Сто лет одиночества - Габриэль Гарсиа Маркес

Урсула разузнала, куда ушли цыгане. По дороге расспрашивала каждого встречного и, веря, что еще успеет их нагнать, уходила от города все дальше и дальше, пока не осознала, что зашла так далеко, что не имеет смысла возвращаться. Хосе Аркадио Буэндия обнаружил пропажу жены лишь к восьми вечера, когда, поставив колбу греться в навозе, пошел посмотреть, почему маленькая Амаранта охрипла от рева. За час он сколотил и вооружил отряд, отдал Амаранту женщине, предложившей покормить ее грудью, и бросился протаптывать тропы вслед за Урсулой. Аурелиано ушел с ним. Рыбаки-индейцы, язык которых был им непонятен, на рассвете знаками показали, что никого не видели. На третий день бесплодных исканий отряд вернулся в Макондо.

Несколько недель Хосе Аркадио Буэндия ходил как в воду опущенный. Он по-матерински заботился о маленькой Амаранте. Купал и пеленал ее, носил по четыре раза на день к кормилице и даже пел ей по ночам песни, которые Урсула никогда бы ей не спела. Как-то раз Пилар Тернера предложила ему помочь по хозяйству до возвращения Урсулы. Но Аурелиано, чья непостижимая интуиция еще более обострилась в беде, при виде нее вдруг будто прозрел. Какое-то шестое чувство ему подсказало, что именно она повинна во внезапном бегстве брата и в исчезновении матери, и встретил ее молча, но с такой свирепой неприязнью, что женщина больше не приходила.

Время все вернуло на круги своя. Хосе Аркадио Буэндия и его младший сын, сами не ведая как и когда, снова очутились в лаборатории, смахнули пыль с приборов, разожгли в печи огонь и принялись терпеливо колдовать над веществом, уже долго томившимся в гнезде из навоза. Даже Амаранта, уложенная в корзину из ивовых прутьев, с любопытством взирала на увлеченных своей работой отца и брата в комнатушке, пропитанной парами ртути. Однажды, спустя несколько месяцев после ухода Урсулы, начали происходить странные вещи. Пустая бутыль, давно стоявшая в шкафу, стала такой тяжелой, что ее невозможно было оторвать от пола. Вода в кастрюле, поставленной на рабочий стол, продолжала кипеть без огня еще с полчаса, пока не выкипела до дна. Хосе Аркадио Буэндия и его младший сын наблюдали эти явления с затаенным восторгом, не зная, как их объяснить, но воспринимая как знаки неведомой субстанции. В один прекрасный день ивовая корзина с Амарантой сорвалась с места и облетела комнату, к изумлению Аурелиано, который бросился за ней вдогонку. Но отец и бровью не повел. Схватил ивовую колыбель и привязал к ножке стола в полной уверенности, что теперь непременно случится то, чего они ждут не дождутся. Именно тогда Аурелиано услышал такие его слова:

— Если не боишься Бога, бойся металлов.

Нежданно-негаданно, через пять месяцев после своего исчезновения, вернулась Урсула. Она явилась возбужденная, помолодевшая, в новых одеждах, какие в городе не шили. Хосе Аркадио Буэндию от радости чуть удар не хватил. «Вот оно! — кричал он. — Я знал, что это случится!» И он действительно верил именно в это, потому что в своем упорном затворничестве, возясь с земной материей, он в глубине души желал, чтобы ожидаемым чудом оказалось не сотворение философского камня, не оживление металлов магическим дуновением, не умение обращать в золото домашние задвижки и петли, а то, что теперь произошло, — возвращение Урсулы. Но она словно бы и не замечала его искреннего восторга. Наградила беглым поцелуем, будто отсутствовала час-другой, и сказала:

— Пойди-ка посмотри.

Хосе Аркадио Буэндия вышел из дому и обомлел, увидев на улице толпу людей. Это были не цыгане. Это были такие же мужчины и женщины, как он сам, гладковолосые и светлолицые, говорящие на его языке и страдающие от тех же невзгод. Они привели с собой мулов, навьюченных припасами, и быков с повозками, нагруженными стульями и столами, сковородками и ведрами — чистыми и немудреными предметами домашнего быта, которые можно купить у любого торговца земной обиходностью. Они пришли с той стороны низины, где давно уже выросли большие селения, всего-то в двух днях ходу от Макондо, но куда доставляли почту каждый месяц и привозили всякую полезную всячину. Урсула не догнала цыган, но нашла путь, который не разглядел ее муж, ослепленный феерическими мечтами о великих свершениях.

