Вензель на плече Урсулы - Эмма Герц

— Гримасничать можешь сколько угодно, — успокоил ее Он, — мне даже нравится. Иди, переоденься в соседнем помещении, и я жду тебя на кухне. По коридору и направо. Свет горит только там, не ошибешься. Да, сколько тебе лет?

— Девятнадцать исполнилось два месяца назад, — четко произнесла Урсула, — в сентябре.

— Неплохо, — одобрил Господин, — неплохо.

Меню

Соседняя комната служила Господину спальней. Мебель в ней была только самая необходимая — кровать гигантских размеров, смешная тумбочка из прутьев, один стул с мягкой обивкой. На стуле рыхлой горкой лежало черное платье фасона «футляр», какая-то непонятная штуковина из кружев, «пояс для чулок, сообразила умница Урсула, офигеть, я не умею это все даже надевать…»

Трезвые мысли о том, откуда в мужском домашнем хозяйстве берутся нарядные дамские одежды, в Урсулиной голове не появлялись.

Стянула узкие джинсы, пушистый свитер (модная ангорка сиреневенькая такая, чем Ему не понравилось?), несколько минут внимательно изучала сложную бельевую конструкцию, прикидывая, как же прикрепляется чулок — вроде бы так, нет, не так.

Как-то все же разобралась, пристроила, изогнувшись басовым ключом, застегивала невидимые крохотные крючочки, искоса рассматривая себя в огромном зеркале на стене, вроде бы ничего, только бледная. Пощипала себя за щеки немного, все равно бледная, ладно.

— Долго, — послышался голос Господина. — В чем дело?

С порога он внимательно ее осмотрел, коротко вздохнул, в два шага подошел. Встал рядом, его подбородок над ее макушкой, расстегнул с таким трудом застегнутые крохотные крючочки, отложил пояс, стянул с оцепеневшей Урсулы веселенькие зелененькие трусы, отбросил к двери. Усадил ее на краешек кровати, застеленной шелковым покрывалом с летящими куда-то серыми журавлями, наклонился, приблизив свое невозмутимое лицо к ее взволнованному. Обернул ее поясом, чуть придерживая за вздрагивающую спину:

— Это надевается на голое тело, никаких трусов, особенно зеленых.

Раздвинул ее дрожащие от волнения ноги, провел пальцем между. Урсула опять превратилась в колокольню, теперь царь-колокол бил внизу, ниже, ниже. Она судорожно сдвинула бедра, плотно обхватив руку Господина, насаживаясь на палец и удерживая его в себе — ох, ох, ох!!! Колокол разлетелся на бессчетное количество звенящих осколков, говорят, чугун при сверхнизких температурах так себя и ведет, разбивается, как стекло. Да, она смогла дышать снова, со стоном втягивая густой воздух. Господин провел своим влажным пальцем по ее расквашенному рту. «Оближи», — сказал он, и она с удовольствием ощутила на языке собственный пряный вкус, жадно обхватила палец, но он не позволил, высвободил.

— Получать сексуальное удовлетворение — тоже привилегия, — пожал плечами Господин. — Я жду тебя на кухне, поторопись, пожалуйста. Перейдем к чайной церемонии.

Неверными, торопливыми движениями, опасаясь порвать тончайшую сетку чулка, Урсула оделась, одернула платье, оно было немного узковато, очень рельефно прорисовывались границы лифчика, и она сняла его совсем. Так получилось лучше. Глядя в зеркало, Урсула медленно обвела подушечкой пальца по контуру рта, затем прикусила верхнюю губу… Сделала шаг.

Контроль

— Подчиниться означает отдать контроль, — сказал Господин еще, — и это твоя главная обязанность. Подчинение имеет четыре основных составляющих. По порядку — обслуживать меня, выполнять мои приказы, принимать мое управление, приносить мне удовольствие. Ты поняла? Повтори вслух.

Урсула повторила.

— Согласна ли ты с этим? — Господин отошел далеко-далеко, к кухонному темному окну, и она немедленно ощутила беспокойство и острое одиночество.

— Согласна.

— Я спрошу тебя об этом завтра. А потом послезавтра. У тебя есть сорок восемь часов, чтобы подумать. Просто скажи: «Нет!» — отчего-то рассмеялся он.

«Мастер — это не фрезеровщик дядя Вася на заводе», — подумала Урсула.

