Сфера 17 - Ольга Онойко

Все затихли.

— Это же… — Морелли привстал. — Эш, нас продают в рабство! Это… это нужно…

— Остановить? Как же. Все куплены.

— Неккен торопится, — неожиданно сказал Зондер. — Не успеют они — успеет Манта.

— Манта?!

— Мантийцы приступили ко второму этапу инфильтрации. Начали пропаганду своей системы воспитания.

— А первый когда же начался? — оторопело спросил Морелли.

Зондер покачал головой.

— Первого не замечал ещё никто и никогда.

— Что значит второй этап?! — пискнул кто-то.

— После того, как Тикуан их вздрючил, они действуют скрытно, — сквозь зубы проговорил Зондер. — Сначала внедряют своих людей на ключевые посты, потом вводят в моду особые методики воспитания детей. Лет через десять детям начинают делать операции. Через двадцать лет планета становится клоном Манты. Теперь догадайся, почему Манта называет свой Верховный Совет Мировым правительством… Я в курсе того, что происходит в моей области знания. И некоторых смежных.

Зондер покопался за пазухой и швырнул на стол журнал — отпечатанный на глянцевой бумаге, красивый и яркий. На обложке были изображены идиллические мать и младенец.

— К этой гнили, — сплюнул он, — приложил руку мантиец. Она рассчитана не на человеческих детей.

Над праздничным столом повисло молчание.

— Мы, господа, тоже в полном дерьме, — тихо заключил Кейнс.

…Оставался год. Через год Неккен прекратит закупки, зарплаты в валюте исчезнут как класс и людям, набравшим в кредит импортных товаров — машин, планшеток, био-домов — станет нечем платить. Начнутся волнения. В системе появятся корабли Манты, во внутренней сети Циалеша — мантийские агитаторы, на улицах городов — правительственные войска.

Морелли спросит, что мы будем делать, и Эшли Кейнс — товарищ Кейнс — ответит: надо делать революцию. Революция всё спишет.

— Лев, — сказал Николас, — что вы знаете о личной жизни Эрвина Фрайманна?

Шукалевич поднял глаза от экрана монитора.

— Всё, — ответил он, — абсолютно всё. А почему вас это интересует?

Николас помедлил. Начупр внутренней безопасности смотрел на него с благожелательным, немного ироничным интересом.

— Он производит странное впечатление, — наконец, сказал Реннард. — Он мне подозрителен.

— Вот как? — Шукалевич встал, прошёлся по тесному пятачку между окном и собственным креслом. — Подозрительные люди — это по части моего ведомства, Николас, вы пришли по адресу.

Николас понимающе усмехнулся в ответ.

— Я готов ответить на ваши вопросы, — продолжал Шукалевич. — Но мне, как профессионалу, перед этим было бы интересно узнать о ваших… личных впечатлениях. Или у вас есть вещественные доказательства?

— Нет, — сказал Николас, — никаких вещественных доказательств. Если бы они были, я бы вас не побеспокоил.

Шукалевич потёр пальцами щёки. Его лицо казалось явственно несимметричным: модную короткую бороду с левой стороны пробороздил шрам. Шукалевич им гордился: это было почти боевое ранение. Во время Гражданской правительственным войскам удалось подбить машину одного из вождей революции… И отшлифовать не хочет, подумал Николас, и бороду отрастил, чтоб заметнее было… Стерлядь, холёный ублюдок…

Шукалевич улыбнулся. Реннарда охватил холод. Прекратить эти мысли! Они же читаются по глазам!..

— Что вас тревожит? — мягко спросил Шукалевич.

Николас помолчал, опустив взгляд.

— Товарищ Фрайманн производит впечатление надёжного человека, всецело преданного нашему делу, — медленно, раздумчиво проговорил он. — Очень надёжного. Очень преданного. Настолько, что это кажется странным. Он как будто… кем-то придуман таким. Чёрный Кулак революции, легенда, человек, напрочь лишённый слабостей. Так не бывает.

Шукалевич сел и обхватил подбородок ладонью. Он слушал с большим интересом.

Я говорю правду, подумал Николас, иначе никак: людям из внутренней безопасности можно говорить только правду, лжи они не поверят. Но правду тоже можно подобрать умело. Я действительно хочу знать всё об Эрвине Фрайманне. Мне очень, очень интересно, что о нём знает внутренняя безопасность. Посмотри мне в глаза, Лев, — я искренен, я чист. Я даже верю в то, что ты Лев, а не Стерлядь. По крайней мере, пока сижу у тебя в кабинете.

