Осень - Мария Прилежаева

Так он рассуждал. Они сидели под горячим солнцем, разувшись (он засучил до колен полотняные штаны), море тихо накатывало и холодило им ноги, а он все рассказывал о своих травах, и Ольге Денисовне ужасно понравилось, как он увлечен, - как мальчишка. Сколько ему может быть лет?

Потом они разговаривали о своем городе и, конечно, бульварах, обсуждали театральные гастроли, пьесу "Перед заходом солнца", которую оба видели в Москве, говорили о книгах Фейхтвангера и Эренбурга и о том, что коричневая чума фашизма - позор XX века.

Когда солнце поднялось выше и стало здорово припекать, они выкупались. Врозь, довольно далеко друг от друга. И Ольга Денисовна, кинувшись в воду, долго плыла, тихонько смеялась, а внутри у нее тоненький звоночек звенел: "Море, море, море!"

Досыта наплававшись, так что слегка закружилась голова, она вышла на берег и ладонями (забыла захватить полотенце) медленно обвела голые руки, грудь, бедра и с какой-то незнакомой ликующей радостью ощутила свое молодое, сильное, гибкое тело.

Вечером они снова вдвоем ушли к морю. Но он уже не рассказывал о ботанической станции и не говорил о том, как мерно дышит море, как таинственно лиловой завесой укутались горы, и даже не сказал: "Ты мне нравишься", а молча привлек и стал целовать, и она снова чувствовала пьянящую радость, которая была сильнее ее рассудка и воли.

"Что это? - думала она ночью, не смыкая глаз, бесшумно лежа на узкой кровати. - Ведь это пошлый курортный роман. Как я могла!"

Она скорчилась под простыней, стиснув зубы от стыда...

"Мой первый поцелуй... в первый же день, не узнав. На тебе... подали милостыню. Он не уважает меня, не может уважать. Завтра же наотрез".

Но утром ом так просто к ней подошел позвать на пляж, что ее ночные терзания и страхи рассеялись без следа. Никогда ни с кем ей не было так молодо и радостно. А если это и есть ее счастье?

Через несколько дней он перебрался за ее стол, где, кроме Ольги, сидели еще три девицы, которые потеснились для Николая с таким шумным гостеприимством, что она вдруг почувствовала к ним неприязнь. Ко всем троим сразу. И вообще... Она оглянулась. Как много женщин! Вон та, смуглая как индианка, с раскосыми глазами и родинкой на щеке...

Но Николай сразу после завтрака увел Ольгу к морю. Три девицы отправились на пляж сами по себе.

Все дни Николай не оставлял ее, они были вместе. Иногда, забрав у сестры-хозяйки дневное пропитание сухим пайком, уходили на много километров по берегу, до поздней ночи, или в горы, с ночевкой в случайном туристском лагере или в чьем-то сараюшке, или прямо под открытым небом.

- Ты моя первая, - однажды сказал Николай. И словно удивился: - Почему ты? Именно ты? - Засмеялся. - Не знаю. А здорово, что мы встретились. Да?

Он был ботаником, а любил стихи.

- Читай Блока, - иногда просил, нет, приказывал он. Вообще у него был повелительный тон: - Читай Блока.

Она знала все на свете стихи - Блока, Ахматовой, Тютчева.

- Хочешь Лонгфелло?

Если спросите - откуда

Эти сказки и легенды

С их лесным благоуханьем

Влажной свежестью долины...

Утром их будило солнце.

- Два первобытных человека на прекрасной земле, - говорил Николай.

Они вдвоем входили в пустынное море.

- Ты, оказывается, замужем, - полуспрашивая, сказали Ольге соседки по комнате и столу.

- Да, - коротко ответила она. Она не сошлась ни с кем из соседок, ни с кем не делилась, и Николай справедливо заметил:

- В тебе ничего бабьего. - И, похлопав ее по плечу: - Типичный свой парень.

Ее задело это, "свой парень" и похлопыванье по плечу. Она хотела быть женственной и, как тогда, в первый день, подумала с ужасом: "Курортный роман. И ему двадцать пять. Всего двадцать пять. И он моложе своих двадцати пяти лет".

Оставались сутки до отъезда. Он молчал. Неужели не понимает, не ей же спрашивать: "Как мы будем? Что дальше?"

Ее любовь была бурной и безрасчетливой, бесстрашной и робкой. Ее любовь не требовала ничего в ответ. Никаких обязательств. Только не оставляй меня. Не уходи. Дай мне любить тебя.

"Типичный свой парень". При воспоминании об этих мимоходом брошенных словах ее душа гасла, будто сморщивалась. Впрочем, она и вправду разглядела в зеркальце несколько тоненьких ниточек у себя от глаз к вискам, пока еще не очень заметных.

А может быть, у нее будет сын? Если бы, если бы послала судьба!

Они возвращались с курорта в четырехместном купе, и попутчицы, отдыхающие в том же доме Рабпроса, наперебой ухаживали за Николаем. Болтали, веселились вовсю, а она держалась как бы в стороне, и ее вымученные попытки принять участие в их веселье никуда не годились.

