Большая грудь, широкий зад - Мо Янь

Под звуки заливистого звонка Сыма Ку летел на немецком велосипеде как ветер. Соскочив с него и сняв соломенную шляпу с загнутыми полями, он стал обмахиваться ею как веером, и красное родимое пятно у него на щеке смотрелось как горящий уголь.

— Живее! — громко скомандовал он. — Сваливайте солому на мост и поливайте вином. Поджарим этих собак!

Слуги принялись торопливо носить кипы соломы на мост, и через некоторое время там выросла куча в половину человеческого роста. Вокруг разлетались белые мотыльки, которых привезли вместе с соломой: одни попадали в реку на корм рыбам, другие стали добычей ласточек.

— Лей вино! — заорал Сыма Ку.

Слуги, кряхтя, стали таскать бутыли и открывать их. Забулькало прекрасное вино, по реке поплыл пьянящий аромат, под потоками вина шелестела солома. Много вина растеклось по каменной облицовке моста; оно скапливалось в лужицы, а потом стекало в реку подобно дождевым струям. Когда вылили все двенадцать бутылей, мост засиял, словно вымытый. Солома изменила цвет, а вино всё стекало с моста прозрачной завесой. Прошло ещё немного времени — одну трубку выкурить, — и на реке белыми цветами стала всплывать опьяневшая рыба. Младшие сёстры вознамерились было собрать её, но Лайди негромко одёрнула их:

— Не смейте заходить в воду! Сейчас домой пойдём!

Происходящее на мосту было необычно и притягательно, и они просто застыли на месте. В том числе и Лайди, которая звала сестёр домой, а сама не спускала глаз с моста.

Стоявший там Сыма Ку с довольным видом хлопал в ладоши, глаза у него блестели, а лицо расплылось в улыбке.

— Кто ещё смог бы придумать такой блестящий план! — похвалялся он перед слугами. — Никто, кроме меня, мать вашу! Ну-ка суньтесь теперь, гнусные япошки, узнаете, на что я способен.

Слуги одобрительно зашумели.

— Так что, поджигать, второй господин? — спросил один.

— Нет! Вот появятся, тогда и зажжём, — ответил Сыма Ку и в окружении слуг зашагал с моста.

Коляска повернула обратно в деревню.

Над мостом вновь повисла тишина, которую нарушала лишь капель стекающего вина.

Раздвигая заросли кустарника на склоне, Лайди с корзиной креветок в руке вела сестёр на гребень дамбы. Вдруг перед ней возникло смуглое худое лицо. Испуганно вскрикнув, она выронила корзину. Та спружинила на кусте и, подпрыгнув, покатилась вниз, к реке. Вывалившиеся креветки хлынули из неё вьющейся блестящей лентой. Линди устремилась за корзиной, остальные сёстры бросились собирать креветок. Боязливо отступив к реке, Лайди не спускала глаз со смуглого лица. На нём появилась извиняющаяся улыбка, и открылись два ряда зубов, сияющих подобно жемчужинам.

— Не бойся, сестрёнка, — послышался негромкий голос. — Мы партизаны. Давай без шума и постарайся побыстрее уйти отсюда.

Только теперь она разглядела в кустах на дамбе множество людей в зелёной форме. Они вжались в землю, лица и взгляды напряжены, у одних ружья, у других гранаты, а у некоторых лишь ржавые широкие мечи-дао. Смуглолицый, что улыбался ей белозубой улыбкой, в правой руке держал отливающий синевой пистолет, а в левой что-то блестящее и тикающее. Позже она узнает, что это карманные часы, по которым определяют время. А со смуглолицым они в конце концов будут спать под одним одеялом.

Глава 6

Входивший во двор Фань Сань был навеселе.

— Скоро японцы сюда заявятся, выбрала времечко ослица ваша! — недовольно ворчал он. — Хотя что тут говорить, её мой жеребец покрывал. Кто колокольчик на шею тигру повязал, тому и развязывать. Ты, Шангуань Шоуси, смотрю, молодцом, бережёшь репутацию. Хотя, тьфу, какая у тебя репутация! Я только из уважения к матушке твоей. Мы с твоей матушкой… — хохотнул он. — Она мне скребок изготовила — лошадям копыта подрезать…

Шоуси обливался потом и что-то бормотал, едва поспевая за Фань Санем.

— Фань Сань! — послышался громкий голос Шангуань Люй. — Тебя, как духа-покровителя, не дождёшься, ублюдок!

— Фань Сань явился! — приосанился тот.

Взглянув на распростёртую на земле чуть ли не при последнем издыхании ослицу, он тут же почти протрезвел.

— О-хо-хо, надо же так! Что раньше-то не позвали?

