За нами Москва! - Иван Кошкин

Богушева прикусила губу, затем резко отдала честь и преувеличенно четко развернулась и почти строевым шагом пошла к раненым.

— Кхм, — прокашлялся молчавший все это время Гольдберг, — вы не женаты, товарищ лейтенант?

— Нет, — раздраженно ответил Волков.

— Женитесь, обязательно женитесь, — горячо посоветовал комиссар. — С таким характером проблем в семейной жизни у вас не будет.

— Женой не покомандуешь, — вздохнул лейтенант. — Валентин Иосифович, у вас сухари есть? Давайте порубаем на дорожку.

Через пять минут рота была готова к выступлению. Оглядев строй, Волков коротко обрисовал ситуацию, напирая на то, что, хотя немцы и прорвались, наше командование наверняка уже перебрасывает части, чтобы нанести контрудар. А раз так, долг красноармейцев третьей роты — прорваться из окружения и соединиться с частями РККА По бойцам было видно, что в скорый и победный контрудар никто не верит — никаких контрударов не хватило, чтобы удержать Белоруссию, Прибалтику и половину Украины. Но грязные лица, полные угрюмой решимости, взгляды говорили о том, что люди готовы идти за командиром.

Первым в лес ушел дозор во главе с Берестовым, через десять минут двинулась вся рота. Шли медленно, подлаживаясь под шаг тех, кто нес лежачих, да и многие легкораненые не могли идти быстро. Волков понимал, что раненые сковывают марш, но знал, что ни за что не позволит оставить этих четверых, что, может быть, не доживут до вечера. Во-первых, он не мог быть уверен что кто-то из жителей окрестных деревень рискнет оставить у себя красноармейцев, рискнет, зная, какая кара положена за это немцами. Во-вторых, вынося раненых, ротный показывает всем — бойцам, немцам, себе, что третья рота второго батальона семьсот тридцать второго полка выходит из окружения в полном порядке, организованно, не бежит, поджав хвост, бросая товарищей, а совершает марш на соединение основными частями РККА. К тому же, и лейтенант это отчетливо понимал, после всего, что ней произошло, Богушева никогда не оставит тех, за кого отвечает. Эта красивая тонкая женщина обладала железной волей и хладнокровием врача, и Волков втайне рассчитывал, что ее присутствие поднимет дух бойцов — трусить при женщине стыдно вдвойне.

Волков не знал, что двадцать седьмой стрелковый корпус, рассеченный тяжелым ударом немецкой танковой дивизии, откатывается назад. Он не знал, что немцы, нащупав слабое мест в советской обороне, перебросили к месту прорыва пехотные дивизии. Фронт уже изгибался, трещал, командующий стягивал немногочисленные резервы, вновь сформированные дивизии прямо с марша бросались в бой. А в здании вокзала держал оборону начальник станции Василий Евдокоимович Арсеньев. Вместе с рабочими депо и бойцами железнодорожного батальона старый путеец стрелял по перебегающим вдоль домов серым фигурам, стрелял, давая время Севе Кривкову, машинисту и старшему паровозной бригады имени Героев КВЖД, вытащить со станции эшелон с бесценным оборудованием железнодорожной линии. В это время полковой комиссар Васильев, предав земле тело командира 328–й полковника Тихомирова, вел свою группу на северо-восток, в сторону от направления немецкого удара. В топке войны сгорали полки, дивизии, армии, и одна рота, малая песчинка, не могла ничего изменить.

Впрочем, Волков предпочитал не задумываться о таких вещах хотя бы потому, что, рассуждая логически, его дело уже было проиграно. Немцы снова одержали верх, Красная Армия в который раз откатилась назад, фронт снова придвинулся к Москве, и все усилия тихомировской дивизии пошли прахом. По здравом рассуждении, лейтенант Волков потерпел поражение, и в такой ситуации плен представлялся вполне разумным выходом. Наконец, можно было пустить себе пулю в лоб и предоставить красноармейцам самим решать, что им делать дальше. По крайней мере, это будет лучше, чем получить ту же пулю между лопаток от кого-то из своих людей. Еще сутки назад такая мысль даже не пришла бы ротному голову, но вчерашний разговор с комиссаром посеял в нем сомнения. Гольдберг, без сомнения, старше и опытнее, но, положа руку на сердце, Волков не знал, что лучше — быть убитым теми, кому доверяешь, или каждую минуту ждать предательства.