Николай проводил ее до дома. В те годы соседками Ольги Денисовны в коммунальной квартире были две одинокие пожилые сестры - одна фармацевт, другая лаборантка в поликлинике. Обе вышли в переднюю, церемонно поздоровались:

- С приездом, курортница. И вам здравствуйте, - сказала фармацевтка Николаю.

А потом Ольга услышала разговор на кухне, громкий, может быть, намеренно для нее.

- Кавалера наша тихоня в Крыму подцепила, - говорила лаборантка.

- Они за тем на курорты и ездют, - отвечала фармацевт.

Ольга легла на диван, лежала без движения.

Николай пришел через день, спокойный, с ясным взглядом, как тогда, в первую встречу у моря, и она, обессилев, упала в его руки, прижалась всем телом. И он снова похлопывал ее по плечу и утешал:

- Потерпи немного, поживем пока так. Надо подготовить мать. Я единственный у нее, любит, ревнивая...

Здесь, дома, Ольга впервые почувствовала себя женой. Как нравилось ей хлопотать, готовить ужин, накрывать на стол, слушать его торопливые новости, накопившиеся на работе за месячный отпуск, и вдруг, внутренне ахнув от счастья, до боли обвив его шею руками, целовать, целовать. И он, захваченный ее взрывом, отвечал ей и говорил изумленно:

- Мы не виделись вечность.

А всего один день.

Утром Николай раньше ее ушел на работу, и Ольга услышала из кухни:

- Нынче вон как, приходящий муженек-то. Видно, по закону не у всякой выходит.

Теперь соседки только так и называли Николая и вечерами с бессовестным ехидством допытывались:

- Запирать дверь на крючок или ждешь своего?

Ольга отвечала раздельно:

- Не за-пи-рать.

Долго готовилась к встрече с невесткой ревнивая мать Николая. Месяц, два, три, полгода.

А город-то не очень большой. И фармацевт с лаборанткой не только на кухне обсуждали незарегистрированную связь учительницы с заведующим опытной ботанической станцией, и Ольга Денисовна ловила во взглядах педагогов и даже, казалось ей, учеников нечистое любопытство и пряталась, как могла, от людей.

Наконец Николай позвал ее к матери. Ольга видела, он как-то особенно внимательно посматривает на нее, как бы заново оценивая со стороны. "Нервничает, боится, понравлюсь ли матери. Что ж? Естественно. Хочет, чтобы понравилась матери". Но почему-то было не очень спокойно, и она со страхом предстала пред очи высокой худой старухи, с острыми плечами и прямой, негнущейся спиной. "Очи" холодно разглядывали ее, и Ольга смешалась, не зная, как себя вести, что говорить, и рассердилась на Николая: "Неужели не догадывается, как ей неловко, не поможет, нечуткий". А старуха после каких-то незначащих фраз проговорила сквозь зубы:

- Я вас по карточке знаю. Там вы молоденькая...

- Мама! - с укором остановил Николай.

- Что - мама? Я про то, что Ольга Денисовна...

- Зови ее Олей, мама.

- Вроде неудобно по первому знакомству без отчества, да и не девочка.

- Я говорил, мама, да, она старше. Ну и что?

- Коленька, а я и говорю: кто тебе по душе, та и мне по душе.

- Браво! Полный контакт. Оля, садись сюда, - повеселел и захлопотал Николай. - Мама, я стол накрою, не беспокойся. Оля, я живо. Здорово, что наконец я тебя к нам привел.

Он выбежал на кухню, вернулся со стопой посуды, принялся накрывать на стол, чуть не выронил тарелку, подхватил на лету, подмигнул Ольге.

- Только я по своей прямоте, если что вижу неладно, промолчать не стерплю, - медленно заговорила мать.

- Что, мама, неладно? - напряг брови сын.

- На побегушках видеть тебя мне все равно, что по сердцу ножом. Он у меня холеный, - обращаясь к Ольге, тем же ровным голосом продолжала она, сама не доем, не досплю, а ему и обед и спокой.

- Что вы хотите? - резко бледнея, еле сдерживаясь, чтобы не вскочить, не убежать, спросила Ольга.

- А то, что больно скоро вы кухарничать его приспособили.

- Ма-ма! - тихо, грозно произнес Николай.

Она поглядела на него с удивлением, как бы не узнавая. Помолчала. И миролюбиво:

- Ну и ну! Уж и пошутить нельзя. Свои люди, прятаться не к чему.

Николай обрадовался, что мать пошутила, но напряженность осталась. За столом все чувствовали себя скованно. Было скучно. Николай старался, но не мог быть тем живым, простым и милым, каким его Ольга знала. Старуха молча, нехотя ела, гостью не потчевала. Потом длинно и нудно принялась рассказывать, как растила сына одна, без мужа, всю жизнь ему отдала, работала по две смены на складе приемщицей, отказывала себе во всем...