Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отказ мой перевел понятьем: "Нету",
И девочка мне дарит в простоте
Большую астру, желтую, как солнце.
Нельзя без цветов!
Любовь к красоте
Живет в душе любого японца.
Хакодате
1932
К. Моне. "Женщина с зонтиком"
Эта кисть — из пламенно-мягких.
Не красками писано — огнями!
Поле в яростных маках,
Небо лазурное над нами.
В лазури — маковый зонтик,
А в маках — лазоревое платье,
Как зной голубой на горизонте,
Зыблется оно и пылает.
Здесь небо босыми ногами
По макам трепетно ходит,
Земля же в небо над нами
Кровавым пятном уходит.
И ясно, что все земное
К идеальному кровно стремится!
Само же небо
от зноя,
От земного зноя томится.
Париж
1935
Анри де Руссо
Да существует на земле всякий утконос!
(Детенышей рождают все, а он… яйцо снес.)
Все мыслят через красоту
достичь иных высот,
А он, Руссо,
на холсте
всему ведет
счет:
Уж если дуб, то все листы у дуба сочтены,
Уж если парк, сомненья нет — все пары учтены,
Уж если даже ягуар, то, в сущности, ковер,
Поэт — и тот с гусиным пером
чуть-чуть не крючкотвор.
А муза его — типичная мамаша лет сорока,
Которая знает свой тариф:
пятьдесят сантимов строка.
Висят картины под стеклом. На каждой номерок.
Подходит критик. Говорит:
"Какой нам в этом прок?
Я понимаю левизну. Вот, например, Гоген.
А это бог убожества! Бездарность в степени "эн".
Ах, что за судьбы у людей кисти или пера!
Руссо погиб. Но осознать его давно пора.
Вы припечатали его под маркой "примитив".
А что, как вдруг страданием
пронизан каждый мотив?
А что, как вдруг Анри Руссо
плюет на мир буржуа
На музу вашу продажную, без паруса, как баржа,
На вашу романтику дохлую, без ярости и когтей,
На вашу любовь, где парочки и нет совсем детей,
На ваши пейзажи дражайшие,
где в штемпеле каждый лист.
А что, как вдруг Анри Руссо
великий карикатурист?
Схвативши цивилизацию, он с маху ее — в гроб.
Палитрой своей,
как выстрелом,
пальнувши в собственный лоб?
Париж
1935
Разговор с дьяволом Парижа
Я стою над костлявостью крыш
У химеры "Дьявол Парижа".
Внизу подо мной Париж
Бурый и рыжий.
Что влечет к Парижу людей?
Почему так легко в Париже?
Не видал я в Европе нигде
Столицы родней, ближе.
И сказал мне Дьявол, хрипя
Смешком своим бесноватым:
— Здесь амуры не хуже репья
Обращаются с вашим братом.
А отсюда историй — тьма!
Драматичнее всякой сцены.
Потрудился я, fratre[4], весьма
В атом смысле для Сены.
А уж кстати мой чуткий клюв
Стал от нюханья возмужалым…
И химера, мне подмигнув,
Облизнулась раздвоенным жалом.
— Видишь улицу Риволй?
Возьми от нее направо.
Там на дальнем холме развели
Садик с бронзовою оправой.
Да не этот! Этот не мой.
А вон тот: длинноватый да узкий.
Там король Эдуард VIII
Развлекался вполне по-французски,
Это было — хе-хе — лишь раз…
Он уехал, оправив брыжжи,
Но с тех пор не смыкал глаз
В мечте о Париже.
Я принес, дорогой, сюда
Чарованье особой культуры,
И слетели со мной навсегда
На метле мои милые дуры.
И столица навек пленена!
Ничего ей больше не надо…
Ведь Манон Леско и Нана
Девочки с нашего ада.
А ты, чувствую, говоришь:
"Это город с каким-то секретом".
Дьяволички — вот он, Париж!
Секрет в этом.
Я гляжу с Нотр-Дам на Париж
В серо-сизой синеющей гамме…
И почудилось, будто паришь
Вместе с его кругами,
И от этой его синевы
Неожиданно мыслью окольной
Стал я грезить кругами Москвы
С Ивановой колокольни…
Но за внешним сходством его,
Если сердцем с историей слиться,
Удивительное сродство
Меж французской и русской столицей.
— Нет, не в этом Парижа секрет!
Отвечаю гнусавой химере.
Пусть король ведьмовкой согрет,
Да что мне в этом примере?
Разве дева редкой красы.
Что колпак фригийский надела
И, зажегши в пушках басы,
Начала великое дело,
Разве эта была из твоих?
Разве эта твоя креатура?
А меж тем революции вихрь
Поднял знамя новой культуры,
И тогда-то в робких умах,
Не умевших за бомбы браться,
Раскатились ввысь на громах:
"Свобода! Равенство! Братство!"
