Грибоедов. Тайны смерти Вазир-Мухтара - Сергей Дмитриев

Расстояние от Петербурга до Тифлиса и обратно поэт проехал семь раз, а это 2670 верст и 107 почтовых станций в один конец, что в итоге составляет почти двадцать тысяч верст. Существует подсчет, что в дороге лишь на своих восточных путях Грибоедов провел больше двух лет, преодолевая за день в среднем 40–50 верст. И поэтому его слова из письма другу С.Н. Бегичеву можно смело поставить в качестве эпиграфа ко всей скитальческой жизни поэта: "Прощай, мой друг, сейчас опять в дорогу…"

ПЕРВОЕ "ПЕРСИДСКОЕ ХОЖДЕНИЕ"

Для того чтобы подробно описать "персидские хождения" Грибоедова, потребовалась бы целая книга. Поэтому наметим здесь лишь основные моменты странствий поэта, показав, какую роль сыграла в его судьбе и творчестве Персия. Отправившись в сентябре 1818 г. из Москвы в дальние края, поэт сразу же испытал на себе все тяжести и одновременно прелести странствий того времени, которые он кратко описал в своих обращенных к другу Бегичеву "Путевых заметках" — конспективных набросках, которые позже поэт намеревался развернуть в подробные рассказы. Как жаль, что этого ему сделать так и не удалось, ведь даже эти краткие наброски дышат такой поэзией и наблюдательностью, что из них могли бы получиться действительно эпические полотна. К тому же Грибоедов, пожалуй, первым в русской литературе обратился к теме Кавказа и Востока: до произведений А.А. Бестужева-Марлинского, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова было еще совсем не близко.

Послушаем, как зазвучал голос поэта в том далеком октябре 1818 г. по пути из Моздока в Тифлис: "Светлый день. Верхи снежных гор иногда просвечивают из-за туч; цвет их светло-облачный, перемешанный с лазурью. Быстрина Терека, переправа, караван ждет долго… Приближаемся к ландшафту: верхи в снегу, но еще не снежные горы, которые скрыты… Погода меняется, ветер, небо обложилось; вступаем в царство непогод… Поднимаемся в гору более и более, путь скользкий, грязный, излучистый, с крутизны на крутизну, час от часу теснее от густеющих кустов, которые наконец преобращаются в дубраву. Смешение времен года; тепло, и я открываюсь; затем стужа, на верхних, замерзших листьях иней… Пускаемся вперед с десятью казаками. Пасмурно, разные виды на горах. Снег, как полотно, навешен в складки, золотистые холмы по временам. Шум от Терека, от низвержений в горах… Идем все по косогору; узкая, скользкая дорога, сбоку Терек; поминутно все падают… часто проходим через быструю воду, верхом почти не можно, более пешком. Усталость, никакого селения, кроме трех, четырех осетинских лачужек, еще выше и выше, наконец добираемся до Крестовой горы… Встречаем персидский караван с лошадьми. От усталости падаю несколько раз… Арагва внизу вся в кустарниках, тьма пашней, стад, разнообразных домов, башен, хат, селений, стад овец и коз, руин замков, церквей и монастырей… Арагва течет быстро и шумно, как Терек. Дорога как в саду — грушевые деревья, мелоны, яблони".

Так выглядел Тифлис в первой трети XIX века

Грибоедов впервые приехал в Тифлис, где ему суждено будет с 1818 по 1828 г. за время нескольких длительных пребываний прожить не менее двух лет и десяти месяцев. Поэт считал этот город почти родным. "Спешите в Тифлис, — писал он после краткого нахождения в городе, — не поверите, что за роскошь!" В этом городе поэт нашел позднее и применение своему таланту дипломата и государственного деятеля, и вдохновение для творчества, в том числе для создания "Горя от ума", и свою истинную любовь. Гуляя сегодня по городу, то и дело ловишь себя на мысли, что Грибоедов где-то совсем рядом, и это не может не рождать стихов:

Ушли в былое вехи единенья,И дружбы пыл давно остыл,Но всё равно какое-то волненьеМне город этот подарил.

Живут в нём невидимкой тениТех, кто Тифлис в стихах воспелИ руку дружбы без сомненийДля Грузии подать успел.

Не зря здесь Пушкин, ГрибоедовИ Лермонтов свой проявили нрав,Представив русскую победуКак будущего единенья сплав.

И даже ныне Теплый город,Как исстари его тут нарекли,Дух русскости показывает скороНа рубежах своей земли…

Перечислим вкратце те места нынешнего Тбилиси, которые напоминают о жизни здесь Грибоедова.

Сионский кафедральный собор Успения Богородицы, где произошли самое счастливое — венчание и самое печальное отпевание события в жизни Грибоедова.

Неподалеку от Сионского собора находилась Экзашерская площадь (ныне площадь Ираклия II), где ранее стоял дом, в котором Грибоедов жил в 1821–1823 гг.