Из личной переписки Кошки и Треш

«…Происходит по-разному. Что касается меня, то я сама как-то незаметно для себя вошла в Тему. Получается, тому три года… Мы жили тогда с Томасом в Пярну, ну ты знаешь этот городок, пятнадцать улиц и холодный пляж, я скучала невыносимо, читать — не читалось, работать — не работалось… Как-то нас пригласила — не поверишь! — на концерт самодеятельной танцевальной группы приятельница Томаса, учительница в русской гимназии. Усаживаясь на старый школьный стул, я зацепила и порвала чулок. Решила, что смогу ловко от них избавиться прямо в актовом зале, что и проделала. Уловила неожиданно взбудораженный взгляд Томаса — он жадно смотрел на мои голые ноги. Тогда я стянула трусы, а чуть погодя, заведя руки за спину, — и бюстгальтер, невозмутимо сложив их в сумку. Раззадоренный Томас положил руку мне на колено и гладил его весь концерт, показавшийся мне очень длинным. Надо ли говорить, что, оказавшись дома, мы с огромным нетерпением дорвались друг до друга… После этого случая мы стали разыгрывать небольшие эротические этюды, каждый раз все более и более сложные и даже жесткие. Томас взял инициативу в свои руки, придумывал мне задания, которые я должна была выполнить, и выполнить безупречно, например, надеть плащ на голое тело и ожидать на трамвайной остановке. Томас появлялся, но ко мне не подходил, наблюдал издали, как я — незаметно для окружающих — развязываю пояс, распахиваю слегка плащ, начинаю себя ласкать… Или наоборот — имея на себе несколько слоев одежды, включая нижнее белье, корсет с подвязками, узкую непременно юбку, я раздевалась в людном месте, стараясь не привлекать внимания. Это было так изумительно-возбуждающе, могло свести с ума кого угодно… Если я не решалась выполнить какое-либо задание Томаса, меня ожидало наказание. Это называется — Воспитание[4].

В один из вечеров мы вышли из ресторана, где я освободилась от одежды за столиком, оставшись в длинной накидке из норки. Ярко светила круглая луна, все мы немного ведьмы. Прельщая Томаса, я подобрала тонкий прутик и чуть постукивала себя по обнаженным ягодицам. Он завелся с полоборота, выхватил у меня прутик и, развернув спиною к себе, нанес несколько ударов. От удовольствия я закричала. Продолжили дома…»

Трактир «Чем Бог послал», меню на 22.02.1993:

«Сельдь с овощами и майонезом.

Суп из гуся.

Бефстроганов с картофелем „пайль“.

Айва, запеченная в сметанном соусе.

Милые гости! Свои пожелания нам вы можете записать вот в этой книге, с красивой голубой обложкой. А еще мы повесили доску объявлений, около гардероба, точнее — вешалок.

С уважением и заботой

Хозяева».

Доска объявлений в Трактире «Чем Бог послал»:

«Милые гости! Приносим свои извинения, но 23 февраля мы заняты под банкет. Ждем вас 24-го и всегда! Наш шеф-повар Ковалевский просит продегустировать его новейшее изобретение — десерт „Желе Московит“, он утверждает, что внутри у него — мороженое. Я ему верю. И жена моя Дарья — тоже.

Ваш Георгий».

* * *

Люблю зиму. В надоевшей бардовской песне однообразно поется: «Лето — это маленькая жизнь», зимы — это большие жизни, по крайней мере у нас. Маленьким летом всего так много — соблазнов, пляжей, черешни, холодного пива, персиковых «Маргарит», прибрежных кафе со столиками, вынесенными так близко к воде, что до тебя долетают несоленые брызги. Маленькое лето многое обещает, приподнимает тебя на неустойчивые двенадцатисантиметровые шпильки, обнажает гладкие плечи, острые ключицы и тонкие колени, обманывает опасным загаром и низкокалорийным мороженым. Ты напряженно чего-то ждешь, и все вокруг напряженно чего-то ждут, а чего-то не происходит никогда. Солнце краснеет и ныряет в реку, и вот уже совсем не лето, а странное время между-между, и ты разочарованно растираешь в пустых ладонях желтеющий лист клена или тополя. Тополей у нас много. Серебристых. Серебристые тополя не живут долго, кстати, максимум тридцать лет, я уже старше любого серебристого тополя.

Зимой из соблазнов — один снег: сначала он белый, потом всякий, не сказать — грязный, ничего не обещает, но его много и хватит на всех. Зима не кончится внезапно, вероломно превратившись за ночь в цветущий (ласковый) май. Зимой можно идти, оставляя следы, оглядываться на них, найти более-менее чистый сугроб, почти девственный, и рухнуть туда навзничь, раскинув руки. Лежать долгое время, чувствовать свое тело, пальцы, с которых ты начинаешь неравномерно замерзать, с мизинца на правой и указательного на левой, представляя, как они покрываются инеем и красиво бледнеют. Закрыть глаза, придумать, что сейчас ресницы сделаются похожими на ветки серебристого тополя, и веки будет поднять тяжело, почти невозможно — это успокоит странным образом, ты скованно улыбнешься, с трудом раздвинув холодные губы.