— Я надеюсь, мои подозрения беспочвенны, — сказал он, и это тоже были совершенно искренние слова. — Но я хочу доказательств. Мне часто приходится иметь дело с товарищем Фрайманном. Мы должны доверять друг другу.

— Да, — подхватил Шукалевич, — все мы должны доверять друг другу. Это главное. Без этого не будет спайки, не будет согласия, дело революции окажется под угрозой…

Николас кивал и ждал.

Краем глаза он успел оглядеть кабинет Шукалевича и отметить, что начупр внутренней безопасности неравнодушен к роскоши и чувству стиля. Роскошь старательно выдерживалась в стиле «независимый Циалеш легко обойдётся без импортных товаров». Всё было отечественного производства — начиная со слабосильного, морально устаревшего лэптопа и заканчивая шторами. В других Управлениях так и висел дореволюционный импорт — пылеотталкивающая ткань-хамелеон, по желанию менявшая прозрачность и цвет. Никто просто не озаботился тем, чтобы её менять, служила она долго. Шукалевич озаботился.

Стенные панели — не композитные импортные, а из местного дерева. Да и картины на них — кисти своих художников… А картины-то новые, подумал Николас, пожалуй, что и краски отечественные. Ты отвечаешь за пропаганду, Стерлядь, тебе нужно как-то имитировать работу в этой области. Истерическое воспевание всего нашего — приём грубый, но бросающийся в глаза. Мы пока тебя терпим, Стерлядь, и халтуру твою тоже терпим.

— Кстати, — полюбопытствовал Шукалевич, — как обстоят дела в вашем Управлении? Возможно, комбат не единственный, кто вызывает у вас подозрения?

Николас сплёл пальцы в замок и мрачно скривил губы.

— Об этом я тоже хотел поговорить с вами. Вопрос весьма серьёзный.

— Вы начали с менее важного?

— Чтобы потом о нём не забыть… Лев, вы знаете, что на меня покушались?

— Да, разумеется. — Шукалевич покивал, лицо его стало озабоченным и тревожным. — Мне также известно, что все замешанные в этом деле мертвы, а живые подозреваемые как на подбор оказались невиновны.

Николас безнадёжно развёл руками.

— Моя служба безопасности занимается бандитскими притонами и сходками анархистов. Собственно, по этой линии я и сотрудничаю с товарищем Фрайманном… Организованные контрреволюционные заговоры нам не по зубам. Это ваше дело.

— Я им уже занимаюсь, — уверил Шукалевич. — О результатах говорить рано, поэтому я о них не говорю. Но взялись мы плотно. Судя по всему, — и он наклонился к Реннарду через стол, сузив глаза, — это очень серьёзно. Разветвлённая организация. Штат боевиков…

А ведь он говорит правду, подумал Николас, с уместной тревогой глядя в ясно-серые глаза Стерляди, сущую правду. Прямо как я. Мы отзеркаливаем друг друга. Да, у Стерляди весьма разветвлённая организация: на него работает половина Управления внутренней безопасности… зато вторая половина работает на меня.

— …далеко идущие планы, — закончил Стерлядь. — Но мы прижмём их, Николас. В самое ближайшее время прижмём.

Реннард выпрямился в кресле, демонстрируя хорошо скрытое потрясение и явное благоговение перед мощью внутренней безопасности. Шукалевич добродушно сощурился и сложил губы в куриную гузку.

— Я вам полностью доверяю, — серьёзно сказал Николас, — товарищ. Этим должен заниматься профессионал.

Будьте осторожны, посоветовал он напоследок, пожимая Николасу руку, будьте очень осторожны, товарищ.

Управление внутренней безопасности располагалось на самой набережной. Сейчас был высокий прилив, слияние лун: штормило, волны ударяли в массивное ограждение, порой перехлёстывая его. Пока Николас шёл к машине, его дважды обдало снопом брызг.

Он вырос на берегу и распознавал настроение моря по запаху, как зверь. Возле фермы море жило своей жизнью: немногочисленные людские селения не тревожили его, настроение его менялось вольно, подчиняясь только циклам двух естественных спутников. Море, омывавшее Плутоний-Сити, было испуганным и недобрым, настороженным и печальным.

Сев в машину, Николас попросил водителя сделать круг над городом. Тот понимающе уточнил, не сесть ли где-нибудь в парке, и Николас ответил — нет, нет… Едва ощутимая вибрация движущейся машины успокаивала его, и кроме того, в парке он бы не смог отделаться от мысли, что теряет драгоценное время зря. Пока машина шла, можно было не торопиться…

Что думает Шукалевич о неудавшемся покушении? Разумеется, он ничем не выдал себя и выводы делать не из чего. Но что он мог бы думать? Что думал бы на его месте я?