Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018 - Михаил Белозеров

Примогенов ничего не ответил, он только болезненно поморщился. Видно было, что его мало волнуют доводы майора, главное, вырваться, а там трава не расти.

— Ни один дурак с вами не пойдёт! — выпалил Герман Орлов.

— Ты, слышишь, прапорщик, пошёл ты на хер! — распалился полковник Примогенов. — Почему в отряде дисциплины нет?! — заорал он на Севостьянихина.

— А кто будет защищать город?! — точно так же, на повышенных тонах спросил Севостьянихин. — Кто?!

— Чихать нам на город! — кричал, ещё более распаляясь, полковник Примогенов. — Лично я сюда не воевать приехал.

— За наградами! — выкрикнул Герман Орлов, но его уже оттеснили подальше в угол. — Такие, как ты, за тысчонку Родину продали! — кричал он. — Думаешь, я ваше «болото» забыл. Продались американцам, ёпст, вашу мать за ногу! Ёпст! Армию размазали, страну развалили! Ёпст! Теперь свалить хочешь, ёпст! Крыса тыловая! Я таких, ёпст, каблуком давил!

— Что?! Кто?! — теряя лицо, багровел Примогенов.

Но на него никто не обращал внимания, хотя с обеих сторон подвалило народа. Правда, Игорь заметил, что рядовые бойцы за спинами своих начальников выглядят не так самоуверенно, а разглагольствование о городе, на который начхать, им вообще не понравилось. В общем, нормальные в полиции были ребята, свои в доску, не обученные, не умеющие воевать, но честные ребята, славяне, одним словом. Некоторые из них отошли прочь, предоставив начальству самостоятельно вымазываться в дерьме.

— И что будем делать? — ехидно спросил Севостьянихин, и его гениальный нос возмущённо раздул ноздри.

— Наше дело «стену» охранять! — кричал полковник Примогенов. — А умирать из-за ваших дурацких принципов мы не желаем!

Все те начальники, которые стояли за его широкой спиной, загудели, одобряя поведение своего начальника.

— Я уже давно заметил, полковник, — сказал Севостьянихин, — что все твои разговоры сводятся к пенсии, покеру и к домику в деревне. Думаешь, я не знаю, что ты на меня доносы строчил в штаб? Только покомандовать тебе не дали.

— Ты меня на понт не бери! — ещё больше побагровел полковник Примогенов. — Видал я таких!

— Ёпст! — снова возмущённо заорал Герман Орлов, вырываясь из объятий, как угорь из сети, и попёр, и попёр, словно крейсер на мирных испытаниях. — Едрить тебя в маковку! Коленную чашечку выбью, сука кабацкая!

— Тихо! — оборвал всех Севостьянихин, которому быстро надоел разговор. — БТР вы не получите! Это первое, а второе — тот, кто выйдет за пределы здания, схлопочет пулю в затылок. Все слышали?!

— Ну ты за это ответишь! — кричал полковник Примогенов, хватаясь за автомат.

Но его обезоружили быстрее, чем он успел произнести: «Ой, мамочки!» И всех остальных тоже уложили мордами в пыль, в грязь и пригрозили тут же шлепнуть.

— Да жалко руки марать! — сказал Игорь.

А Герман Орлов одобрительно прогудел:

— Правильно, командир, правильно. Я бы такое начальство в проруби топил, да всё равно вонять будет. А сговариваться да пропускать боевиков бессмысленно — они теперь в другой стране живут, они как бы напали вероломно, как фашисты, так что должны получить за свои шалости. Гы-гы-гы!!!

Игорь был странно удивлён его умными речами, никогда ещё Герман Орлов не рассуждал так здраво, а главное — с таким смыслом, что все безоговорочно с ним согласились. Умным оказался Герман Орлов, очень умным.

Глава 2

КОМАНДИРОВКА

Вначале телефон гудел, как трансформатор, потом заиграла «гудбай, Америка», и только потом, когда уже последние звуки таяли в воздухе, он протянул руку и щёлкнул крышкой телефона, в спешке даже не взглянув, кто звонит. Кто ещё, кроме Лёхи Котова, среди ночи?! — решил он с досады. Только Лёха имеет такие дурные привычки трезвонить ни свет ни заря, только он невоспитан до отвращения к самому себе, только он может начать разговор с фразы: «Прости меня, полного, неизлечимого, хронического идиота! Но именно он сейчас хочет поговорить с тобой!» И долго, и радостно ржать в трубку, как пятнадцатилетний инфантил или как верный Санчо Панса. Однако на этот раз Феликс ошибся. «Спокойно, Бонифаций, спокойно» — погладил себя он по груди, ибо был удивлён.