Скинув с плеча сумку из воловьей кожи, он нагнулся, потрепал ослицу по ушам и погладил по брюху. Потом повернулся к заду, потянул за торчащую из родовых путей ногу и, выпрямившись, печально покачал головой:

— Поздно, дрянь дело. Говорил я твоему сыну, когда он привёл её в прошлом году на случку: «Лучше с ослом этого вашего кузнечика спаривать». Так он и слушать не стал, жеребца ему подавай. А мой жеребец племенной, чистокровный японец, одно копыто больше её головы. Как забрался на неё, так она чуть не грохнулась: ну прямо петух воробьиху топчет. Но мой племенной — он племенной и есть, дело своё знает: зажмурился и знай себе охаживает кузнечика вашего. Да будь и чей другой жеребец, что с того? Тоже трудно рожала бы. Ваша для мулов не годится, ей только ослов и приносить, таких же кузнечиков, как сама…

— Фань Сань! — оборвала его рассерженная Люй. — Это и всё, что ли?

— Всё, всё. Что тут ещё говорить! — Он поднял сумку, закинул её на плечо и, снова утратив трезвость, пошатываясь, двинулся к выходу.

Но она схватила его за руку:

— Неужто вот так просто и уйдёшь?

— А ты разве не слыхала, почтенная, о чём хозяин Фушэнтана горланит? Скоро уже вся деревня разбежится! Так кто важнее — я или ослица?

— Верно, думаешь, не уважу тебя, почтенный Сань? Будет тебе две бутыли доброго вина и свиная голова. В этой семье я хозяйка.

— Знаю, знаю, — усмехнулся Фань Сань, глянув на Шангуаней — отца и сына. — Таких женщин, чтобы семью кузнеца как клещами держали да с голой спиной молотом махали, во всём Китае не сыщешь, экая силища… — И он как-то странно рассмеялся.

— Не уходи, Сань, мать твою, — хлопнула его по спине Люй. — Как ни крути, две жизни на кону. Племенной — твой сынок, ослица эта сноха тебе, а мулёнок у неё в животе — внучок твой. Давай уж, расстарайся: выживет — отблагодарю, награжу; не выживет — винить не буду, знать судьба моя такая несчастливая.

— Экая ты молодец: и ослицу, и жеребца в родственники мне определила, — смутился Фань Сань. — Что тут скажешь после этого! Попробую, может вытащу животину с того света.

— Вот это я понимаю, разговор. И не слушай ты, Сань, россказни этого полоумного Сыма! Ну зачем японцы сюда потащатся? К тому же этим ты благие деяния свои приумножаешь, а черти добродетельных стороной обходят.

Фань Сань открыл сумку и вытащил бутылочку с маслянистой жидкостью зелёного цвета.

— Это волшебное снадобье, приготовлено по тайному рецепту и передаётся в нашей семье из поколения в поколение. Как раз для случаев, когда у скотины роды идут не так. Дадим ей, а уж если и после него не родит, то даже Сунь Укун[17] не поможет. Ну-ка, подсоби, господин хороший, — махнул он Шангуань Шоуси.

— Я подсоблю, — сказала Шангуань Люй. — У этого всё из рук валится.

— Раскудахталась курица в семье Шангуань, что петух яиц не несёт, — проговорил Фань Сань.

— Если хочешь обругать кого, третий братец, так обругай в лицо, не крути, — подал голос Шангуань Фулу.

— Осерчал, что ли? — вскинулся Фань Сань.

— Будет пререкаться, — вмешалась Шангуань Люй. — Говори давай, что делать?

— Голову ей подними, — скомандовал Фань Сань. — Мне лекарство влить надо!

Люй расставила ноги, напряглась и, обхватив голову ослицы, приподняла её. Животное замотало головой, из ноздрей с фырканьем вылетал воздух.

— Выше! — прикрикнул Фань Сань.

Люй поднатужилась, тяжело дыша и тоже чуть не фыркая.

— А вы двое, — покосился на отца с сыном Фань Сань, — неживые, что ли?

Те бросились помогать и чуть не споткнулись об ослиные ноги. Люй закатила глаза, а Фань Сань только головой покачал. В конце концов голову подняли достаточно высоко. Ослица распустила толстые губы и ощерила зубы — длинные, жёлтые. Фань Сань в это время вставил ей в рот рожок из коровьего рога и влил зелёной жидкости из бутылочки.

Шангуань Люй перевела дух.

Фань Сань достал трубку, набил её, присел на корточки, чиркнул спичкой, прикурил и глубоко затянулся. Из ноздрей у него поплыл сизый дымок.

— Японцы уездный город заняли, — проговорил он. — Начальника уезда Чжан Вэйханя убили, а его домашних изнасиловали.

— Тоже Сыма наслушался? — уточнила Люй.

— Нет, мой названый брат рассказал. Он там живёт за Восточными воротами.

— Через десять ли[18] правда уже не правда, — хмыкнула Люй.

— Сыма Ку отправил слуг на мост кострище устраивать, — вставил Шоуси. — И это, похоже, не выдумки.

— Чего серьёзного никогда от тебя не услышишь, — сердито зыркнула мать на сына, — а вот на выдумки горазд. Мужик ведь, детей целая куча, а всё не понять, голова у тебя на плечах или пустая тыква. Можно ведь поразмыслить: японцы — они же не без роду-племени, у каждого и отец, и мать имеется. Какая у них может быть вражда или ненависть к нам, простым людям, что они нам сделают? Бежать — так пуля всё одно догонит. А если прятаться, то до каких пор?