Европолис - Жан Барт

на балконе, погрузившись в свои мысли и забыв на коленях вязанье.

Порою ветер с моря доносил гудки и свистки пароходов, входивших в порт. Тогда какая-то нервная дрожь пронизывала ее тело. Работа валилась у нее из рук, она вскакивала и хватала бинокль, обшаривая горизонт, примечая всякое движение на воде.

Какой-нибудь пароход, шедший с моря, медленно и величественно одолевал течение реки.

Пенелопа, охваченная любопытством, хотя и не знала никого из команды, рассматривала его с таким интересом, словно постоянно ждала кого-то, кто все не появлялся.

Откуда? Из каких мест шел пароход? Конечно, он шел через Босфор. И магическая кинолента ее детства снова начинала раскручиваться на экране ее памяти.

Полузакрыв глаза, она видела, как из морской глубины гигантским амфитеатром поднимается бухта Золотого Рога. На зеленых холмах, спускающихся террасами, высятся темные кипарисы, охраняющие турецкие кладбища.

Сквозь прозрачную вечернюю дымку блестят купола Скутари, и острые минареты кажутся золотыми копьями, воткнутыми в землю. На самом горизонте периодически вспыхивает глаз маяка на башне Леандру.

Пенелопа начинала грезить, и ей слышались протяжные голоса муэдзинов, призывающих правоверных к молитве, она ощущала запах пиний, которые, как слезы, роняли капли смолы, насыщая ароматом воздух, очищенный легким бризом, дующим со стороны открытого моря.

Тоска по минувшему заставляла ее горько оплакивать потерянный рай, каким представлялся ей Босфор.

Как прекрасны… и как далеки были места ее детства.

«Какая несчастная жизнь!.. Разве о такой жизни я мечтала? Разве такой судьбы я достойна? И зачем я только вышла замуж?»

Те вопросы, которые возникают у женщин после первого месяца супружеской жизни, Пенелопа задавала себе уже через несколько дней после свадьбы.

Стамати, возвращаясь домой, находил ее раздраженной, капризной или меланхоличной.

Озабоченный и тронутый почти до слез страданьями жены, он пытался утешить ее, развеселить, чем еще хуже раздражал Пенелопу.

Тщетно он суетился, чтобы найти какое-либо лекарство от этой романтической болезни, причины которой никак не мог понять.

То, что это было связано с нервами, представлялось несомненным.

— Дайте ей какое-нибудь лекарство от ипохондрии, — просил он старика доктора Томицэ.

— Больную нужно обследовать! — отвечал ему доктор.

Но Пенелопа ни за что не желала показаться доктору.

— У меня ничего не болит, все зло вот здесь. — И она показывала на сердце.

После упорных настояний мужа Пенелопа наконец решилась.

Старый опытный врач с первого же взгляда поставил диагноз и определил лекарство.

— Никакого лечения не надо, никакого режима, никаких ванн. Ей нужно… — И он, как обычно, что-то пробурчал в белую бороду патриарха и хмыкнул: — Гм! Ребенка ей нужно. La vie… c’est la vie[10].

Стамати ушел от него бледный и сконфуженный, а Пенелопа, зардевшаяся, словно вишня, опустила глаза в землю.

Чтобы как-то развлечь жену, Стамати изредка брал ее с собой на пароходы, которые он водил в Галац или Брэилу.

Какое огромное удовольствие доставляли Пенелопе эти путешествия! Вступая на борт парохода, ей казалось, что она погружается в волны счастья. Еще с вечера она принималась готовить дорожное платье, примерять мальчишескую матросскую шапочку или прикреплять к шляпке вуаль или кусок муслина, чтобы он развевался на ветру, словно язык пламени, придавая ей таким образом экзотический и аристократический облик.

Обычно еще на рассвете, когда на готовящемся к отплытию пароходе начинала работать машина и винт вспенивал воду, стройная и легкая Пенелопа поднималась по трапу, сама неся легкий дорожный багаж, состоящий из туалетного несессера.

Она поднималась на борт слегка возбужденная, как бы предвкушая длительное морское путешествие. Ей бы хотелось плыть и плыть бесконечно, не заходя ни в какие порты, словно на призрачном корабле, который бороздит морские просторы и нигде не может пристать к берегу.

Прежде чем занять свое место у штурвала, Стамати учтиво спрашивал у капитана разрешения на поездку жены, которая, как всегда объяснял он, опоздала на рейсовый пароход до Галаца.

Даже самые суровые и нелюдимые капитаны не могли ответить ему отказом; они тут же таяли и становились вежливыми, приглашали элегантную даму в офицерскую кают-компанию или расставляли для нее на верхней палубе шезлонг в укрытом от ветра месте.

Достаточно затрепетать на мостике корабля одной-единственной юбке, как вся жизнь парохода меняется, словно по мановению волшебной палочки, весь экипаж начинает бегать, как наэлектризованный.

На всем корабле ощущается праздничное настроение, и не хватает только того, чтобы в честь женщины, вступившей на борт, были подняты флаги расцвечивания.

Водопроводные краны извергают воду на полную мощность, и буквально все, от капитана до последнего поваренка, прихорашиваются как могут.

Вымытые, побритые, напудренные, все по очереди появляются на свет божий, находя себе какое-нибудь дело на верхней палубе около женщины. Даже обросшие, чумазые кочегары, полуголые, с повязанными вокруг шеи платками, которые служат им, чтобы вытирать и машину, и руки, и пот с лица, — и те то один, то другой вылезают во время пути из своего пекла. На их черных от угля лицах поблескивают белки глаз. Они тоже хотят бросить взгляд на это очаровательное существо, попавшее на их пароход словно из другого мира, чтобы скрасить хотя бы одной улыбкой целый день их суровой монашеской жизни на борту корабля. Офицеры, как услужливые рыцари, не оставляют ее ни на минуту без внимания. Всю дорогу следуют различные угощения в зависимости от национальности и типа корабля: английский чай, турецкий кофе, итальянский вермут, французское шампанское, русские конфеты, вино из Малаги, апельсины из Яффы, рахат-лукум из Сирии, папиросы из Египта.

Зная два-три слова на каждом языке, Пенелопа очаровывала всех мужчин, которых, возможно, никогда в жизни ей не доведется больше встретить.

Многие заблуждались, считая ее дочерью лоцмана. Пенелопа не разубеждала их, ее только веселила эта ошибка, и она удовлетворенно улыбалась.

Восхищенные взгляды, которые ловила она на себе, Пенелопа принимала с вызовом: у нее была особая манера откидывать голову назад и томно опускать веки.

Бедный Стамати, который ни на миг не мог покинуть рулевого колеса, уйти со своего поста на капитанском мостике, иногда поглядывал вниз, на верхнюю палубу, чтобы увидеть Пенелопу хотя бы издалека. Она никогда не была в одиночестве: почетный эскорт следовал за ней повсюду. Стамати любовался, как она грациозно и величественно возлежала на подушках в шезлонге, будто отдыхающая королева.

Скромного лоцмана порою охватывала тщеславная гордость, когда он видел жену в окружении такого количества офицеров, разглядывающих ее с напряженным вниманием.

Иногда он ощущал как бы укол в сердце, замечая, как она кокетничает, но сдерживал свои чувства, вытирая пот со лба и через минуту снова решительно, по-мужски брал себя в руки.