Улица Грибоедова в Тбилиси по-прежнему напоминает о поэте. Примечательно, что на ней находится Тбилисская филармония, как напоминание о музыкальных пристрастиях Грибоедова. Памятная доска на несохранившемся доме на улице А. Чавчавадзе, соседней с улицей Грибоедова, где жил отец Нины Чавчавадзе с семьей, напоминает о дружбе русского поэта с грузинской элитой.

От улицы Грибоедова дорога ведет к той самой горе Мтацминда, где нашли вечное пристанище великий поэт и его жена.

"Персидская" крепость Нарикала в Тифлисе, которая была спасена от полного разрушения после вмешательства Грибоедова.

Бывший дворец главноуправляющего на Кавказе (ныне — проспект Руставели, 6, где располагается Дворец молодежи), в помещения которого Грибоедов являлся на службу в 1822–1824 гг., когда служил секретарем по дипломатической части при Ермолове, здесь он жил в свои последние приезды в город в 1826–1828 гг., сюда он приехал с женой после венчания, тут состоялся свадебный ужин и торжественный прием по поводу бракосочетания.

В настоящее время идет реставрация исторического здания на Садовой улице Тифлиса, где находился дом П.Н. Ахвердовой, рядом с которым во флигеле жила семья Чавчавадзе. Сюда Грибоедов приходил неоднократно, здесь он сделал предложение Нине.

Тбилисский государственный академический русский драматический театр имени А.С. Грибоедова на проспекте Руставели получил имя поэта еще в 1934 г. Сегодня театр живет насыщенной творческой жизнью.

Памятник А.С. Грибоедову по проекту скульптора М. Мирабишвили был воздвигнут в Тбилиси в 1961 г., заставляя каждого прохожего остановиться и вспомнить о поэте…

Проведя около четырех месяцев в Тифлисе, тогда еще не оправившемся от следов варварского разорения Ага-Магомет-ханом в 1795 г. и насчитывавшем лишь около 40 тысяч жителей, 28 января 1819 г., ровно за 10 лет до своей гибели, Грибоедов отправился вместе с миссией дальше в Персию, в Тегеран, куда он прибыл после опасного зимнего пути по горам и перевалам лишь около 10 марта. Поэт, называя себя "ничтожным странствователем", продолжал свои "Путевые заметки" в виде письма к Бегичеву, и так распорядилась судьба, что они стали самым значительным произведением о Персии, которое осталось от Грибоедова. Уже в первый день пути поэт сделал переход верхом в 40 верст и, по его словам, "к вечеру уморился; не доходя до ночлега, отстав от всех, несколько раз сходил с лошади и падал в снег, едя его; к счастью, у конвойного казака нашлась граната, я ею освежился". "Однако, свечка догорает, — писал он тогда другу — а другой не у кого спросить. Прощай, любезный мой; все храпят, а секретарь странствующей миссии по Азии на полу, в безобразной хате, на ковре, однако, возле огонька, который более дымит, чем греет…"

Дальнейшее странствие было ничуть не легче: "Хочешь ли знать, как и с кем я странствую то по каменистым кручам, то по пушистому снегу? Не жалей меня, однако: мне хорошо, могло бы быть скучнее. Нас человек 25, лошадей со вьючными не знаю, право, сколько, только много что-то. Ранним утром подымаемся; шествие наше продолжается часа два-три; я, чтобы не сгрустнулось, пою, как знаю, французские куплеты и наши плясовые песни… доедешь до сухого места, до пригорка, оттуда вид отменный, отдыхаем, едим закуску, мимо нас тянутся наши вьюки с позвонками. Потом опять в путь. Народ веселый; при нас борзые собаки; пустимся за зайцем или за призраком зайца, потому что я ни одного еще не видал… А я, думаешь, назади остаюсь? Нет, это не в Бресте, где я был в "кавалерийском", — здесь скачу сломя голову; вчера купил себе нового жеребца; я так свыкся с лошадью, что по скользкому спуску, по гололедице беззаботно курю из длинной трубки. Таков я во всем: в Петербурге, где всякий приглашал, поощрял меня писать и много было охотников до моей музы, я молчал, а здесь, когда некому ничего и прочесть, потому что не знают по-русски, я не выпускаю пера из рук…"

Вот оно благотворное воздействие странствий: "…Музам я уже не ленивый служитель. Нишу, мой друг, пишу, нишу. Жаль только, что некому прочесть". В пути Грибоедов размышляет о счастье творчества: "Часто всматриваюсь, вслушиваюсь в то, что сам для себя не стал бы замечать, но мысль, что наброшу ото на бумагу, которая у тебя будет в руках, делает меня внимательным, и все в глазах моих украшает надежда, что, Бог даст, свидимся, прочтем ото вместе, много добавлю словесно — и тогда сколько удовольствия! Право, мы счастливо созданы".