Дом с химерами - Инна Бачинская

– Есть, правда, «одноклассники» и фейсбуки, но, понимаешь, какая беда, Глебыч, говорить-то не о чем, как оказалось! Не о чем говорить! Живы, работа, дети, жены, дача, нехватка денег, дурное начальство, болячки – у одного цирроз, у другого сердце. Ну, там фотки еще – снова жены, дети, собачки. Никто не стал Качаловым, и никто не стал Станиславским, никто не написал пьесу и не снял кино. Все как у всех: рутина, оскомина на зубах от серости жизни, банька, покер, бабы… Это в лучшем случае. А какие были планы! Наполеоновские! – Виталий вдруг рассмеялся. Глеб взглянул вопросительно.

– Кстати, шуточку нарыл в Интернете. Говорят, сейчас в сумасшедших домах совсем перевелись наполеоны. Знаешь, почему?

Глеб улыбнулся и покачал головой.

– Потому что современные психи не знают, кто такой Наполеон! – Режиссер захохотал. Он рассказывал эту шутку всем, кто попадался на пути, уже неделю, но она и теперь нравилась ему ничуть не меньше. – Невежество зашкаливает!

В начале двенадцатого ночи Вербицкий наконец стал прощаться. Он был не прочь остаться на ночь, они хорошо сидели, но его женщина звонила каждые пятнадцать минут – контролировала, выражала озабоченность и недовольство. Вербицкий раздувал ноздри, отвечал сдержанно, но при этом делал непристойные жесты свободной рукой.

Глеб со свечкой спустился вниз проводить товарища. Огонек трепетал на сквознячке. Они постояли на крыльце до приезда такси, и Виталий, наказав запереть двери – входную и квартирную, а завтра с утречка отзвониться и доложить, как прошла ночь, наконец отбыл, спросив напоследок, как он, Глеб, относится к нежитям и привидениям. Глеб послал его к черту, и Виталя, по-мефистофельски захохотав, испарился в клубах фиолетового дыма. А Глеб Кочубей остался один. Он стоял на крыльце, пока был слышен шум двигателя, потом запер дверь и пошел к себе… К себе! Звучит-то как! К себе наверх.

Спать не хотелось, и он до трех убирался в своей новой квартире: мыл пол, найдя в подсобке старый таз со сколотой эмалью и тряпку, потом окно и подоконник. Из сада тянуло ночной сыростью и запахами земли и зелени. Затем он, не торопясь, раскладывал свои вещи в шкафу и ящиках письменного стола. Мелькнула было мысль пройтись по дому со свечкой, осмотреться и изучить окрестности, но он рассудил, что утро вечера мудренее, успеется завтра. Помывшись холодной водой под краном на кухне, он упал на кровать, накрылся с головой одолженным у Виталия одеялом и отключился. Последней была мысль о том, что он, похоже, вернулся домой…

Глава 6

Какое-то время назад. Любовники

Я вас люблю, – хоть я бешусь,

Хоть это труд и стыд напрасный,

И в этой глупости несчастной

У ваших ног я признаюсь!

Мне не к лицу и не по летам…

Пора, пора мне быть умней!

Пушкин. «Признание»

Машина затормозила у газетной стекляшки, и молодая женщина в черном коротком платьице скользнула на переднее сиденье рядом с шофером. Мужчина за рулем нетерпеливо сгреб ее, приник к губам. Прошептал, отрываясь:

– Ларка, любовь моя! Я чуть с ума не сошел! У нас три дня, поедем к Пашке, он в отъезде. Целую неделю на природе!

– Ты обещал в Италию, – увернулась женщина.

– Пока не получается, подожди немного, – виновато ответил мужчина.

– Мне осточертело отдыхать в загородных домах твоих приятелей! Как бомжи! Я хочу в Италию, в приличный отель, хочу в оперу, хочу в Монако! Я хочу свой дом! Ты обещал!

– Ларочка, потерпи немного, у нас все будет.

– Ты с женой говорил?

– Нет еще, ты же понимаешь, это не так просто. Ольга…

– Не хочу слышать ее имени! – перебила женщина. – Я сама с ней поговорю. Кстати, я подала на развод. Венька в ногах валялся, просил не спешить. Он пьет, на себя стал не похож. А был талант. Талантище!

– Ларочка, я не думаю, что нам следует торопиться…

– Трухаешь? Ты как девочка, Тосик, всех боишься! Своей жены, знакомых, соседей. Думаешь, никто не знает, что у тебя любовница? И жена твоя знает, я уверена, не дура же она у тебя. Неужели ты ничего не замечаешь?

– Ларочка, мы обсудим это, я тебе обещаю, честное слово. У меня подарок для тебя… Сейчас! Вот!

Анатолий сунул руку в карман пиджака, достал маленькую бархатную коробочку. Женщина взяла, открыла. Достала кольцо с крупным голубым самоцветом в обрамлении мелких бриллиантов. Надела на палец, отвела руку, полюбовалась.

– Нравится?

– Тосик, ты меня балуешь! Это… что?

– Аквамарин, под цвет твоих глаз. Не сердись, Ларка, ты же знаешь, как я тебя люблю… Я жить без тебя не могу, минуты считаю до встречи. Ты меня любишь?

