Мандариновые острова - Николай Назаркин

Тут мы все помолчали. Драка — это ведь дело такое… Главное — успеть. Ну, для наших, я имею в виду. Главное — уразуметь, что у тебя времени мало. В обрез времени-то. Потому как после драки по-любому — в больницу, это уж как пить дать. Пара ударов по тыковке — и на седьмой, в новый. Или по почкам, скажем. Да даже просто руки-ноги — всё равно «привет, капельница, давно не виделись!» Но это всё — потом. После драки. А значит — что? Значит, всё, тормозить поздно! И, значит, пока драка — себя-то жалеть и беречь уже нечего, врага надо всеми возможными способами лупить. И невозможными.

Я даже не дерусь уже почти. В школе уже полгода примерно, как не дрался. Ещё в самом начале, в сентябре Сметанину из параллельного класса палец почти что насовсем откусил — пришивать пришлось, так ему и надо, гаду, — и всё. Больше не трогают. Ну, те, кто знает.

Сметанинская мамашка потом к моим скандалить ходила. Ха, не на тех напала. Она на Александру нарвалась. Сестрица Александра всё выслушала внимательно, потом холодильник открыла (я из соседней комнаты подслу… слышал, короче) и говорит Сметаниной:

— Это, — говорит, — настойка лечебная. На мухоморах. Вы же знаете, что Николай (это она меня так!) болеет? Вот и пользуем. А мухоморы, между прочим, викинги употребляли. Берсерки. Их вся Европа боялась. Так что…

Тут сметанинская мамашка и сдулась. Быстро распрощалась и убежала. Ха-ха, поверила! А мне сестрица Александра потом ещё долго на мозги капала, что, мол, «нужно решать конфликты мирным путём». Но по школе уже слух пошёл про мухоморы, так что я всё равно Александру зауважал. Пусть капает, если ей так легче.

А мухоморы там и правда были, в холодильнике. Только я ими не лечусь — ещё чего. Это мамина тётка какая-то дальняя привезла, она где-то что-то такое слышала, что помогает. Она вечно чего-то тащит — то мухоморы, то это… мумиё. Мама сначала в холодильник убирает, а потом при «большой чистке» сестрица Александра всё это сплавляет в мусоропровод.

А Туруханову, значит, не повезло. КМС по боксу — не шуточки. Один удар — и ваших нет. Всем привет.

— Деньги-то отобрали? — спросил Пашка.

Ответить Лёшка не успел. Потому что дверь открылась и милиционер вошёл. Толстый такой, добродушный, с капитанскими звёздочками на погонах. На медведя похож.

— Ну здравствуй, здравствуй, Туруханов, — сказал он и уселся на стул.

Стул скрипнул.

— Здрасти, Георгий Матвеевич, — скучным голосом ответил Лёшка.

Таким голосом в классе говорят, когда уже вызвали отвечать и знаешь, что спасения нет.

— Что же ты молчишь? — сказал толстый капитан. — У меня вон сигналы, что на моём участке драка. С пострадавшими. А пострадавший молчит, не обращается.

Это его участковый, точно.

— Ну, мы пойдём, — сказал я.

— Да, мы пойдём, — сказал Пашка. — Ты только скажи — деньги-то не отдал?

— Деньги? — встрепенулся капитан.

А Туруханов так на Пашку посмотрел, так посмотрел… И затараторил сразу:

— Да идите давайте, идите! Вам же на процедуры, да? Пашка, у тебя же ещё ультрафиолет, да?

— Да меня уже выписывают, — отмахнулся Пашка. — Завтра дома буду. Если с боксёром не подерусь!

И он засмеялся. Заржал так весело. А капитан всем своим толстым телом к Туруханову развернулся и сразу стал ещё больше на медведя походить. На пещерного.

— Погоди-погоди, это тебя Черепков, что ли? Боксёр-то? — вполголоса сказал он. — Так-так… А что за деньги? Так там и не драка получается? Это, выходит, Черепков с компанией до разбоя докатились?

Лёшка на Пашку ещё раз так посмотрел, так посмотрел… Я как раз на коляске своей разворачивался и что было силы гипсовой ногой Пашке по заднице въехал.

— Пошли, — говорю.

— Гео-о-оргий Матве-е-еич, — начал Туруханов.

А дальше я уже не слышал. Пашку подгонял.

— Чего это ты?! — возмутился Пашка уже в коридоре, потирая ушибленное место. — Чего это вы?!

— Ничего, — буркнул я.

И в свою палату покатил. Сегодня даже рисовать уже не хотелось. Всё же Пашка иногда дурак дураком. Ляпает, что в башку взбредёт. Да ещё при милиции. Ну да… А вдруг деньги всё-таки найдут? И всё-таки… И ваших нет.

Этот вечер колонисты провели в тишине, придавленные неожиданно свалившимся на них грузом моральных раздумий.

