Донская либерия - Николай Задонский

И боровской атаман со всею станицею склонились и передались Булавину и пошли за ним в Новое Боровское. И новоборовский атаман с казаками, его, Булавина, встретив, склонились и передались и пошли за ним же. А передались ему, Булавину, их казачьи городки по Донцу: Трехизбянский, да Старое и Новое Боровское, да Новый Айдар, Шульгин, Белянск…».[12]

Вскоре, однако, события развернулись таким непредвиденным и странным образом, что Булавину пришлось изменить все первоначальные планы и замыслы.

V

Войскового атамана Лукьяна Максимова одолевали беспокойные мысли, и причин для этого с каждым днем становилось все больше. Булавин соглашения с ним не нарушал, никаких своевольств не чинил, но тайные соглядатаи доносили, что стоило лишь появиться слуху о сборе Булавиным вольницы, как во всех верховых донских, и донецких, и хоперских городках заволновалась голытьба. Имя отважного атамана передавалось из уст в уста, гультяи двигались к нему толпами. А в низовых донских станицах участились случаи неповиновения батраков домовитым казакам, драк, грабежей; у самого Лукьяна Максимова осмелевшие воровские люди отогнали из табуна полсотни лучших коней. Шатость чувствовалась повсюду. А что же будет, когда молва вознесет Булавина как избавителя от всем ненавистного сыска?

Однажды, встретив Илью Зерщикова, войсковой атаман высказал без утайки свои опасения. Зерщиков пожал плечами.

– Сыск прикончить так или иначе нужно, Лукьян Васильич… А там видно будет.

– Так-то оно так, а все же… Бережливого бог бережет. Слыхал небось, сколь знатных стариков и добрых казаков при Стеньке Разине погублено?

– Сами старики были виноваты… зря поноровку давали Стеньке-то…

– Я ж о том и толкую. Боюсь крамолы. Голытьба удержу не знает… Кабы от Кондрашкина начатка большого худа прямым казакам не учинилось.

– Не все ударит, что гремит, – отозвался Зерщиков. – Окоротить голытьбу можно, ежели шарпальничать вздумают…

Лукьян поскреб в затылке, вздохнул.

– Руки связаны. Как окоротишь, ежели сами мы подсобляли вольницу на князя накликать! Коли государю о том донесут, он нас не помилует…

В вороватых темных глазах Зерщикова мелькнула лукавая смешинка:

– А мне намедни один умник шепнул, что знатно бы было и тех побить, кои князя побьют… Тогда-де и пущей смуте на Дону не быть и государю явно станет, что вся вина на своевольной голытьбе, а донская старши?на в верности пребывает… Вишь, что удумали!

Хитроумный совет войсковому атаману пришелся по душе, он довольно крякнул:

– Неплохо, кабы этак-то… да ведь не менее тысячи доброконных казаков посылать нужно, чтоб окружить их воровское собрание. Враз столько казаков не поднимешь. Калмыцкого тайшу Батыря или татар брать придется… Как мыслишь?

Зерщиков удивленно развел руками.

– Вот тебе раз! А я тут при чем? Я так просто сболтнул, к слову пришлось… Я ж на Булавина в надеже, дуровства не дозволит, казак он природный. Напрасно ты…

Зерщиков превосходно знал войскового атамана. Семя брошено в благодатную почву, теперь глаз не сомкнет Лукьян, будет обдумывать, как бы расправиться с Булавиным и его вольницей. А он, Зерщиков, останется в стороне от этого. Если удастся Лукьяну уничтожить главарей вольницы – спокойней будет жить низовому казачеству, а если осилит Булавин и погибнут вместе с войсковым атаманом поддерживавшие его старики, то он, Зерщиков, опять-таки в накладе не будет. Перед Булавиным он ни в чем виновным не окажется, может даже при случае поддержать и уж, конечно, сумеет за свои услуги поживиться угодьями и добром черкасских богатеев.

Таким образом, на Дону создалось совершенно необычайное драматическое положение. Беглые хоронились от сыска, драгуны Долгорукого искали беглых, вольница Булавина выслеживала драгун, а войсковой атаман Максимов готовил предательский удар Булавину.

Спустя несколько дней в Черкасск пришло известие о гибели Долгорукого. Лукьян Максимов спешно собрал «совет добрых сердец» и объявил о своем решении выступить с войском против вольницы Булавина, чтобы «их воров и богоотступников до пущего злого намерения не допустить и злой их совет нечестивый разорить».

Под рукой у войскового атамана находилось несколько казацких сотен, да калмыцкая кочевая орда тайши Батыря, да две сотни татар.

«Совет добрых сердец» поход одобрил. Казаки учинили между собой крестное целование.

Илья Григорьич Зерщиков в совете не участвовал: его не оказалось дома, он ездил проведать брата, служившего в азовском гарнизоне.

