Она уже мертва - Виктория Платова

– А наши бывшие малыши? – поинтересовалась Полина у Шила. – Так и живут табором в детской?

– Не совсем. Первую ночь Татка провела в Астиной комнате. Но что-то ей там не понравилось.

– Что именно?

– Она не говорит.

– Она идиотка!

Маш, застывшая в кухонном проеме, произнесла это так громко и с таким презрением в голосе, что все вздрогнули и обернулись к ней. Бутылка коньяка в правой руке, низкий бокал в левой, по вискам струится пот, тушь с ресниц осыпалась на щеки. Еще минуту назад с Маш все было в порядке, но теперь… Она пьянеет на глазах.

– Не слушайте ее, – Миш попытался заслонить сестру.

– А ты не затыкай мне рот!

– Наверное, вам лучше подняться к себе, – посоветовал Шило.

– Поганые менты мне не указчики. Я сама знаю, что делать. Я привыкла называть вещи своими именами, и стоять у меня на пути не советую.

– Иначе?

Маш легко отстранила брата, нетвердой походкой подошла к Шилу, сидевшему на нижних ступеньках лестницы, и прислонила к его лбу указательный палец:

– Иначе – бэнг-бэнг-бэнг! – хихикнула она.

Шило дернулся и попытался отвести палец Маш, – это вышло неуклюже, как если бы перст судьбы ткнул не в молодого мужчину атлетического телосложения, а в маленького мальчика. На секунду Полине даже показалось, что на ступеньках и сидит восьмилетний Шило, в майке-«рябчике», со сбитыми локтями и коленями и царапиной на щеке. Выходит, бэнг-бэнг-бэнг пугал не только Белку, есть и другие жертвы! И не только среди людей – гостиная тоже пришла в движение. Поблекшие обои вновь обрели яркость, из вещей ушли дряхлость и тлен, а литографии на стенах чудесным образом очистились – как будто кто-то невидимый стер пыль со стекла. Как будто Маш своим бэнг-бэнг-бэнг разбудила дух этого дома и вызвала к жизни прошлое.

Вот только какое именно? Чье?

Наваждение длилось недолго, очнувшись на несколько мгновений, дом снова погрузился в спячку, но теперь Полина была абсолютно уверена: спячка продлится недолго, летаргический сон подходит к концу.

– Ты напилась, – Шило, вновь ставший взрослым, брезгливо поморщился.

– Что поделать. Смотреть на этот склеп трезвыми глазами не получается.

– Тогда уезжай.

– И не подумаю. Разве ты забыл, зачем мы здесь? Слетелись, как воронье, делить наследство. Каждый, поди, думает, что ему обломится кусок пожирнее. Понятное дело, старая грымза никого из нас не жаловала, кроме пары любимчиков, но вдруг…

– Не стоит так говорить, Маш…

– Неужели? Кто это печется о памяти покойной? Видимо, тот самый внучок, который навещал ее каждый год. Посылал ей денежные переводы, ежедневно справлялся о здоровье, – Маш крупными глотками влила в себя содержимое бокала и снова наполнила его.

– Она ни в чем не нуждалась. Ты же знаешь. И… за ней было кому присмотреть.

– Простого человеческого участия это не отменяет.

Пьяная или трезвая – Маш права. Обращаясь к Шилу, она обращается и ко всем остальным тоже, ведь он был не одинок в своем нежелании видеть Парвати и ее дом. Ничто не мешало Полине приехать сюда и пять лет назад, и десять, – особенно когда она осталась совсем одна: ее вторая бабушка, мамина мама, умерла за год до того, как в катастрофе погибли родители. И это можно считать благом: она ушла в мир иной в полной уверенности, что тяжелые времена миновали и впереди ее близких ждет только счастье.

– Почему ты не приезжал сюда все эти годы, Шило? – Маш не собиралась отступать, она все мучила и мучала своего кузена неудобными вопросами.

– Ну…

– Море, воздух, опять же – природа. Это же твои слова? Природа здесь будет побогаче, чем у вас в тмутаракани. И море теплее. Крым – это не архангельская губерния, не так ли?

– Как-то не складывался этот чертов Крым. Ты сама знаешь, какие были времена.

– Времена всегда одни и те же.

– Я много работаю, – вздохнул Шило.

– Зашиваешься, судя по разгулу преступности в стране.

– Не без этого.

– Но в Турцию наверняка шастал? В Египет?…

Любительница коньяка явно провоцировала Шило. И он поддался на провокацию и моментально распустил хвост:

– Пфф-ф… Турция и Египет – пройденный этап. Бери выше.

– Неужели наш мальчишечка дорос до Французской Ривьеры?

– Если честно, я предпочитаю Таиланд.

– Вот видишь! – Маш торжествовала. – Бешеной собаке сто верст не крюк. Я только пытаюсь понять, чем Крым хуже Таиланда. Тем, что он чертов?

