Полгода — и вся жизнь - Элизабет Хауэр

— Никто не сможет ее украсть у меня, так как она связана со мной неразрушимыми узами, — сказал барон, когда Вегерер однажды заговорил с ним об этом. — Это единственная часть моего состояния, с которой я не расстанусь никогда, даже если моей семье придется голодать.

Вегерера этот ответ не устроил, и когда кто-нибудь по соседству заговаривал об этой картине, он тут же докладывал о своем разговоре с бароном.

— Ясно одно, — сказал однажды отец Ренаты, — если этого Лампи можно украсть только с бароном, то их никто не побеспокоит.

Об этих словах каким-то образом узнали все. Может быть, они дошли и до ушей барона, которого с отцом Ренаты связывало лишь беглое знакомство. В любом случае по барону ничего нельзя было заметить.

Барон достиг верхней границы сада. Там он тщательно обследовал маленькую калитку, которая выходила на песчаную дорожку, ведущую к полю. На ней висел самый обыкновенный, проржавевший от времени замок. Он был закрыт. Барон подергал его, потом покачал калитку, но замок не открывался. Некоторое время он стоял и думал, где мог быть ключ, но уже сейчас ему было ясно, что искать его совершенно бесполезно. Он опять вспомнил о Вегерере. Тот был мастером на все руки и потому часто выполнял всякие работы по дому. Но барон тотчас же отбросил эту мысль. Никто не должен знать, что он хотел открыть эту калитку, которой годами никто не пользовался. Барон решил сделать это сам, с помощью каких-нибудь инструментов. Но не сейчас. Позже. Может быть, после обеда. Он не мог подключить к этому делу даже свою жену Терезу — Терчи, как он ее называл. Она часто помогала ему. Прежде всего в неприятных делах, которыми он занимался с неохотой и участия в которых, помня о его происхождении, от него никто не мог требовать. Что касалось его жены, то он, казалось, забывал, что Терчи по происхождению стоит гораздо выше его. Но сама она, видимо, об этом никогда не вспоминала. Когда он пошел в сад, она как раз развешивала во дворе целую корзину выстиранного белья. Через кусты черной смородины и узкие светлые просветы между деревьями барон неотчетливо различал маленькую фигурку Терчи, ее ноги и руки, находящиеся в постоянном движении, тогда как тело и голову скрывали развевающиеся на ветру простыни и скатерти. После смерти первой жены, которую он не любил, но к которой относился с почтением, ему нужно было быстро найти вторую маму для своих осиротевших маленьких детей. Нанять няню или экономку ему не позволяли финансы. Через своего племянника он познакомился с Терчи. Она была моложе его на двадцать лет, ее семья владела крупным поместьем в Моравии. Оно переходило по наследству ее старшему брату, но и приданое Терчи обещало быть немалым. Барон, якобы случайно приехавший с племянником, приходился семье Терчи дальним родственником, что неоспоримо доказывало его генеалогическое древо. Он стремительно начал завоевывать Терчи, бросив на это все остатки своего кавалерийского шарма. Юная, не очень привлекательная девушка увлеклась им и, когда он намекнул ей о своих намерениях, с безоглядностью влюбленной согласилась принять его предложение. Отец Терчи, хоть и не верил, что эта связь будет счастливой, все же не стал выступать против настойчивого упрямства дочери. Приданое действительно оказалось значительным. Новая супружеская пара провела несколько счастливых лет, прежде всего барон. Когда они миновали, его жена без сопротивления согласилась со своей ролью кухарки, прачки, девочки на побегушках и исполняла ее стойко и мужественно. Она все еще была влюблена в барона и не делала различий между его детьми от первого брака и их собственными.

Барон обогнул кусты черной смородины и побрел, шаркая тапочками, через высокую садовую траву вниз. Время от времени он нагибался, поднимая камни, и, ловко взмахивая рукой, бросал их в соседний сад. Пако громко рычал. Необычные звуки привлекли внимание Камиллы. Она пробралась к забору и увидела то, что ожидала: отца прапорщика.

— Доброе утро, господин барон, — сказала она и прислонилась к теннисной сетке.

— А, это ты, Камилла, — сказал барон дружелюбно, не без удовольствия глядя на девушку. — Что ты делаешь дома так рано?

Камилла водила указательным пальцем по острию решетки.

— Вчера мы собирали горох, я еще не отдохнула.

— Трудились на военные нужды? — спросил барон.

— Сейчас таких однотонных работ становится все больше, — сказала она. — То уборка гороха или бобов, то сортировка консервов на заводе. А недавно мы мыли трамвайные вагоны.

— Все это очень полезно с точки зрения дисциплины, — произнес барон, — к тому же для молоденьких девушек это даже развлечение, и не пытайся убедить меня в обратном.

— Что касается меня, то нет, — ответила Камилла, — я бы лучше учила математику.

— Почему? — хотел знать барон.

Камилла не спешила отвечать.

— Я не знаю, — наконец сказала она, — наверное, потому, что я не люблю, когда мне приказывают.

— Без этого вряд ли обойдешься в жизни, — сказал барон поучительным тоном, — это как у солдат. Каждый, даже самый высокий, чин должен исполнять приказы.

Правда, сам он был рад, что в эту войну и при этой власти не был солдатом. Его освободили от военной службы из-за застарелого радикулита и политической неблагонадежности.

Разговор о солдатах позволил Камилле впрямую задать вопрос, из-за которого она подошла к ограде.

— Как дела у Винцента? — тихо спросила она.

— Винцент? — повторил барон, который всегда с трудом различал трех своих сыновей от первого брака. — Винцент, погоди, по-моему от него пришло письмо. Он воюет где-то на Курской дуге. Там сейчас чертовски скверное положение. Но если ты хочешь знать больше, спроси баронессу. Она в курсе всего, что касается мальчиков. Ну, Камилла, я надеюсь, что уборка гороха не настолько утомила тебя, что ты и завтра пропустишь занятия в школе.

Барон довольно засмеялся и ушел. Камилла решила найти в атласе Курскую дугу. Она совершенно не представляла, где это. Баронессу она, конечно, не будет сама расспрашивать о письме, а пошлет для этого Ренату.

Было душно, листья на яблоне вяло, как кусочки высохшей кожи, свисали с ветвей. Камилле дали поручение, которое она совсем не хотела выполнять. Она решила о нем забыть. В соседнем дворе плечом к плечу, как в строю, висело благородное, но очень ветхое белье, снабженное размашистыми монограммами. Баронесса сидела на скамейке перед кухней и чистила овощи. «Двое на фронте, — думала Камилла, — значит, ей нужно чистить, варить, мыть посуду, прибирать, шить и штопать на семерых. Младшие всегда в одинаковых перешитых униформах. Не знаю, что ей еще приходится делать. В любом случае ухаживать за стариком. Почему она все это делает? Она, наверное, с ума сошла. Почему женщины так поступают? Я не хочу быть такой. У меня все будет по-другому».