… Была тихая, лунная, с легким морозцем ночь. Булавинская вольница раскинулась станом на Айдаре близ городка Закотного. Булавин лежал в наскоро сбитом шалаше. Последние дни он не слезал с коня, страшно устал, и все же тяжелые мысли отгоняли сон.

Кондратий Афанасьевич не знал еще о предательстве войскового атамана, но смутные подозрения начали закрадываться в душу. Почему черкасские старши?ны упорно не желают отвечать на его донесения? И почему не возвращаются обратно посланные в Черкасск казаки?

Что-то непонятное, странное примечалось и в том, что произошло в Старом Айдаре. Попытка Семена Драного уничтожить стоявший здесь сыскной отряд братьев Арсеньевых не удалась. Арсеньевы оказались более осторожными, чем князь Долгорукий. Нападение голутвенных было отбито дружными огневыми залпами. Семен Драный с полсотней удальцов бежал к Булавину.

А на другой день в Старом Айдаре собрались неизвестно кем предупрежденные старожилые казаки из десяти соседних городков.

Выбрали нового станичного атамана и предупредили Булавина, чтоб он сюда не приходил, ему будут противиться. Булавин послал своих казаков спросить староайдарцев, зачем-де они так поступают и по чьему наущению, но посыльщиков не приняли, отогнали выстрелами.

Тогда в Черкасск, чтоб подробней обо всем разведать, отправился Семен Драный. Однако до столицы донского казачества ему добраться не пришлось…

Ночную тишину прорезал гулкий выстрел. Засвистели, перекликаясь, сторожевые казаки. Булавин приподнимается, чуткое ухо улавливает цокот конских копыт. Верховой скачет наметом… ближе, ближе… Что-то случилось!

И вот перед ним Семен Драный, покрытый пылью, с воспаленными глазами, задыхающийся от волнения и гнева:

– Измена, измена, Кондрат! Солживил войсковой атаман!

Булавин тяжелой рукой придавил плечо Семена, прохрипел:

– Подлинно ли так? Чем измена показана?

– Идет на нас Лукьян Максимов с войском, с пушками походными… Калмыцкая орда с ним, татары…

– Кто сказывал?

– Брата своего встретил близ Старо-Айдарской… Домой спешил из Черкасска… Войсковая старши?на и домовитые нашими головами перед царем отыграться желают… Иуды проклятые!

– А Зерщиков где?

– Илья Григорьич, и Василий Поздеев, и Василий Фролов, и других прямых казаков немало держат нашу руку, в противенстве с войсковым…

– А что ж молчали они в войсковом кругу?

– Про тайный умысел старши?н никто не ведал. «Совет добрых сердец» без круга все порешил. Чуяли старики, что казаков, окромя домовитых, не поднимут, потому и калмыков наняли.

– Однако ж твоих староайдарцев против нас подняли?

– Старши?ны Ефрем Петров и Никита Саломат там намутили… Сплели хитро, что всех-де старожилых Булавин грабить приказал. А вчерашний день, уведав о неправде и промысле старши?н, станишники всех наших супротивников из Старо-Айдарской выбили и в кругу меня вновь атаманом прокричали…

Булавин немного приободрился.

– Ну, коли так… Не все потеряно. Жив не буду, а рано или поздно головы изменникам снесу!

Кондратий Афанасьевич быстро подготовил свою вольницу к обороне. Перевел всех на крутой и лесистый берег Айдара, устроил на опушке завалы, за которыми легли пешие казаки с ружьями и пищалями, конных расположил в засаде. Обоз был сдвинут и укрыт в лесу.

Передовой отряд донского войска под начальством Ефрема Петрова подошел на рассвете. Три сотни казаков и калмыков попытались с ходу переправиться через Айдар, но убийственный ружейный огонь заставил повернуть обратно.

Ефрем Петров спешил конницу и завязал с булавинцами вялую перестрелку, поджидая Лукьяна Максимова с остальным войском и пушками.

Булавин, не располагавший достаточной вооруженной силой, наступать не мог, он рассчитывал лишь на возможно длительную задержку неприятеля, чтобы дать время скрыться подальше безоружной голытьбе, составлявшей большую часть его табора. Поэтому пустился на хитрость.

Когда под вечер подошло войско Лукьяна Максимова и ударила пушка, несколько булавинцев, выбежав на берег и размахивая платками, стали кричать:

– Эй, перестаньте стрелять, станичники! Надо нам, казакам, собраться и меж собою переговорить…

Стрельба прекратилась. Булавинцы не спеша переплыли реку и передали письмо, в котором Кондратов Афанасьевич сообщал донским казакам, что нападение на Долгорукого совершено им «с ведома общего нашего со всех рек войскового совета», и жаловался на предательские действия «неправых старши?н».