Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Учитывая это, в ряде русских подразделений, решивших драться до последнего человека и последнего патрона, немецкие пленные были просто-напросто отпущены к своим, так как русские не могли «обеспечить им безопасность», согласно международным договоренностям. В ходе 1-й Праснышской операции февраля-марта 1915 года немцы были отброшены в Восточную Пруссию и останки погибших в Августовских лесах были захоронены. Переживания однополчан в ходе наступления отражены будущим советским маршалом: «Жгла горечь поражения. Все шли угрюмые и молчаливые, шли вяло, в полном безразличии. Не тактические или стратегические просчеты командования огорчали солдат (в этом солдату трудно разобраться) — каждый по-человечески переживал гибель таких же, как он сам, безвестных сынов земли русской. А те, кто остался в живых и попал в плен, очевидно, шагают, подгоняемые палками конвоиров, шагают в неметчину, в неизвестность. Болит за них солдатская душа, и вина сверлит сердце каждого: дескать, не помог, не выручил товарища в беде…»[28]

Отчего же в начале войны в одних случаях солдаты сдавались в плен добровольно, в других — сопротивлялись до последнего? Ведь это были одни и те же солдаты — армия еще не успела принять черты «ополчения», состоящего из людей, ранее никогда не служивших в армии. Помимо примера командиров, что понятно, представляется, что война воспринималась крестьянством как тяжелая, пусть и грозящая гибелью, непривычная, но работа. Исчерпав работоспособность, человек должен был получить отдых. В том числе, как ни странно, и плен в качестве одного из вариантов. Бывший русский военнопленный превосходно подметил данную тенденцию массовой психологии: русские пленные «были довольны. Смерть больше не грозила им. В плену, во всяком случае, было безопасно, и они не без удовольствия поглядывали на австрийских часовых, которых они теперь могли не бояться. Они были голодны. Войну отработали, как большую работу, и, усталые и успокоенные, думали только о еде и о сне».[29] Таким образом, война — как труд. Легко воевали и легко сдавались, надеясь на скорый мир, причем теперь уже не важно в чью именно пользу, хотя лучше, конечно, что в «нашу».

Именно такое восприятие плена как итога тяжелой работы (факты перебежничества в моменты затишья являются исключениями из правила) и позволяют говорить, что добровольно сдавшиеся в плен крестьяне в солдатских шинелях честно исполнили свой долг перед Родиной. Почти все добровольные сдачи происходили в результате предшествовавших сдаче тяжелейших боев, в которых части несли большие потери убитыми и ранеными. И даже в кампании 1915 года, когда целые роты сдавались в плен неранеными, это происходило под психологическим влиянием германской тяжелой артиллерии, которой ничего нельзя было противопоставить. То есть — от ощущения собственного бессилия. Как человек мог выполнить работу, если та является заведомо невыполнимой? Потому сообщение мемуаров одного из участников войны — «Наши уходят к немцам при всяком удобном случае целыми взводами»[30] является либо политизированно надуманным, либо откровенно лживым. Быть может, пара таких случаев и была. Но говорить о «всяком удобном случае» — это слишком.

В этом плане совершенно неправомерно сопоставление добровольных сдач в плен русских солдат и австрийских славян. Известно, что в русский плен добровольно сдались несколько чешских полков почти в полном составе, с офицерами, что вынудило австрийского императора вычеркнуть их из состава австрийских Вооруженных сил. Сдавались и более мелкие подразделения. Нередки были и случаи, которые не могут произойти с людьми, желающими воевать. Например, 4 ноября 1914 года под Краковом разжалованный месяцем ранее в рядовые фельдфебель 244-го пехотного Красноставского полка вместе с одним солдатом взяли в плен две австрийские роты с офицерами — более двухсот человек.[31] Понятно, что два человека не могут пленить двести, даже и объятых паникой, если те сами того не пожелают. Или как был награжден боевой медалью Я. Гашек? В 1915 году, желая сдаться русским, он углубился в лес на нейтральной полосе, благо что война шла маневренная и таких мест хватало. В лесу будущий великий писатель встретил несколько русских солдат, в свою очередь, желавших сдаться в плен австрийцам. После дебатов о предпочтительности того или иного пленения решающую роль сыграло количество. Русские угрозами заставили Гашека отвести их в плен. Вот так он и получил награду. Опять-таки: 1915 год и подавляющее превосходство австро-германцев в технике и боеприпасах, что побуждало их русских рядовых противников сомневаться в перспективности продолжения борьбы.

