Все оттенки черного - Коллектив авторов

class="title2">

Василиса Павлова. Мэри и Мадлен

— Какая ты неловкая, Мадлен! Руки-крюки — это про тебя! — прокаркала Мэри, оценивая вырытую вкривь и вкось яму. — Чего расселась? Копай дальше, нам еще ужин готовить.

— Я сейчас, сейчас, — покорно отозвалась Мадлен и взялась за лопату. Спорить с Мэри она не любила, себе дороже.

— Вот, сейчас молодец, стало гораздо лучше. Только заступ ставь ровнее и нажимай, нажимай… Всему тебя учить. Поэтому и не замужем до сих пор, неумеха, — продолжила ворчать Мэри, но уже более мирно.

Мадлен старательно копала. Потом, когда яма была готова, принесла кусты роз, только сегодня купленных у местного садовода.

— Что за сорт?

— Чайные, без названия, — Мадлен подумала, что ей придется оправдываться еще и за это, поэтому поспешно добавила: — Но мы ведь можем назвать их сами, правда?

— Конечно, — уверенно подтвердила Мэри, — и я даже знаю, чье имя они буду носить.

— Мистера Саймона, да? — улыбнулась Мадлен.

— Безусловно! — улыбнулась в ответ Мэри, окончательно смягчаясь. — А еще мы сегодня приготовим в честь него ужин. Помнишь, он любил баранью лопатку с чесноком и душистым перцем?

— Прекрасная идея, — просияла Мадлен. — А еще пиво! Думаю, в честь мистера Саймона мы должны обязательно выпить по бутылочке. Кажется, в холодильнике что-то осталось.

Между тем мистеру Саймону не было никакого дела до этой оживленной беседы, он даже не мог икнуть, когда его упоминали, хотя находился совсем рядом. Мистер Саймон лежал холодным трупом на краю вырытой Мадлен ямы и готовился стать удобрением для чайных роз, названных в его честь.

Когда яма была вырыта на достаточную глубину, Мадлен сбегала в дом и принесла льняную простынь, старенькую, которую было не жалко, но чистую. Постелив ее на дно ямы и аккуратно расправив, Мадлен уступила место Мэри. Та спихнула тело мистера Саймона вниз, легко спрыгнула сама, укутала труп краями простыни, подоткнула, соорудив подобие мумии, и, выбравшись на поверхность, с чувством выполненного долга скомандовала:

— Закапывай!

Пока Мадлен закапывала яму, а потом рассаживала розовые кусты, соблюдая необходимую для роста дистанцию, Мэри с удовольствием оглядывала их уютный двор, надежно скрытый от глаз соседей глухим забором. Двор благоухал. Розовых кустов в нем насчитывалось уже несколько десятков, и рядом с каждой группой из трех-четырех растений стояла табличка с названием, на память. Мэри и Мадлен могли рассказать целую историю о каждом высаженном сорте и о тех, кто покоился под шипастыми ветвями и теперь делился с цветами всем, что имел, но, разумеется, этого не делали. Благоразумие подсказывало им хранить свою тайну подальше от претензий лицемерной человеческой морали.

***

Мэри и Мадлен были неразлучны, сколько себя помнили, хоть и трудно было представить пару более непохожих характеров. С раннего детства Мэри проявляла решительность и демонстрировала крутой нрав. Мадлен, напротив, всегда была мягкой, спокойной и податливой. Наверное, в этом и заключался главный секрет их долгого союза. Мэри командовала, Мадлен подчинялась. Мэри принимала решения, Мадлен исполняла. И обе они, как ни странно, находили в этом разделении обязанностей смысл и были почти счастливы. Почти.

Личная жизнь у обеих не складывалась. Мэри отталкивала мужчин скверным характером, а Мадлен считали скучной серой мышью. Даже ценители монашеской скромности на первом же свидании отводили глаза и благополучно исчезали из ее жизни навсегда. Конечно, сказывалось и отсутствие финансов, которые добавили бы привлекательности и скверному характеру, и скромности серой мыши, поэтому, трезво оценив свои шансы на замужество, Мэри и Мадлен смирились и продолжили жить, довольствуясь обществом друг друга.

Все изменилось в одночасье. В один прекрасный день Мадлен разыскал адвокат и сообщил о наследстве, которое оставил ей дальний родственник. Наследство было не бог весть, но его хватило на покупку уютного домика в провинциальном городке и на относительно безбедное существование, без особой, правда, роскоши.

Мэри увидела в этом второй шанс и решила возобновить попытки выдать Мадлен замуж.