Сын Пилар Тернеры попал в дом своих предков двух недель от роду. Урсула приняла его скрепя сердце, опять подчинившись воле упрямого мужа, который мысли не мог допустить, чтобы его отпрыск, родной внук, ел чужой хлеб, но, уступив, она настояла на том, чтобы от мальчика скрыли его истинное происхождение. Хотя ему дали имя Хосе Аркадио, вскоре, во избежание недоразумений, стали звать просто Аркадио. В ту пору жизнь в Макондо кипела, у семьи Буэндия прибавилось домашних забот и хлопот, и воспитание детей отошло на второй план. Им в няньки взяли Виситасьон, индианку-гуахиро{33}, которая пришла в поселок вместе со своим братом, унося ноги от страшной болезни — бессонницы, изводившей ее соплеменников уже несколько лет подряд. Брат и сестра были услужливы и трудолюбивы, и Урсула пригласила их для всяких работ по дому. Аркадио и Амаранта заговорили на языке гуахиро раньше, чем на испанском, и стали охотно есть похлебку из ящериц и паучьи яйца, прежде чем Урсула это заметила, увлекшись доходной торговлей леденцовыми зверушками. Макондо изменил свое обличье. Люди, пришедшие сюда с Урсулой, пустили слух о его удачном расположении у края болотистой низины и о плодородии здешних земель, и потому когда-то скромный поселок быстро превратился в оживленный городок с лавками и ремесленными мастерскими, связанный с внешним миром торговым путем, по которому прибыли первые арабы в туфлях-шлепанцах и с серьгами в ушах, менявшие стеклянные ожерелья на попугаев-гуакамайо. Хосе Аркадио Буэндия не знал ни минуты покоя. Окунувшись в действительность, которая теперь казалась ему более фантастичной, чем необъятный мир собственного воображения, он потерял всякий интерес к алхимической лаборатории, дав передышку подопытной материи, изнуренной его манипуляциями, и снова стал, как в молодости, безудержно деятельным человеком, который решал, где пробивать дороги и ставить новые дома, да так, чтобы никто не оставался в обиде и не имел крупных выгод. Он приобрел большой вес среди новоселов, никто не закладывал фундамент и не ставил изгородь, не посоветовавшись с ним, и в его распоряжение отдали раздел земель. Когда снова приехали трюкачи-цыгане со своими ярмарочными балаганами, превращенными теперь в настоящие игорные дома на колесах, их встретили с радостью, потому что ждали возвращения и Хосе Аркадио. Но Хосе Аркадио не вернулся, не было с ними и человека-змеи, который, как полагала Урсула, только один и мог рассказать о сыне, и цыганам не было позволено остановиться в городке и вообще сюда заглядывать, ибо теперь их стали считать носителями разврата и пороков. Однако Хосе Аркадио Буэндия недвусмысленно дал понять согражданам, что для древнего племени Мелькиадеса, внесшего огромный вклад в развитие поселка своей тысячелетней мудростью и диковинными новшествами, ворота Макондо всегда будут открыты. Увы, племя Мелькиадеса, по рассказам бродяг и прочих странников, было стерто с лица земли за то, что преступило пределы человеческих познаний.

Укротив на какое-то время неуемное буйство своей фантазии, Хосе Аркадио Буэндия в короткий срок научил жителей Макондо уважать порядок и труд, разрешив себе только раз проявить своеволие: велел выпустить на свободу всех певчих птиц, которые после основания Макондо возвещали о ходе звезд веселым щебетаньем, и на место клеток поставить во всех домах музыкальные часы.

Это были изумительные часы из полированного дерева, которые выменивались у арабов на попугаев-гуакамайо и которые Хосе Аркадио так точно отрегулировал, что каждые полчаса поселок взбадривался новой музыкальной фразой из одного и того же вальса, а в полдень все часы весело отзванивали в унисон эту мелодию целиком. Именно Хосе Аркадио Буэндия решил тогда же высаживать на улицах поселка миндальные деревья вместо акаций, и именно он, так и не раскрыв никому своего секрета, догадался, каким образом сохранить эти деревья вечно живыми. Пройдет много лет, Макондо станет огромным скопищем деревянных домов, крытых цинковым железом, а вдоль его самых старых улиц еще будут торчать изломанные и запыленные миндали, и никто не будет знать, кто и когда их посадил. Пока его отец наводил порядок в поселке, а его мать старалась крепить благополучие семьи, поспевая делать уйму соблазнительных леденцовых рыбок и петушков, которые дважды в день верхом на бальсовых палочках{34} вырывались из кухни на улицы, Аурелиано часами сидел в заброшенной лаборатории, осваивая для собственного удовольствия ювелирное мастерство. Он так быстро вытянулся, что штаны, доставшиеся от брата, сделались ему коротки, и пришлось надевать отцовские вещи, хотя Виситасьон всегда ушивала ему рубахи и сужала брюки, потому что Аурелиано было далеко до мощной комплекции отца и брата. Юношеский возраст лишил мелодичности его голос, а самого сделал молчаливым и совсем одиноким, но зато вернул ему тот пронзительный взгляд, которым он всех поражал еще в младенчестве. Аурелиано был так поглощен ювелирным делом, что с трудом выбирался из лаборатории в часы трапезы. Обеспокоенный его затворничеством, Хосе Аркадио Буэндия дал ему ключи от дома и немного денег, полагая, что ему нужна женщина. Но Аурелиано истратил деньги на соляную кислоту для приготовления царской водки{35}, а ключи взял и позолотил. Однако странности его поведения и в сравнение не шли с тем, что вытворяли Аркадио и Амаранта, у которых уже выпадали молочные зубы, а они день-деньской не отлипали от индейцев и не желали говорить по-испански, обожая язык гуахиро. «Не удивляйся, — говорила Урсула мужу. — Дети наследуют сумасбродство родителей». И когда она однажды проклинала свою судьбу, неколебимо веря в то, что все замеченные у ее потомства странные отклонения так же ужасны, как свиной хвостик, Аурелиано вперил в нее взор, заставивший ее похолодеть.