Глава седьмая

Один предательский индеец

Толика выписывают! В понедельник, прямо с утра. Новость, конечно, тот же Тигр притащил, когда мы ещё завтракали. У меня аж кусок сыра во рту застрял. Как выписывают?! Почему?! Сейчас же ещё даже обхода не было, рано. Врачи только-только на работу пришли. Как Толик так успел?! А я?!

Сыр дожевал, хлеб дожевал, даже успел несколько ложек геркулесовой каши съесть, пока опомнился. Уф, пришлось чаем запивать. Гадость какая.

— Чего это его так рано уже выписывают? — это Дубец.

Чего, чего! И так непонятно ничего, а он тут ещё со своими вопросами! А ведь только вчера я к нему как к человеку относился!

— Выздоровел, — буркнул я. — Насовсем!

Тут Валька сначала улыбнулся, а потом заржал. Ну, и я тоже заржал, не выдержал. Насовсем выздороветь! Нам! Ну, нашим ребятам то есть! Придумается же ерунда такая. Умора. Да, но как же Толику так повезло? С утра пораньше-то?

И спросить, главное, некого! Тигр уже умчался дальше новости разносить, врачи все на пятиминутке, сёстры бегают — только смену приняли. Не у бабы Зины же спрашивать, которая как раз за посудой приехала! У неё спросишь…

После завтрака время тянулось, как резинка для самострела. Хорошая резинка, «венгерка». Такую тянешь, тянешь, тянешь… Уже и длины стрелы не хватает. Пальцы болят удерживать. Совсем белые становятся. Зато когда отпустишь — хо-хо! Не хуже полного бортового залпа!

Ну вот, про залп вспомнил, сразу про корабли подумалось и про то, как их Толик здорово рисует всё-таки. Зараза. А теперь его вообще выписывают. Ну вот где справедливость, спрашивается?!

Тут я подумал, что это нечестно — так думать, но всё равно не мог перестать. И всё-таки — как у Толика так получилось?

Ответа пришлось ждать до самого обхода. Едва только моя Елена Николавна в палату вошла, я сразу спросил:

— Елена Николавна, Елена Николавна! А правда, что Толика выписывают?!

— Во-первых, Кашкин, — сказала она, — доброе утро, Кашкин. И тебе, Дубец, доброе утро.

Врачи, конечно, лучше учительниц, но всё равно…

— Доброе утро, Елена Николавна, — ответили мы с Валькой почти хором.

— Вот теперь совсем другое дело, — улыбнулась Елена Николавна.

Не могу на неё сердиться, когда она улыбается.

— А с Красновым, — продолжила Елена Николаевна, — всё в порядке. Потому и выписывают. Дома долечится.

— А как это его… ну… так рано? — подал голос Дубец.

А я не успел.

— За ним отец сегодня с утра пораньше приехал, — пояснила Елена Николавна. — И с Андреем Юрьевичем договорился.

Понятно теперь. Да, если родители просят — нас обычно отпускают. Знают же, что не в чистое поле. Ну, в смысле — наши родные сами ого-го как понимают в наших болячках. Получше, чем всякие терапевты из районной поликлиники, например.

Эх, дурак я был, что сестрицу Александру не спросил за мной тоже пораньше приехать! Это ничего, конечно, меня и так отпустят до Нового года… Конечно, отпустят! Пусть попробуют только не отпустить! Но сегодня-то уже двадцать девятое! Ужас, всего два дня осталось! Эх, нужно было всё-таки Александру попросить, чтобы мама сегодня бы пораньше за мной приехала!

Я так задумался, что пропустил весь осмотр. Елена Николавна, конечно, много не смотрела — чего тут смотреть, гипс и гипс, — но я же хотел про выписку спросить! Когда меня отпустят-то? А Елена Николавна уже в другую палату убежала. Эх, теперь придётся её в коридоре ловить.

После обхода я сразу к Толику покатил. Выписывается же человек! Такое дело… важное, в общем.

Уже в коридор выехал, но потом развернулся и обратно к своей тумбочке. Миллиметровку забыл. Надо же показать, что мы тут тоже не остаёмся же рыдать горючими слезами. Пусть завидует! Хотя, разумеется, миллиметровка по сравнению с выпиской… Я вздохнул. А что тут скажешь!

В седьмой палате был сумасшедший дом. Толик носился, как резаный, и собирал свои вещи в большую коричневую сумку, которую держал за ручки какой-то дядька. Ну, то есть он, конечно, не какой-то дядька был, а Толиков отец. Потому что постоянно покрикивал:

— Сына, зубную пасту не забыл? Сына, пижаму из тумбочки взял?

Ещё он крутил головой — голова у него была большая, лобастая, а брови — точно как у Толика, — и смотрел, чего ещё надо собрать.

— Сына, вон там на подоконнике лежит…

— Это моё лежит! — сразу крикнул Зинченко.