— Кому же, если не тебе, должно повезти? Возраст, милая, годы уходят. Да и дому нужна мужская рука. Не смогу же я вечно чинить сломавшуюся раковину и поправлять ступени крыльца?

— А как же ты, Мэри?

— Я буду рядом, если не прогонишь. И вообще, неужели ты думаешь, что я отдам тебя первому встречному? Нам еще предстоит долгая работа по отбору женихов.

Вскоре был разработан стратегический план. В газету дали объявление о сдаче комнаты с полным пансионом. В тексте уточнялось, что в качестве квартирантов рассматриваются одинокие мужчины без вредных привычек. Таким образом, из потенциальных кандидатов сразу отсеивались женщины, а также мужчины, обремененные семейными обязательствами. В том, что квартиранты появятся, сомнений не было. Маленький город, в котором проживали Мэри и Мадлен, находился между двумя крупными, являлся предместьем, а так как цены на жилье здесь были на порядок ниже, а с городами его связывало удобное транспортное сообщение, заезжие коммерсанты, охотившиеся за толстыми кошельками состоятельных граждан, предпочитали селиться именно тут.

Мэри (конечно, Мэри!) все продумала до мелочей. Молодым мужчинам отказывали под предлогом того, что комната сдана: «Извините, вы опоздали всего на полчаса! Ах, как жаль!» Мужчины возраста от сорока до пятидесяти пяти подвергались первичному допросу, и, в случае одобрения Мэри и молчаливого согласия Мадлен, постояльцу торжественно вручался ключ.

Следующий этап Мэри называла «жених под микроскопом». Пока Мадлен очаровывала потенциального кандидата в мужья домашними обедами, развлекала задушевными беседами за вечерним чаем, окружала заботой и уютом и неизбежно увлекалась женихом сама, Мэри бдила и наблюдала, сопоставляла и докапывалась, в общем, была самым пристрастным следователем, какого только видел свет. На этом этапе большинство кандидатов постигал полный крах, недостатки и пороки выявлялись почти у всех. Один постоянно запирал свою комнату на ключ (неслыханная дерзость!), другой каждый вечер прикладывался к бутылке и отправлялся на покой в полусвинском состоянии, разве что не хрюкал по дороге. Третий оказывался плаксой и постоянно жаловался Мадлен на отсутствие достойных для жизни условий. Все они при этом вели себя с Мадлен любезно и, скорее всего, были бы не против поселиться в домике навсегда. На робкие попытки Мадлен смягчить приговор провинившемуся кандидату Мэри непреклонно отвечала отказом:

— Муж, который запирает дверь комнаты и прячет скелеты в шкафах? Ну нет, дорогая, не хватало нам еще впутаться в темные делишки.

— Зачем тебе муж-алкоголик? Завтра он начнет поднимать на тебя руку…

— Очнись, Мадлен. Он же оберет тебя до нитки, а потом найдет другую дурочку и будет ей жаловаться на бедность!

Первых кандидатов просто отпускали. Мадлен, краснея и смущаясь, заявляла, что обстоятельства не позволяют дальше сдавать комнату и она вынуждена просить… и ей очень жаль! Нет-нет, остаток можно не оплачивать, она и так чувствует свою вину! Квартирант собирал чемодан и покидал уютный дом. Но однажды терпение Мэри лопнуло:

— Ты унижаешься перед этими ничтожествами, а почему? В чем твоя вина? В том, что они не могут вести себя как джентльмены, а не как скот на ранчо? Так это их проблемы, в конце концов! А тебе за труды еще и компенсацию нужно брать. Мало ты перед ними стелешься?!

Мадлен кивала, соглашалась и тихонько себя жалела. Да, она глупая, доверчивая, Мэри права. Но что же делать?

— Как что делать? Конечно, получать, то, что тебе положено, — деньги, имущество. А лишнее выбрасывать! — с обычной решительностью заявила Мэри.

— Но как же быть с «лишним»? — робко намекнула Мадлен, понимая, к чему склоняется беседа.

— Проще простого. Берешь из шкафа пузырек с экстрактом белладонны — помнишь, тебе врач выписывал для глаз? — и делаешь вечерний чай любимого квартиранта еще вкуснее.

— А дальше?

Обе ненадолго задумались. Мадлен понравилась идея с компенсацией, и она с несвойственной ей горячностью предложила:

— А потом можно растворить труп в кислоте. Или подбросить его на ферму, в загон к свиньям. Я читала, они съедают все без остатка. А еще можно…

— О, я смотрю,