Австрийские славяне сдавались в плен по идеологическим мотивам, желая поражения своему государству и создания суверенного национального государства, без австрийской или венгерской власти. Это — воинствующий национализм, характерная тенденция двадцатого столетия. Русские сдавались в плен вследствие психологической невозможности вести дальнейшую борьбу. Здесь речь идет, конечно, только о добровольных сдачах. А отдельные случаи, выбивающиеся из схемы, разумеется, существовали.

И напротив, солдаты, попавшие в плен не по своей воле (ранеными или по распоряжению командиров), составляли ту прослойку военнопленных, что в годы войны делали попытки к бегству. Причем здесь ситуация на фронте не играла никакой роли — люди горели желанием драться за Родину. Н. С. Гумилев описывает, как в его полк во второй половине 1915 года вернулись два улана, бежавшие из плена. Солдаты шли по Германии и занятой немцами территории сорок дней, подбирая по пути таких же беглецов. В итоге дюжина русских солдат, завладев оружием, уже сама налетала на немецкие разъезды и пикеты, пробившись с боем через линию фронта, опрокинув в этой схватке германскую заставу. Гумилев пишет о них, как о «ночных обитателях современной Германии — бежавших пленных».[32] Вторая половина 1915 года — это период тяжелых поражений русского оружия на австро-германском фронте. Настоящих солдат это не могло остановить.

Кроме того, в данном случае невозможно адекватное сравнение участия России/СССР в обеих мировых войнах двадцатого столетия. В Первой мировой войне боевые действия проходили вне собственно русской территории, нормы международного права в чем-то нарушались, но в целом соблюдались, война велась не на уничтожение, а на победу, мирное население не подвергалось каким-либо особенным насилиям. В то же время в годы Великой Отечественной войны гитлеровцы заняли чуть ли не половину европейской части СССР, где с неслыханным размахом отличились насилиями и жестокостью над мирным населением. О каких-либо правовых нормах не приходилось говорить: какие права могли быть у будущих рабов Тысячелетнего рейха?

1941 год — это исконно крестьянская реакция на войну. Неумение командиров РККА (как следствие предвоенных репрессий), помноженное на мощь вермахта, дало массу примеров сдач в плен. Но затем, как только каждым гражданином СССР, даже недовольным жестокостью советской власти по отношению к собственному народу, было осознано, что несет с собой фашизм лично для него, война пошла совсем другая. В Первой мировой войне испытать всего этого солдатам не удалось. Поэтому «к числу других психологических ограничителей адекватного восприятия войны отнесем и исторические трудности создания „образа врага“ из жителей Центральной и Восточной Европы. К тому же война сравнительно неглубоко вошла в географическое великорусское тело страны, охватив преимущественно инонациональные районы, не воспринимавшиеся фронтом и тылом в качестве „своих“, исконных. Да и противник воевал относительно „по правилам“. Плен, к примеру, не казался позорным и смертельно страшным».[33]

Те тенденции, что расцвели в фашизме в 1939–1945 гг., уже наметились в 1914–1917 гг., но вот именно что вот только наметились. При отправке в плен и конвоировании издевались даже над офицерами: не давали еды, могли ударить, отдых — в неудобных, замерзших помещениях. У пленных солдат и даже офицеров зачастую отбиралось все, вплоть до нательных крестов и одежды. В лагерях военнопленных для русских, судя по воспоминаниям участников войны, существовали такие наказания:

— битье хлыстом, плетью, палками и т. п.;

— карцер;

— сидение на корточках с поднятыми руками;

— привязывание к столбу;

— сажание на цепь;

— многочасовое в любую погоду стояние в строю;

— кандалы;

— натравливание собак;

— стояние босиком на снегу или в грязи;

— ползание по грязи, снегу или воде;

— маршировка часами на плацу как в одиночку, так и строем;

— удары штыками и прикладами.

Впрочем, есть воспоминания, что часто подобным же образом действовали и русские. Убийства при конвоировании, избиения военнопленных, отобрание их имущества, битье в лагерях и тому подобные вещи. Хотя в целом и верно замечание исследователя: «Опросные листы свидетельствуют о том, что германские и австрийские офицеры запугивали солдат русским пленом, утверждая, будто русские всех расстреливают и добивают раненых. То же самое говорилось в русской армии о немецком плене, что в отличие от предыдущего заявления подтверждалось многочисленными фактами… издевательство над русскими пленными в немецкой и австро-венгерской армиях было возведено в систему… русские войска придерживались „рыцарского кодекса“ ведения войны, в традициях которого был воспитан офицерский корпус. Отступление от кодекса считалось не только позорным, но и вредным для успеха на поле боя. Нарушители немедленно призывались к порядку».[34] Но и в неприятельских армиях почти все зависело от командиров. Особенно — в австрийской армии, где, за исключением венгров, помнивших 1849 год и поэтому негативно относившихся к русским, остальным было нечего делить с Россией.