– А за что тебя любить? – фыркнула Лара. – Трус, слова не держишь, своей благоверной, как огня, боишься. Не боец.

– Все у нас будет, Ларочка, поверь. Нужно только немного потерпеть. К тебе заезжать будем? Или сразу на природу?

– Заедем за ночной сорочкой.

– Зачем тебе ночная сорочка? – рассмеялся мужчина. – Возьми купальник. Продукты я купил. Ты правда подала на развод?

– Правда. Пора нам с тобой узаконить наши отношения. Согласен?

– Ларка, ты же знаешь, как я тебя люблю.

– Вот и докажи. Тем более… – Она запнулась.

– Что?

– Тем более у нас будет ребенок.

– Что? – Машина вильнула в сторону. – Ты уверена?

– Уверена. Ты не рад?

– Рад, конечно, но… как-то неожиданно.

– Ты же плакался, что детей нет!

– Я рад… Честное слово.

– Ну и хорошо. Только имей в виду, что теперь нужно решаться. Моему ребенку нужен отец.

– Я поговорю с Олей… Обязательно.

– Не называй при мне ее имени!

– Извини, Ларочка. Знаешь, все это так неожиданно…

– Не умри от счастья, любимый. Ты кого хочешь – мальчика или девочку?

Мужчина, которого она называла Тосиком, не ответил, всматриваясь в поток автомобилей, летящих навстречу. Лицо у него было растерянным. Он искоса взглядывал на подругу и тут же отводил глаза…

Лара чувствовала его взгляды и мысленно ухмылялась. Ну и трус же! Совсем мужики перевелись. Ну ничего, зато денежный. Женится как миленький, деваться ему некуда.

Машина въехала во двор, остановилась у третьего подъезда. Анатолий выскочил из машины, распахнул дверцу, помог Ларе выбраться. Они обнявшись пошли к дому. У двери мужчина развернул ее к себе, приник к губам…

– Тосик, потерпи! – расхохоталась Лара, отталкивая его. – У нас целых три дня! Отпусти!

Они вошли в подъезд, и тяжелая дверь громко захлопнулась за ними.

За кустом сирени в глубине двора на скамейке сидела женщина. Бесцветная, в черном платье с белым воротничком, с ниткой жемчуга на шее. Она сидела неподвижно, обхватив руками свои плечи, словно ей было холодно, раздувая ноздри, и взгляд ее, прикованный к захлопнувшейся двери подъезда, не предвещал ничего доброго. Это была Ольга Павловна…

* * *

Глеба Кочубея разбудили птичий гвалт – вороны, синицы и воробьи орали как на пожаре. В окно, затененное ветками, пробивался зеленый свет. Днем его новое жилище поражало убогостью и пустотой еще в большей степени, чем при свечах. Ободранный письменный стол, на нем две пустые бутылки, стаканы и тарелки с какой-то засохшей дрянью; огарок свечи, прилепленный к щербатому блюдцу; несколько стульев и тумбочка у кровати; рассохшийся паркетный пол, затертый, бесцветный, щелястый; покоробившиеся плинтусы. Потрепанное колченогое кресло, знававшее лучшие времена. Кровать на панцирной сетке – как качели. Его новое жилье… Итог жизни. Снова нуль, снова с нуля.

Он стал раскачиваться, и пружины жалобно заскрипели. Взлетая и падая, он рассматривал лепной медальон в центре потолка – с него свисала на сером от пыли шнуре голая электрическая лампочка. Трещины, штукатурка, осыпающаяся белыми лепестками… Лепестками роз, как в одной старинной песне… Японочки, сестры «Пинац», пели, кажется, «Каникулы любви». У мамы была целая коллекция грампластинок, он втихаря таскал их, усаживался на стул задом-наперед и гудел, представляя, что едет на машине, и крутил черный виниловый «руль». Было ему тогда года три или четыре…

Вставать не хотелось. Он взглянул на часы – одиннадцать. Нужно позвонить Витале, доложиться – жив, мол, и здоров, ночь прошла без происшествий. Потом выскочить, купить продукты и еще свечей, и оглядеть окрестности. Еще найти душевую комнату и осмотреть дом на предмет нахождения чего-нибудь полезного в хозяйстве. Дел непочатый край, сказал он себе, желая подбодрить, потому что уже подкатывала к горлу тоскливая и безнадежная волна… Сейчас мы встанем, умоемся, позвоним Витале, прогоним текст пьесы…

Виталий был весь в пылу скандала со своей подругой – услышав голос Глеба, он проорал:

– Глебушка, я перезвоню! Сейчас никак! Да заткнись ты, ни фига не слышно! Это не тебе, Глебыч! Привет!

«А кому хорошо?» – подумал Глеб философски и отправился на кухню умываться.

Вода из крана текла уже не такая ржавая, и он не только умылся, но и, набрав ее в кастрюлю, облился на крыльце. Душевую он нашел, но головка душа была отломана. Ухнул, растерся жестким махровым полотенцем – подарком Витали, помахал руками, поприседал и побежал одеваться.