имела некоторое представление о близости с мужчиной и считала это занятие не лишенным приятности, но восторги подруг и изображение постельных радостей в любовных романах или на экране казались мне откровенно преувеличенными.

Так вот, они не были преувеличены. За те несколько секунд, которые потребовались моему партнеру, мое изголодавшееся по мужчине тело открыло мне такое, что я и представить себе не могла.

Мужчина отпустил меня и сказал, багровея от смущения, но стараясь смотреть мне прямо в глаза:

— Простите. Я не хотел быть грубым. У меня очень долго не было женщины. Я плохо соображал. Вы очень красивы. — Он помолчал, опустил ресницы, но снова взглянул на меня и заставил себя сказать все до конца:

— Я боялся, что не смогу… Что у меня не получится… Вы считаете меня насильником?

Господи, я, кажется, никогда не видела такого несчастного человека и постаралась его утешить:

— Нет, я не считаю вас насильником. Я все понимаю. Я не сопротивлялась. Я не хотела этого, но я не сопротивлялась. Я забуду этот случай, но вы больше никогда не приблизитесь ко мне.

Он кивнул, понурив голову, и вдруг, опустившись на колени, обхватил меня руками и прижал ко мне горячее лице. Я почувствовала влагу на своем животе и потрясение смотрела, как он плачет, и не знала, что делать.

— Перестаньте, пожалуйста, перестаньте! Все плохое кончилось. Навсегда. Впереди у вас только хорошее.

Его тело было узловатым, жестким, разбитым работой, лишенным гибкости и грации, и, когда я погладила его по плечу, мне показалось, что я провела ладонью по необструганному деревянному чурбачку.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});