Рота быстро прошла через рощу и вышла к опушке — дальше начиналось относительно ровное поле, поросшее кустарником. Здесь словно заспорили лес и топь и, так и не решив, кому отдать землю, превратили ее в как бы болотце, покрытое вроде бы деревьями. Жаркое лето подсушило почву, так что можно было идти, не проваливаясь, но высокая густая трава, кочки и кусты замедляли движение. Вдоль леса мимо болота тянулась дорога, пока пустая, но одного грузовик или мотоцикла хватит, чтобы обнаружить пробирающихся через открытое пространство людей. Волков и Медведев торопили бойцов, однако раненые связывали роту, заставляя подстраиваться под их небыстрый шаг. Наконец красноармейцы подошли к невысокому, но длинному холму, поросшему чахлыми сосенками. Здесь болото подходило к дороге ближе всего, грунтовку от затянутой тиной гнилой воды отделяла только песчаная гряда высотой метров восемь. Дальше начинался лес, настоящий лес тянущийся на север и восток на десятки километров массив, пусть в проплешинах отвоеванных у него полей, в вырубках и болотах, но все же лес. Он давал надежду на спасение, на выход к своим, Волков изо всех сил подгонял людей, стремясь как можно скорее уйти с поросшей кустарником пустоши. Рота уже поднималась, когда с противоположной стороны на холм выскочил Берестов со своими людьми. Они бежали пригибаясь, и старший сержант несколько раз махнул рукой в сторону от дороги. Волков резко повернулся к бойцам:

— Старшина, быстро вниз с холма, Зверев, с пулеметом со мной наверх, Шумов, ты тоже, ты, ты и ты, без команды не стрелять. Денис, если начнется пальба — понизу бегом к лесу, пока мы отвлечем, в бой не лезь, выведи людей. Держи карту, выйдете к вырубке — ждите нас два часа, потом идите на восток. — Лейтенант вынул из полевой сумки трофейную карту и сунул ее Медведеву: — Если все будет тихо — просто сидите на месте, никуда не дергайтесь. Понял?

— Есть.

По гребню холма тянулся густой кустарник, и ротный бросился к нему, знаком подзывая к себе Берестова. Плюхнувшись на живот, лейтенант ужом протиснулся под ветвями туда, где склон резко скатывался к дороге. Отсюда грунтовка была как на ладони, рядом возились Зверев и его второй номер, готовя пулемет к стрельбе, судя по шороху, вокруг занимали позиции остальные красноармейцы.

— Интересно, что он там засек? — Гольдберг поправил очки и принялся пристраивать немецкий автомат. — Черт, как из него лежа неудобно стрелять, хоть плашмя клади.

— Валентин Иосифович, вы-то что тут делаете? — зашипел Волков.

— Присутствую, — невозмутимо ответил еврей, — как и положено комиссару. Моторов кстати, не слышно, значит, это не грузовики и не мотоциклы.

Рядом зашуршали кусты, и слева от комроты возник Берестов. Лицо у бывшего белогвардейца было странное, он морщился, словно от боли или от презрения. Осторожно просунув под ветками винтовку, он ловко прикрыл ствол травой и только тогда повернулся к командиру.

— Ну, что там? — нарушил неловкое молчание Волков, — Пехота?

— Можно сказать и так, — сквозь зубы ответил бывший белогвардеец.

Он сорвал травинку, сунул в рот, затем выплюнул.

— Немцы пленных гонят, — сказал он спокойно.

— Каких пленных? — не понял лейтенант.

— Наших. — Берестов уже полностью овладел собой. — Бойцов Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Много, несколько сотен. И даже командиров.

— Как пленных? — повторил Волков.

— Так Да вон они.

Но ротный уже и сам видел мельтешение между деревьев, и вот из-за поворота лесной дорог показались первые красноармейцы. Волков, не веря своим глазам, смотрел, как по грунтовке тянутся десятки и десятки советских бойцов. Бывших бойцов. Без строя, без порядка, пленные шли, даже не шли, брели, и это зрелище было страшнее, чем вид убитых или даже разорванных на куски. Из людей словно вытащили какой-то стержень, и вот они медленно двигаются вперед, вяло переставляя ноги, кто-то без ремня, кто-то без пилотки, кто-то без сапог. И форма, еще вчера, наверное, сидевшая на многих аккуратно и даже молодцевато, вдруг стала мятой, жеваной, отвратительно грязной. «Стадо, — внезапно подумал лейтенант, и, словно подтверждая его мысль, один из немцев — конвоиров вдруг ускорил шаг и ударом приклада загнал выбившегося красноармейца обратно в строй. — А эти — овчарки». Над дорогой повис странный, выворачивающий душу шум сотен шаркающих ног, перемешанный с глухим бормотанием. Время от времени в него врезались резкие выкрики немецких команд. Волков осторожно двинул вперед трофейный карабин — до пленных и до охранников было рукой подать — не больше двадцати метров.