Летит стальная эскадрилья - Григорий Дольников

Проделал все известные тактические приемы: лег, присел, пополз в сторону врага. Начал сковывать страх: а вдруг он не один? вдруг целая группа шпионов? И вот тут что-то треснуло сзади. Энергичный разворот - штык наперевес.

- Стой! Кто идет?

Опять отсвет грозы. Взгляд назад, и - о ужас! - совсем-совсем уже близко ползло на меня что-то темное...

Враг! Выстрелил в темноту. Вспыхнула молния. Выстрелил вторично... Когда же подойдут из караула?! Казалось, что вокруг меня все ползут и ползут, но почему-то никто не нападал.

Наконец появился разводящий со сменой.

- Стрелял, что ли? - спросил.

- Да. Туда... Там ползли, сзади тоже...

- Замерз или с перепугу зубами клацаешь? - подходя вплотную, уточнил разводящий.

Утром на том месте, где я стрелял, обнаружили самодельную тележку со старым огнетушителем, покрытым рваным брезентом. Сильный ветер поднимал брезент, и он хлопал о тележку, а торчавший огнетушитель казался притаившимся врагом. Одна пробоина в брезенте все же была обнаружена. Но меткая ночная стрельба не помогла: мне объявили наряд вне очереди.

В начале июня программа нашей командирской подготовки закончилась. Большинство, в том числе и я, получили звание отделенный командир - два треугольничка в петлицах, звание помкомвзвода присвоили Николаю Новикову и Эдуарду Даукше, а звание старшина - только Дмитрию К., которого назначили старшиной эскадрильи.

Новый наш старшина был среднего роста, приземистый, с изрытым оспой, но привлекательным лицом, с прищуренными глазами. Был он много старше большинства из нас, имел педагогическое образование и выделялся своей строгостью, требовательностью. Не терпел старшина неряшливости и грязи в казарме, нерадивых курсантов нещадно наказывал. После отбоя, услышав разговоры, он входил в казарму, и горе тому, кого поднимал с кровати: уборка отхожих мест до глубокой ночи была обеспечена.

Учился Дмитрий успешно, хорошо осваивал и летную подготовку. Казалось, будущее его устремится по крутой восходящей. Но жизнь распорядилась по-другому...

Мы встретились с Дмитрием после Батайской школы спустя пятнадцать лет. Я уже заканчивал военно-воздушную академию. Однажды иду с занятий, вдруг сзади кто-то громко окликает:

- Гришка!

Так меня давно уже не звали, больше - Григорий Устинович или просто Устиныч, а тут вдруг - Гришка! Обернулся. Вижу знакомое, но уже забытое лицо.

- Зазнался, майор!

- Да ты что, капитан? Дима, ты ли?..

Дима куда-то спешил. В ту короткую встречу я понял, что с истребителей он списан и теперь вкалывает на транспортном Ли-2. Его постаревшее, отекшее лицо, неряшливый вид подсказывали, что Дмитрий теперь не тот, что он потерял себя, да и запах спиртного подтверждал это. Помню, закончился разговор тем, что Дима грустно и с чувством продекламировал:

Друг мой, друг мой

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Он был земляком Сергея Есенина и еще тогда, в школе, часто читал есенинские стихи.

Следующая встреча с Дмитрием состоялась так же случайно, спустя более чем двадцать лет, около той же академии. Он был уже в гражданской одежде. Алкоголь погубил все...

Полной противоположностью стала другая жизнь - трагическая, но наполненная, замечательная жизнь бывшего курсанта нашего звена, моего большого друга Ивана Шамова. О судьбе летчика расскажет его письмо комсомольскому вожаку одного из гвардейских соединений, которым мне довелось командовать.

"Дорогой товарищ Самусев! - писал Иван Васильевич. - Вчера, 28 февраля, отправил письмо и три стихотворения младшему сержанту Пану, и в этот же день получил письмо от вас.

Я извиняюсь перед вами за столь долгое молчание. В феврале болел, лечился, а потом пошла волнительная канитель с подготовкой телепередачи из моей квартиры. Она отняла много времени, причинила много забот и волнений.

Но теперь все позади. И я отвечаю вам, дорогие воины-гвардейцы.

В авиацию я пришел по спецнабору в июле 1940 года. Приехал в Батайскую авиашколу имени А. К. Серова из Москвы. К этому времени закончил третий курс Московского библиотечного института и уже числился студентом четвертого курса.

В авиашколе моим старшиной звена был младший сержант Григорий Дольников. Строгий командир был...хотя в сущности это был чудесный и душевный паренек из Минска, добродушный парнишка с одного из минских заводов. Кареглазый Гриша.

С Гришей Дольниковым мы вместе пробыли до весны 1942 года. Потом нас разбили по разным авиаэскадрильям. И Григорий Дольников закончил школу раньше меня.

В июле 1942 года я курсантом-летчиком был включен в состав школьного авиаполка и принял участие в боях с немецкими захватчиками в районе Махачкала, Дербент.

Полк нес боевую работу по прикрытию подступов к Баку. Летчиками были наши школьные инструкторы, а мы, курсанты, выполняли роль механиков, оружейников, старшин и т. д.

А в районе Гудермес, Грозный в это же время сражался наш другой полк. Там воевали мои инструкторы Георгий Адамович и Михаил Бобров. Они погибли в этих боях, но врага в Закавказье не пропустили.

Я же осенью 1942 года вместе с группой других батайцев-курсантов по приказу главкома был отозван обратно в авиашколу для доучивания. Но в октябре 1942 года в разгар самых ожесточенных боев за Кавказ меня с большой группой других курсантов послали на защиту перевалов Большого Кавказского хребта в район Нухи. Там наши курсанты несли сторожевую службу и укрепляли перевалы.

В зиму 1942/43 года мы, курсанты, вели борьбу с бандитами и дезертирами в лесах по реке Куре, в районе нынешнего Мингечаурского гидроузла. Сейчас здесь рукотворное море... Авиашколу окончил уже по возвращении в Батайск.

Больше на фронте быть не пришлось. Служил в разных авиачастях летчиком-истребителем вплоть до августа 1947 года.

21 августа 1947 года в учебно-боевом вылете на истребителе "Лавочкин-7" на низкой высоте (Н-150 м) отказал мотор самолета. Это было на первом развороте, после ухода на второй круг. Посадка была неудачной. При ударе о землю я сломал позвоночник на уровне груди, меня сковал паралич - от сердца и до конечностей.

Начались трудные дни во многих военных госпиталях. 2,5 года на больничной койке. 1 год 7 месяцев со мной в одном госпитале была жена Наташа. Она сыграла главную роль в моем выздоровлении. Я остался жив, но навечно прикован к постели параличом. Тело и ноги парализованы. Работают только голова и руки. Так и живу вот уже шестнадцатый год.

Стихи начал писать в госпитале. Это было летом 1948 года (после года лежания на спецкойке). Писал о голубом небе, о друзьях-товарищах, о страстном желании летчика опять взлететь, высоко подняться...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});