Отвергая твою кутерьму,
Тут большие зрели кануны.
Здесь однажды грянул в дыму
Пророческий голос Коммуны,
Здесь впервые, хоть и на миг,
Стал человек человеком,
И с тех пор мечта напрямик
По коммунным движется вехам.
Оттого ароматов родней
Пыльный воздух на вашем бульваре,
Видно, пламенность тех изумительных
дней
Золотится в парижском загаре.
Париж
1936
Hotel "Istria"
Лредо мной отель "Istria".
Вспоминаю: здесь жил Маяковский.
И снова тоски застарелой струя
Пропитала извилины мозга.
Бывает: живет с тобой человек,
Ты ссоришься с ним да спорить,
А умер — и ты сиротеешь навек,
Вино твое — вечная горечь…
Направо отсюда бульвар Монпарнас,
Бульвар Распай налево.
Вот тут в потоках парижских масс
Шагал предводитель ЛЕФа.
Ночью глаза у нас широки,
Ухо особенно гулко.
Чудятся
мне
его
шаги
В пустоте переулка,
Видится мне его серая тень,
Переходящая улицу,
Даже когда огни в темноте
Всюду роятся и ульятся.
И ноги сами за ним идут,
Хоть млеют от странной дрожи…
И оттого, что жил он тут,
Париж мне вдвое дороже.
Ведь здесь душа его, кровью сочась,
Звучала в сумерках сизых!
Может быть, рифмы еще и сейчас,
Как голуби, спят на карнизах,
И я люблю парижскую тьму.
Где чую его паренье,
Немалым я был обязан ему,
Хоть разного мы направленья.
И сколько сплетен ни городя,
Как путь мой ни обернется,
Я рад,
что есть
в моей
груди
Две-три маяковские нотцы.
Вы рано, Владимир, покинули нас.
Тоска? Но ведь это бывало.
И вряд ли пальнули бы вы напоказ,
Как юнкер после бала.
Любовь? Но на то ведь вам и дано
Стиха колдовское слово,
Чтобы, сорвавшись куда-то на дно,
К солнцу взмывать снова.
Критики? О! Уж эти смогли б
Любого загнать в фанабериях!
Ведь даже кит от зубастых рыб
Выбрасывается на берег.
А впрочем — пускай зонлишка врет:
Секунда эпохи — он вымер.
Но пулей своей обнажили вы фронт,
Фронт
обнажили,
Владимир!
И вот спекулянты да шибера
Лезут низом да верхом,
А штыковая культура пера
Служит у них карьеркам.
Конечно, поэты не перевелись,
Конечно, не переведутся:
Стихи ведь не просто поющий лист,
Это сама революция!
Но за поэтами с давних лет
Рифмач пролезает фальшивый
И зашагал деревянный куплет,
Пленяясь легкой наживой.
С виду все в нем крайне опрятно:
Попробуй его раскулачь!
Капитализма родимые пятна
Одеты в защитный кумач;
Мыслей нет, но слова-то святые:
Вся в цитатах душа!
Анархией кажется рядом стихия
Нашего карандаша.
В поэзии мамонт, подъявший бивни,
С автобусом рядом идет;
В поэзии с мудростью дышит наивность
У этого ж только расчет.
В поэзии — небо, но и трясина,
В стихе струна, но и гул,
А этот? Одна и та же осина
Пошла на него и на стул.
И, занеся свой занозистый лик,
Твердит он одно и то же:
"Большие связи — поэт велик,
Ничтожные связи — ничтожен,
Связи, связи! Главное — связи!
Связи решают все!"
Подальше, муза, от этой грязи.
Пусть копошится крысье.
А мы, брат, с тобой — наивные люди.
Стих для нас — головня!
Хоть коршуном печень мою расклюйте,
Не отрекусь от огня.
Слово для нас — это искра солнца.
Пальцы в вулканной пыли…
За него
наши предки-огнепоклонцы
В гробовое молчание шли.
Но что мне в печальной этой отраде?
Редеют наши ряды.
Вот вы.
Ведь вы же искорки ради
Вздымали тонны руды.
А здесь?
Ну и пусть им легко живется
Не вижу опасности тут.
- Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов - Поэзия
- Стихотворения - Семен Гудзенко - Поэзия
- Стихотворения - Илья Эренбург - Поэзия
- О вечном. Избранная лирика - Пьер де Ронсар - Поэзия
- Избранная лирика - Иосиф Уткин - Поэзия
- Время тихой красоты. Избранные стихотворения - Юрий Яхонтов - Поэзия
- Шлюзы - Ксения Буржская - Поэзия
- Стихотворения - Федор Тютчев - Поэзия
- Ты – Ангел с именем любовь (сборник) - Виталий Батюк - Поэзия
- Лирика. Сборник стихов - Татьяна Мершукова - Поэзия