— Спишь, Родионов? — Узнал он голос Александра Павловича Соломки, главного редактора, своего непосредственного начальника и пренеприятнейшего типа: высокого, сухого, как стручок, белёсого вплоть до ресниц и вдобавок ещё и обладателя глухого, сиплого тенора, который, чтобы расслышать, надо было неизменно напрягаться. Но как говорится, начальство не выбирают. Оно, как родина — или есть, или нет. Александр Павлович всегда говорил монотонно, как допотопный фонограф, без пауз и восклицаний, словно нарочно, прикрывая рот рукой. Понимай его, как хочешь. В общем, что-то у него было от синдрома Альцгеймера, повёрнутого ко всему прочему не на тот градус. Но тот, кто ошибался на этот счёт, через некоторое время понимал, что палец в рот Александру Павловичу не клади и не зевай на поворотах, ибо Александр Павлович был склонен к провокациям и мелким пакостям по службе, как то: сталкивание сотрудников лбами, тонкое издевательство над подчинёнными и доносительство начальству. В общем, полный букет Абхазии, соцветие Сухуми и фимиамы Гагры.

Феликс вспомнил, что, когда только начинал карьеру в газете, Александр Павлович Соломка всячески подстрекал его на то, чтобы он подсиживал Борьку Смирнова — начальника отдела новостей, который, кстати сказать, потом стал приятелем Феликса, и теперь они часто пили пиво и на Ильинке, и на Полянке, и на Тверской, и на Якиманке, и ещё бог знает где. Была в Александре Павловиче такая подленькая черта, за которую в приличном обществе морду бьют, и бьют сильно. Но, видно, в детстве и юности его мало учили во дворе: «Эй, шнурок, принеси мяч!» А ещё Феликс не любил в нём вечные нотации. Вот и сейчас Александр Павлович безмятежно, словно рассевшийся Шолохов на Гоголевском бульваре, продолжил:

— А между прочим, в мире происходят события государственного масштаба, и наш долг донести их до общественности, а то, понимаешь, всё на кризис списывают… а о работе не думают.

Он так и сказал почти помпезно: «События государственного масштаба». А на что он намекал — Феликс не знал и знать не хотел, это было личным делом Александра Павловича, его фантазиями, ибо фантазии главного чаще всего были необузданными и дикими, как всё в этой стране, пропахшей нафталином и серой. С недавнего прошлого Феликс вообще перестал обращать внимание на игру слов главного и уже не искал в них потаённого смысла. Не было там никакого смысла — одно фанфаронство и звенящая пустота. Витал Александр Павлович Соломка в облаках, а не твёрдо по-репортёрски ходил по земле, хотя и не пересекал черту, за которой начинается откровенное сумасшествие, но всё шло к этому. Его монотонные сентенции Феликс выслушивал по двадцать раз в день, и они у него уже в зубах завязли, потому что Александр Павлович Соломка хотя кровью и потом и выбился из первой волны посткризисных журналистов, но так и не научился красиво жить и радоваться жизни и свободе. Как известно, мировой кризис имеет особенность возвращаться и проделывал это не единожды. Последнее десятилетие — особенно часто и особенно почему-то в России. Так что все пребывали в состоянии перманентного ожидания развала карточного домика. Женщины Александра Павловича не интересовали, по барам теперь свободно не находишься, а на что-то большее он просто не был способен. Страсти не хватало. И вообще внутри у Александра Павловича Соломки залита холодная оконная замазка, а не человеческие чувства. Пропустить своё время — это тоже надо уметь. Но зато в редакции он ощущал себя на коне, этот Александр Павлович — нытик, безбожник и импотент. Про себя Феликс называл его Рыбой. Впрочем, если бы не «новая свобода» после трофимовского феодализма и заржавевшего поколения, то сгинул бы Александр Павлович в пучине времени, как до него сгинули многие. А «новая свобода» на то она и «новая», чтобы дать ему шанс, и он им великолепно воспользовался. Рулил теперь «Единогласием», как ему заблагорассудится, тем более на зарубежные деньги, и в ус не дул. Разумеется, он много не хапал, но кое-что, несомненно, прилипало к его потным лапкам. Впрочем, меня это мало касается, думал Феликс, каждому своё, но до поры до времени, разумеется.

— Я вас слушаю, Александр Павлович, — ледяным тоном произнёс он, чтобы только перевести разговор в деловое русло.

Мало того, что разбудил меня среди ночи, подумал Феликс с раздражением, так ещё отчитывает без повода, как мальчишку. Единственное, чего мне хочется в эту ночь — так это забраться в холодильник, где стоит бутылка «Невского», припасённая на утро. Вчера мы с Лёхой в ресторане «Над Москвой-рекой» перебрали: джина, водки и шампанского, но зато было весело. И девушки тоже были весёлые, только я не знаю, какие и куда они потом делись, с трудом припоминал Феликс. Просто в какой-то момент они пропали, и всё, а может, я отключился? Нехорошо отключаться в твоём возрасте, думал он, нехорошо. Надо контролировать себя. Год пить не буду, дал он себе слово, нет, два года. Да, два года, твёрдо решил он, этого вполне достаточно.