Темное солнце - Эрик-Эмманюэль Шмитт

любил, он и вовсе свихнется.

– Ну ничего, мы ее хорошенько увернули в полотно. Он не прознает, что с ней приключилось.

Я пополз дальше, мысленно благодаря служанок: их сдержанность была мне на руку.

Когда я подобрался к кружку близких, Авраам был скорбно простерт на земле; но вот он с трудом поднялся на ноги. Он заговорил непривычно глухим голосом – а ведь прежде его тембр был раскатистым и чистым – и объявил сторожам, что они могут заколачивать гроб. С этими словами он махнул на прощание телу, укутанному в покровы, и, понурившись, удалился; за ним последовали Исаак, приближенные и служанки.

Едва они скрылись, я выпрямился и шагнул к сторожам; они было взялись за молотки и гвозди.

– Держите, – сказал я, протягивая им кожаные фляги, – Авраам прислал вам вина. Оно вас согреет и ободрит.

Желая вкусить нектара, приберегаемого для торжеств, они побросали инструмент, схватили фляги и жадно к ним присосались.

Очень скоро один зевнул, едва не вывихнув челюсть, и предложил заколотить гроб попозже; другие поддакнули, тоже зевнули, хлебнули еще по глотку и все разом забылись сном – корень валерианы, подмешанный к вину, действовал безотказно.

Я кинулся к Нуре. Случилось то, чего я опасался и ждал: она уже начинала оживать: покров, движимый легким дыханием, еле заметно подымался и опускался. Я осторожно взял ее на руки и пошел с драгоценной ношей по тропе. Возле давильни я опустил ее на землю, взвалил на плечо тяжелый мешок и вернулся к гробу.

Я сложил в гроб останки газели, прибил крышку, всунул молотки в руки сторожам, дабы по пробуждении они не усомнились, что выполнили свою работу.

Вернувшись к Нуре, я распахнул покровы. Окоченение прошло, тело обретало былую мягкость и наполнялось теплом, лицо оживало красками. Глаза открылись.

Меня захлестнул прилив нежности.

Она на меня взглянула, попыталась заговорить, поняла, что силы ей отказывают, и улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ, поцеловал еще бескровные губы и прошептал:

– Если я тебя поддержу, сможешь усидеть на осле?

Она задумалась, с усилием пошевелилась и подтвердила взмахом ресниц.

Я осторожно усадил ее на осла.

– Ннно!

Мой товарищ больше не упрямился, и мы тронулись в путь; я придерживал Нуру, чтобы ее не слишком раскачивало.

Мало-помалу мы добрались до моего шатра. Едва я опустил измученную Нуру на дерюгу, как она заснула.

* * *

Утром она проснулась румяная и полная сил и сразу объявила:

– Хочу пойти на свои похороны!

Я расхохотался, не пытаясь понять, радуюсь ли я ее голосу, или меня рассмешила ее шутка. Но она насупилась и упрямо повторила:

– Я серьезно: хочу пойти на свои похороны.

– Ну да, ведь на них только тебя будет не хватать.

Она прыснула и всем телом прильнула ко мне. Мы тотчас освоились и обрели нашу безмятежную близость, которой были так долго лишены.

– И ты не скажешь мне спасибо?

– У меня целая вечность, чтобы тебя благодарить, – промурлыкала она. – И кого ты положил в гроб вместо меня?

– Горную газель. Она была так же прекрасна, как и ты.

– Так же? – игриво возмутилась она.

– Почти, – поправился я.

– Ты ее убил?

– Она испустила дух у меня на глазах. Не выдержало сердце. Я принял это как знак судьбы.

Она серьезно кивнула. Я погладил ее волосы и спросил:

– Как ты решилась на смерть?

– Мне помог мой гнев.

– Тебе было страшно?

– Боялась, что мы с тобой не увидимся. Зато мне очень хотелось досадить Аврааму.

Она с ним рассталась, но значило ли это, что она предпочла меня? Я не знал, как выразить свои чувства, и, как обычно, пошел окольным путем:

– Ты решила, что больше не станешь любить его?

– Если бы мы могли разлюбить усилием воли, мы бы никогда не страдали.

Я уточнил:

– Но змея ведь не кусала тебя, так?

– Разумеется. Она мне понадобилась, чтобы оправдать происшествие.

Я помахал медной трубочкой с иглой на конце, которую отыскал в Нуриных одеждах:

– Я выкрал ее, чтобы довершить твою ложь. Ну и отчаянная ты, Нура! Решился бы я на такое? Сомневаюсь.

– Ах, я не только укололась ядом, но для надежности и проглотила его. Ужасная гадость…

– Ты страдала?

– Вовсе нет! Я вспомнила папин метод: когда он назначал неприятное снадобье, он добавлял к нему мак. Вот я и растерла цикуту с опийным маком.

Я взглянул на Нуру новыми глазами. Долгие годы я полагал – как и ее отец Тибор, – что она не интересуется ни травами, ни зельями, но со временем обнаружил, что она многое усвоила и при надобности ее память услужливо дает ей подсказку. Она создала безупречно верный рецепт яда, который позднее применялся не одно тысячелетие[10].

– Как выглядел Авраам? – спросила Нура.

– Был очень удручен. Я не узнал его голоса.

– Вот и отлично! Хочу увидеть, как он плачет. Вернее: как он оплакивает меня.

Она развеселилась. Я этим воспользовался, чтобы задать мучивший меня вопрос:

– Почему ты не упоминаешь о Хеттуре?

– О ком? – нахохлившись, буркнула Нура.

– О Хеттуре.

– Ты ее видел?

– Нет. Твоя служанка возмущалась ее поведением. Но почему ты не говоришь о ней ни слова?

– Зачем говорить о ничтожестве? – проворчала она. – Давай-ка переоденемся. Я в самом деле не хочу пропустить свое погребение. Интересно, осмелится ли она туда сунуться…

– Кто?

– Та, о которой мы не говорим.

Вся равнина была взбудоражена. И кочевников-евреев, и местных жителей выбило из колеи событие, порвавшее цепь здешних обычаев: Авраам вознамерился предать тело супруги земле и теперь торговался насчет участка. Неслыханное дело! Кочевники не признавали собственности, будь она частная или общественная, что объяснялось их вечными перемещениями; и вот Авраам этот закон попрал. У багроволицего фермера-свиновода, слегка похожего на своих подопечных, он хотел купить луговину с гротом, в котором собирался схоронить останки Сарры. Тронутый скорбью Авраама, свиновод предложил ему использовать пещеру даром.

– Между нами и речи нет о деньгах, Авраам. Похорони ее с миром.

– Я настаиваю, Ефрон. Я пришлый, хоть и жил среди вас.

– Предлагаю тебе свое поле. Воспользуйся им.

– Но я хочу его выкупить. Во сколько ты оцениваешь это поле с деревьями?

Упрямый Авраам переубедил фермера и выкупил участок. Авраам – владелец земли! Авраам – собственник![11]

Началась прощальная церемония. Четверо пастухов несли на плечах задрапированный гроб; они опустили его на землю перед пещерой. Все выстроились, пропели псалмы и прочли молитвы, затем Исаак начал похвальную речь той, кого считал своею матерью.

Авраам стоял в окружении помощников; он слушал, с трудом удерживая рыдания, потом уступал им и снова боролся