Поверженный разум. Теория и практика глупости - Xoce Антонио Марина

Предрассудки, догматизм и суеверия являются ложными, но, по крайней мере, сознательными убеждениями. Есть, однако, и другие убеждения, неявные, не сформулированные, которые представляются опасными прежде всего из-за их бессознательности. Мы могли бы сказать, что они бессознательны, хотя это выражение не совсем точно. Эти убеждения воздействуют на наши отношения, чувства, решения, но воздействуют скрытно. Ортега[11] с великой прозорливостью провел грань между мыслями и верованиями. Идеи человек обретает, верования и убеждения ему присущи.

Рассмотрим чувство стыда. Суть этого понятия отточена обычаями и временем. Не удержусь от цитирования определения, данного Домингесом[12] в его „Словаре“ (1848): „Стыд. Вид целомудренной сдержанности, робкого и скромного смущения, как бы потревоженной невинности. Чистая, застенчивая и непритворная скромность, осторожность, порядочность, особенно у женщины; держащийся, однако, на очень тонкой нити, с высокой степенью угрозы разрыва ее и наступления непоправимых последствий“. Разумеется, Домингес не прав. Физический стыд бывает мужским и женским, детским и взрослым. Он основан, вероятнее всего, на неких анатомических представлениях, происхождение которых нам неизвестно и которые меняются по мере развития человека от эпохи к эпохе, от одной формы общества к другой; поэтому я и завел о нем разговор. Стыд связан с понятием pudendus[13], с тем, что нельзя показывать, но это не объективная категория, а скорее культурная. Женщины племени яномами ходят полностью обнаженными, они только и носят что шнурок на талии, без него они бы чувствовали себя непристойно. Плиний утверждал, что женщины могли бы находиться обнаженными на стадионе, как и мужчины, но при этом они выглядели бы нелепо. Плиний приводит удивительный аргумент, подводя основу под свое утверждение о естественной природе женского стыда: тело утопленницы плавает лицом вниз, с тем чтобы скрыть ее половые органы, в то время как тело утопленника всегда плавает лицом вверх. Этот аргумент повторялся неоднократно вплоть до XVII века.

Некоторые верования оказывают мощное воздействие на формирование личности. В особенности те, что относятся к нам самим. Ребенок создает собственный образ, утверждая свое „я“. В пятнадцать месяцев он узнает себя в зеркале. Вероятно, что его собственная деятельность, чувство, что его собственные поступки оказывают влияние на действительность, служат основанием для его субъективного самоосознания. В два с половиной года дети — уже разумные существа, и, возможно, к четырем годам у них складывается представление о том, как функционирует разум. Ребенок начинает осознавать свое „я“, вырабатывать серию представлений о себе самом, которые со временем подвергаются пересмотру. Эти представления о себе включают оценку, положительную или отрицательную, уважение или неуважение к себе самому, которое вкупе с представлением о своей способности справляться с проблемами будет определять в значительной степени эмоциональную сторону его жизни.

Среди этих могущественных убеждений мы находим также социальные роли, то есть модели поведения, которые соответствуют, например, женщинам или мужчинам; своего рода сценарии, которым мы следуем в жизни. Мы держим в голове модель мира, и она нужна нам для того, чтобы переосмысливать информацию и оценивать то, что с нами происходит. На этом основываются наши чувства и наши ожидания. Американский антрополог Маргарет Мид описала две разные мыслительные модели. Одна относится к племени арапеш, вторая — к племени мунгудумор. Великая цель арапешей состояла в том, чтобы ямс и дети росли хорошо. Вся их социальная организация была подчинена достижению этих целей. Они считали, что мир должен быть радушным. Мунгудумор думали иначе. Мир — это опасное место, в котором можно выжить, только находясь в состоянии постоянной тревоги, будучи готовым отразить нападение. В детях воспитывалась агрессивность, которая считалась спасительной. Социальная организация племени целиком и полностью основывалась на подозрительности, силе и постоянной враждебности.

