Воровской орден - Виталий Аркадьевич Еремин

него избавиться. Но я не была организатором убийства. Естественно, их двое. Им надо как-то выкрутиться. И они будут все валить на меня».

— То, что они сделали, совпало с тем, чего хотела ты? — спросил я.

— Да! Но как они докажут, что это я их подговорила?..

— Она мне жизнь сломала, — сказал об Ольге Олег. — Я ее ненавижу. (Он не уточнил, за что именно. То ли за то, что уговорила, то ли за то, что призналась.) Если мне сохранят жизнь, рано или поздно она ответит за это.

— Твой дружок Иванцов тоже считает, что ты ему жизнь сломал, — сказал я.

— Он сам себе сломал, — жестко сказал Олег.

Никто не принуждал Ольгу делать признание. Никто не принуждал Олега указывать, где лежит топор. Никто не принуждал Ярослава показывать, где лежат вещи убитого.

Ольга призналась и заплакала. Олег написал признание и заплакал. Плакал и Ярослав. Не выдержал каждый. Теперь каждый видит причину в других. До чего же это старо и скучно!

— До преступления все вместе. После преступления все врозь…

— Всегда так было. Всегда так будет, — сказала Ольга.

ЧЕМ БЫЛ ДЛЯ МАТЕРИ РЕБЕНОК?

На допросы Ольга приходила только с ребенком. По ее собственным словам, он ей помогал. Когда ей задавали трудные вопросы, она отвлекалась на сына, тянула время, обдумывала ответы. Оперов на такой мякине не проведешь. Когда Ольга отвлекалась, они понимали, что поставили ее в очередной тупик.

Когда ее мать тоже во всем призналась, ее оставили на свободе. Из-за ребенка. Потом приехала сестра Воропаева и сказала, что заберет мальчика к себе. Старшая Прохорова была взята под стражу. А младшая, то есть Ольга, отказалась сотрудничать со следователем до тех пор, пока ребенок не будет возвращен в Чебоксары. «Пусть отдают его — до моего возвращения — в детский дом. Если она не отдаст сына, так и напишите, когда я выйду — убью ее!»

Это был, может быть, единственный момент, когда Ольга сорвалась, вышла из образа. На другой день я снова осторожно подвел ее к этой теме. И она сказала: «Квартира Воропаева мне не нужна. В ней будет жить мой сын. Все вещи тоже будут принадлежать только ему».

— Вещи будут там, где будет сын… Не потому ли, на твой взгляд, лучше — детский дом?

Ольга молчала. И мне пришлось спросить:

— Ты очень боишься потерять мальчика?

— Да, в нем будут воспитывать ненависть ко мне.

— А ты? Какое отношение к отцу воспитала бы ты, если бы преступление осталось нераскрытым? Как отвечала бы на вопросы сына: где мой папа? куда он девался?

Ольга озадаченно молчала. Похоже, она не ставила перед собой таких вопросов. И здесь я понял, что ее отношение к ребенку является ключом к ее психологии. Человек, замысливший такое злодейство, не мог не понимать, что, может быть, придется ответить своей жизнью или, как минимум, значительным ее отрезком. Что ребенок будет не просто страдать, но будет морально изуродован той правдой, которая рано или поздно неизбежно откроется. Если же человек (в данном случае родная мать) шел на это, значит, он использовал ребенка как средство для достижения своих целей, а значит, свершил преступление не только против ненавистного сожителя, но и против любимого ребенка.

1991 г.

ОХОТА НА ДЕТЕЙ

ПОЧЕМУ ОН БЫЛ НЕУЛОВИМ

Те, кто его искал, чтобы обезвредить, по сей день должны мучиться мыслью: как же так случилось, что они не могли найти его хоть годом раньше, хоть месяцем?!

Могли. Если бы после первого его покушения милиция немедленно обратилась к населению и сказала (во всех газетах, по радио, по всем каналам телевидения) прямо, что случилось страшное. Неизвестный в зеленой штормовке пытался задушить паренька из первого отряда пионерского лагеря. А это означает, что вызрел очередной сексуальный садист, которого можно вычислить только благодаря сигналам тех, кто мог видеть его в окрестностях Москвы. Звоните, граждане, по такому-то телефону. А сейчас вот вам для ориентировки словесный портрет, составленный со слов потерпевшего.

Леса Подмосковья — не джунгли Амазонки. Конечно же, его видели. Он просто не мог не обратить на себя внимание. Слишком подозрительно отворачивал лицо. Не держал в руках ни корзины, ни ведра, ни удочки, ни рюкзака. Не грибник, не рыболов, не турист, не местный житель, не чей-то гость. Кто же?

Его видели у пионерских лагерей, возле лужаек, где мальчишки играли в футбол, возле речки, где купалась ребятня. Чаще всего он высматривал свою добычу в бинокль. Но нередко терял над собой контроль, подходил совсем близко, и тогда подростки (если бы знали, что разыскивается маньяк) могли исхитриться, позвать на помощь взрослых и задержать подозрительного типа.

Потом, когда в лесу начнут находить расчлененные тела мальчиков, розыскникам станет ясно, что садист знаком с анатомией. Но не обязательно по профессии медик. Может быть, и специалист по животным. И просто поразительно, что конезавод № 1, где работал Головкин, в общем-то так и не попал в поле зрения сыщиков.

А если бы попал, то они услышали бы о Головкине немало интересного. Живет один, как бирюк, женщинами не интересуется.

При обследовании и осеменении лошадей слишком долго задерживает руку в прямой кишке животного, при этом глаза у него становятся мутными. К нему обращаются, а он будто не слышит. Ощупывая половые органы кобылы, что-то напевает. Некоторым женщинам бывало стыдно за его возбужденный вид.

17-летний Иванов, которого Головкин заманил в свое жилище, оборудованное прямо на территории конезавода, и, напоив спиртом, пытался склонить к гомосексуальной связи, тоже мог навести розыскников на след маньяка, но… куда обращаться?

В общем, так. Если бы со слов первого потерпевшего был составлен фоторобот. Если бы этот фоторобот был опубликован во всех газетах и попал на глаза Иванову, а Иванов знал, куда можно позвонить без опасения, что его имя будет предано огласке, Головкин, без сомнения, был бы задержан, его жилище подвергнуто осмотру, и стало бы ясно, к чему так тщательно готовится зоотехник, какой чудовищной страстью одержим. И если бы, добавлю, в структуре ЧВД была постоянно действующая группа, специализирующаяся исключительно на такого рода преступлениях, ставших в наши дни сущим наказанием господним, знающая, в частности, все методы вовлечения в розыск обыкновенных граждан, то не было бы искромсанных в куски одиннадцати мальчиков.

Головкин сделал две осечки. Но на этих двух осечках его не поймали. Лишь спустя восемь лет после первых промахов он допустил третий, и страшный счет наконец