Зоопарк в моем багаже - Джеральд Даррел

– Понял, сэр.

– Молодец. А теперь быстро иди в Эшоби и передай все Элиасу. Я дам тебе сигарет, чтобы тебе было весело идти через лес.

Он принял в сложенные лодочкой ладони пачку сигарет, кивнул и широко улыбнулся.

– Спасибо, маса.

– Хорошо... теперь иди в Эшоби. Счастливого пути.

– Спасибо, маса, – повторил он, сунул сигареты в карман своей редкостной рубахи и зашагал вниз по аллее.

Элиас пришел через двадцать четыре часа. Когда я раньше останавливался в Эшоби, он был одним из моих постоянных охотников, и я по-настоящему обрадовался, увидев тучного африканца, который шел вперевалку по аллее. Узнав меня, он просиял. Мы обменялись приветствиями, Элиас торжественно вручил мне дюжину яиц, тщательно завернутых в банановые листья, а я подарил ему сигареты и охотничий нож, который привез специально для него из Англии. Потом мы перешли к делу – разговору о животных. Элиас рассказал мне, на каких животных охотился и что поймал за восемь лет моего отсутствия, поведал, как живут мои друзья охотники. Старика Н'аго убила лесная корова, Андраю укусил за ногу водяной зверь, ружье Сэмюэля взорвалось, и он (вот потеха!) остался без руки, а Джон недавно убил самую большую на памяти людей лесную свинью и продал мяса на два с лишним фунта. А затем я услышал нечто такое, что заставило меня насторожиться.

– Маса помнит птицу, которая очень нравилась масе? – спросил он своим сиплым голосом.

– Какую птицу, Элиас?

– Да ту самую, у которой на голове нет перьев. Последний раз, когда маса жил в Мамфе, я приносил ему двух птенцов.

– Птица, которая обмазывает гнездо глиной? У которой красная голова? – спросил я с волнением.

– Ну да, маса, – подтвердил он.

– Ну, и что ты хочешь про нее сказать?

– Когда я услышал, что маса вернулся в Камерун, я пошел в лес искать эту птицу, – объяснил Элиас. – Я помнил, что масе эта птица очень понравилась. Вот и пошел искать. Два, три дня в лесу искал.

Он помолчал, задорно глядя на меня.

– Ну?

– Я нашел ее, маса. – Он расплылся в широчайшей улыбке.

– Нашел? – Я не верил своему счастью. – Где это... где она обитает... сколько птиц ты видел... какое место?

– Это там, – продолжал Элиас, прерывая поток сбивчивых вопросов, – там есть одно место, где очень большие скалы. Она на горе живет, сэр. Ее гнездо в больших скалах.

– Сколько гнезд ты видел?

– Три гнезда, сэр. Но одно гнездо не готово, сэр.

– Из-за чего такой шум? – полюбопытствовала Джеки, выйдя на веранду.

– Picathartes, – коротко ответил я.

К чести Джеки она знала, что это такое.

Picathartes, плешивая сорока, – птица, которая всего несколько лет назад была известна лишь по немногим шкуркам в музеях. Только два европейца видели ее на воле. Сесил Уэбб, тогда штатный коллектор Лондонского зоопарка, сумел поймать и вывезти живьем первый экземпляр этой необычной птицы. Через полгода, когда я был в Камеруне, мне принесли два взрослых экземпляра. К сожалению, я не довез их до Англии: они погибли от аспергиллеза, очень опасной болезни легких. И вот теперь Элиас нашел целое гнездовье, причем похоже, что мы, если нам повезет, сумеем взять и вырастить птенцов.

– Эти птицы, у них есть птенцы в гнездах? – спросил я Элиаса.

– Может быть, есть, сэр, – неуверенно ответил он. – Я не смотрел в гнезда. Боялся спугнуть птиц.

– Ясно, – сказал я, поворачиваясь к Джеки. – Остается только одно – отправиться в Эшоби и посмотреть. Вы с Софи останетесь здесь присматривать за нашей коллекцией. Я возьму с собой Боба, и мы дня два потратим на плешивую сороку. Даже если нет птенцов, интересно поглядеть эту птицу на воле.

– Хорошо, – согласилась Джеки. – Когда идете?

– Завтра, если найду носильщиков. Позови Боба, скажи ему, что мы наконец-то отправляемся в настоящую экспедицию. Пусть приготовит свои змеиные ловушки.

На следующий день, рано утром, когда еще было сравнительно прохладно, к дому Джона Хендерсона пришли восемь африканцев. Поспорив, как обычно, кому что нести, они взгромоздили наше снаряжение на свои курчавые головы и зашагали к Эшоби. Форсировав реку, наша маленькая колонна пересекла луг, где мы так неудачно охотились на питона, потом вошла в таинственный лес. Тропа на Эшоби петляла и извивалась между деревьями, вычерчивая зигзаги, которые привели бы в отчаяние древнеримского строителя дорог. Иногда она пятилась, огибая огромный камень или упавшее дерево, в других местах решительно пересекала очередное препятствие, так что носильщикам приходилось устраивать живой конвейер, чтобы перебросить груз через мощный ствол или спустить его вниз по каменной стенке.

Хотя я предупредил Боба, что по пути мы вряд ли увидим животных, он набрасывался на каждое гнилое дерево в надежде извлечь какую-нибудь редкость. Мне давно надоело слушать и читать про "кишащий диким зверьем опасный и коварный тропический лес". Во-первых, он не опаснее, чем наш Нью-Форест летом, во-вторых, вовсе не кишит дичью и в каждом кусте там не сидит готовый прыгнуть на вас злобный зверь. Конечно, животные есть, но они предусмотрительно избегают вас. Пройдитесь через лес до Эшоби – вы не насчитаете и десятка "диких зверей". А как бы мне хотелось, чтобы описания были верны! Как бы хотелось, чтобы в каждом кусте таился "свирепый обитатель леса". Насколько легче было бы работать зверолову.

На эшобийской тропе нам более или менее часто попадалась лишь одна живность – бабочки, но они явно читали не те книги и решительно не хотели на нас нападать. Всюду, где тропа ныряла в лощинку, на дне непременно струился ручей, а по сырым, тенистым берегам прозрачного потока бабочки сидели гроздьями и медленно взмахивали крылышками. Издали казалось, что берега переливаются разными цветами, от огненно-красного до белого, от лазурного до розового и пурпурного – это бабочки, будто в трансе, аплодировали своими крылышками прохладной тени. Смуглые мускулистые ноги носильщиков наступали прямо на них, и мы вдруг оказывались по пояс в кружащемся цветном вихре. Бабочки беспорядочно метались вокруг нас, а когда мы проходили, снова садились на темную почву, сочную и влажную, как фруктовый торт, и такую же благоуханную.

Огромное, почти скрытое паутиной лиан старое дерево отмечало половину пути до Эшоби. Здесь было место для привала, и покрытые испариной носильщики, кряхтя и отдуваясь, сложили свою ношу на землю и сели в ряд на корточках. Я раздал сигареты, и мы все закурили. В мглистом соборном сумраке леса не было ни малейшего ветерка, дымок поднимался прямо вверх голубыми, чуть трепещущими столбиками. Единственным звуком было неумолчное пение больших зеленых цикад, которые сидели на каждом дереве, да откуда-то издалека доносилось пьяное бормотанье стаи птиц-носорогов.