8

Таким образом, движение от желания к действию, проходящее через этап чувственной оценки, попадает под воздействие систем убеждений и верований, определенных моделей. Некоторые из них благоприятствуют дисфункциональному или деструктивному поведению. Я ненадолго задержусь на той системе убеждений, которая ведет к употреблению наркотиков. Безусловно, можно говорить о влиянии темперамента, например о потребности в новых эмоциях, импульсивности, неспособности переносить скуку. Другие склонности являются приобретенными — например чувство бессилия или беспомощности. Некоторые убеждения, похоже, присутствуют постоянно: „Я должен был быть совершенным. Я должен был быть сильным. Я всегда должен был добиваться того, чего хочу. В жизни не должно быть места боли, жизнь не должна требовать от меня никаких усилий. Я не в состоянии влиять на то, что меня окружает. Наркотик может дать мне силы, которых мне не хватает. Мир — дерьмо, и я тоже дерьмо“.

Американский психиатр Аарон Бек пытался обнаружить убеждения, называемые им патологическими; я, в свою очередь, предпочитаю именовать их токсичными. Он полагает, что у всех них есть следующие общие черты:

1) немотивированные суждения. Такие умозаключения ведут к очень резким выводам, которые, впрочем, не имеют очевидных подтверждений: „Меня должны ценить все, если я хорошая“, „Если я не заработаю много денег, я буду лузером“;

2) выборочное абстрагирование. В оценке опыта происходит концентрация на одной специфической детали, в то время как другие, подчас более значимые, игнорируются: „Я опять опоздал. Я все делаю неправильно“;

3) неоправданные обобщения. Когда следуют от частного случая к общим выводам: „Икс не позвонил мне. Никто никогда меня не полюбит“;

4) превозношение или принижение. Преувеличение значимости дурных событий и преуменьшение роли того, чем можно было бы гордиться: „Непростительно было бы не принести ему десерт, который он любит“, „В моей жизни нет ни одной радостной минуты“;

5) абсолютистский и дихотомический образ мышления. Стремление классифицировать любой опыт в рамках двух абсолютно противоположных категорий, при этом постоянно давая себе негативную оценку: „Я все делаю плохо“, „Я никому не нужен“, „Я недостойный человек“.

Эти убеждения являются на самом деле приобретенными привычками, действующими скрытно на уровне памяти; они вызывают серьезные искажения в области чувственной оценки. Выявить и изменить эти привычки — вот правильное решение.

9

Меня живо интересует, почему так мало внимания уделяется исследованию „доверчивости“, чрезмерной склонности верить во что бы то ни было. Полагаю, что человек по природе своей доверчив, то есть располагает эффективными и подсознательными механизмами формирования верований и убеждений. Верования и убеждения — это умственный навык, то, что усваивается в процессе неоднократного повторения, механизм усвоения унаследован нами от наших братьев — животных. Вспомните собаку Павлова. Павлов включал звонок незадолго до того, как собаке давали пищу, и слюноотделение у нее начиналось уже в момент звонка. В человеческом измерении собака твердо верила в то, что еда последует за звонком, и соответственно себя вела.

Верования и убеждения появляются автоматически. Я не могу поверить во что-либо по собственной воле. Многие хотели бы исповедовать или, напротив, перестать исповедовать какую-либо религию. Но ведь вера — совсем не то, что можно обрести произвольно, на самом деле обретение веры происходит в рамках совершенно определенных моделей, которые стоит знать для того, чтобы либо использовать их, либо, напротив, избегать. Человек склонен верить той информации, которая постоянно повторяется и приходит к нему из самых разных, но подтверждающих друг друга источников. Такой механизм становится спасительным в сфере опыта. Я вижу тень и не знаю, медведь это, скала или оптический обман. Я двигаюсь для того, чтобы понять, исчезнет ли она. Я приближаюсь. Спрашиваю своего спутника, видит ли он тень. Впечатление подтверждается, если я слышу рычание медведя, чую его запах или чувствую прикосновение его лапы на своей спине, — тут уже не приходится сомневаться в том, что медведь и на самом деле рядом. Устойчивость восприятия и взаимное подтверждение сигналов, получаемых по различным чувственным каналам, достойны доверия. Они являются эффективным механизмом для нашего приспосабливания к действительности.

Но с появлением языка многое меняется. Люди начинают верить не только тому, что они видят, но и тому, что им говорят. И это уже куда более опасно, потому что язык служит своего рода заменой опыта, но без всяких гарантий. Слово породило коммуникацию, а вместе с ней и ложь, и наши механизмы формирования убеждений могут быть легко обмануты. Средства массовой информации часто прибегают ко лжи, потому что могут таким образом создавать симулякры действительности.