– Что ты имеешь в виду? – Шило настороженно посмотрел на Маш.

– Ты знаешь, что я имею в виду. И твой молчальник-брат знает. И гламурная писака, которой тоже не было видно, пока карга не отклячилась.

«Гламурная писака», вот как. Давно пора осадить потрепанную жизнью алкоголичку и неудачницу, тем более что Полина всегда умела держать удар. И играючи справлялась со своими недоброжелателями. Но сейчас она не может вымолвить ни слова, лишь зачарованно наблюдает за Маш, за бокалом в ее руке. Странное все же это место – гостиная Парвати, игра света и теней здесь совершенно непредсказуема. Возможно, всему виной ноябрьский дождь: он встретил Полину в аэропорту Симферополя, сопровождал до Ялты и потом – до крошечного поселка, то затихая, то вновь усиливаясь. Таксист, который вез ее сюда, – веселый пожилой татарин – сказал, что таких затяжных дождей он что-то не припомнит. В последние двадцать лет уж точно.

Нужно отступить еще на два шага.

Прибавить два года и два месяца к упомянутым двадцати – и тогда упрешься в еще один ливень. Августовский. За его пеленой скрылись одна смерть и одно исчезновение, и он был таким же нескончаемым, как и тот, что лупит сейчас по кровле, по ступенькам веранды, по кипарисам и яблоням в саду. Или это один и тот же дождь?

В любом случае он не к добру.

Не к добру Маш затеяла этот разговор, жидкость в ее бокале прямо на глазах меняет цвет – от темно-медового до карминно-красного, неужели она выпила весь коньяк и перешла на вино?

Нет.

В руках у Маш все та же коньячная бутылка.

– …Вы не казали сюда носа, потому что боялись.

– Чего? – Шило вопросительно поднял бровь.

– Воспоминаний о том, что здесь произошло когда-то. Смерть – страшно неудобная штука, нет? – Маш подмигнула всем присутствующим сразу двумя глазами. – Как гвоздь в ботинке. Только и думаешь, как бы поскорее от него избавиться.

– От гвоздя?

– От ботинка. Потому что привыкнуть к такому неудобству невозможно.

– Надо вынуть гвоздь. Или забить его, чтобы не мешал. Всего делов-то.

Это произнес Ростик, еще больший простак, чем его брат Шило. Русоволосый гигант, чья улыбка невольно напомнила Полине улыбку Лёки – рассеянную и невнятную, никому конкретно не предназначенную.

– Мы окружены идиотами, которые не понимают даже элементарных метафор, – вздохнула Маш.

– Мы – это кто?

Вопрос задала Полина, но Маш даже не повернула головы в ее сторону. Она вообще ни на кого не смотрела, взгляд ее был сфокусирован на бокале с рубиновой жидкостью.

– Те, кто не прячет голову в песок, а предпочитает называть вещи своими именами.

– Мне всегда казалось, что в доме повешенного не принято говорить о веревке.

– Вряд ли это была веревка, – голос, раздавшийся откуда-то с веранды, заставил Полину вздрогнуть и обернуться.

У входной двери стояла миниатюрная, коротко стриженная брюнетка в дождевике. Вода стекала по ее волосам, по лицу, но, судя по всему, брюнетка не испытывала никаких особых неудобств. Она слишком молода, чтобы испытывать неудобства, подумала Полина. Молода, хороша собой, о да! – чертовски хороша. По-киношному хороша. Наверное, это и есть Аля. И странно, что, обладая такой внешностью, она до сих пор прозябает на вторых ролях.

– Аля?

– Тата, – улыбнувшись, поправила Полину брюнетка. – Я – Тата.

– Прости. Я тебя не узнала. Какая же ты стала… хорошенькая.

Сказав это, Полина тотчас поняла, что сморозила глупость. «Хорошенькая» звучит явным оскорблением для двух миндалевидных, чуть приподнятых к вискам глаз. Для высоких скул, для нежного подбородка, для смуглых, чуть припухших губ. Но главное – глаза, опушенные таким количеством ресниц, что кажутся черными. Но они не черные – зеленые, и это очень странный зеленый, травяной. Примерно так выглядят свежесорванные листья мяты, а мята несет с собой терпкость и прохладу. Не оттого ли по спине Полины пробегает холодок, а кончики пальцев покалывает, как будто она опустила руку в ледяной горный ручей. Или всему виной произнесенные Татой слова?

– С этого места поподробнее, – Маш хмуро уставилась на Тату. – Что значит «вряд ли это была веревка»?

– Не будет никаких подробностей.

– А играть в экстрасенса не надоело?

– Скажем так, меня это не мучит.

– А меня мучит… Прямо-таки из себя выводит твоя дурацкая манера изъясняться. Если ты знаешь больше, чем все остальные…