Меч Шеола - Николай Ярославцев

Бэриха же снова дернула ноздрями, что — то ворчливо проговорила, подняла взгляд подслеповатых глаз на Радка и скрылась в лесу.

Радко проводил их взглядом и вздохнул. Солнце прямо над головой. Пора возвращаться. Повернулся, и зашагал в другую сторону, к жилью, другой дорогой. В мозг забралась не добрая мысль. От чего бы волхву его в лес со всем поспешанием гнать надо было. Стояли борти без него, и еще бы постояли. Меды не завтра брать. Ну, а полакомится кто из родичей, так и пусть. Меду и на них хватит. Хитрит должно быть опять старый Вран. Волхвовать без него удумал, тайные заклятия выказывать не хочет. Опасается, что он по молодости лет или по глупости беды не навлек неосторожным словом. Правда, чего уж там, бывало и такое. Ляпнул слово, не подумав, и сам обезножил от страха, когда их жилье заворочалось, закряхтело, заухало старческим голосом. А у Врана — волхва аж борода поперек живота вздыбилась. Забегал, заметался по углам, торопливо роясь в своих узелках, пока не нашел нужный. Выхватил из него щепоть серого духовитого порошка и кинул в очаг, выговаривая не ясные слова на неведомом языке. А как успокоилось древо и корни расползлись по своим местам, схватил тремя перстами парня за вихор и оттаскал за милую душу, чтобы впредь не повадно было. Да еще и приговаривал.

— А не лезь, куда не попадя, не греши перед богом. Это тебе не со мной зубы скалить. Тут у каждого слова свой резон и свое место.

Но с той поры остерегаться стал волхв. Нет — нет, да и сплавит его с глаз подальше, чтобы греха избежать. Чтобы лишнего не увидел и на худой умишко не взял.

— Коли позволят боги, Радко, все тебе открою, ничего не утаю. А нет, все вон там… — Негнущимся пестом указал в темный угол, — на тех дощечках найдешь.

— Так, как же я разберу те резы? — Изумился Радогор. И поперхнулся, полностью осознавая свою вину.

Не раз и не два, когда волхва рядом не было, касался его дерзкий взгляд тех досок.

— А прижмет, приспичит к горлу, так разберешь. — Отозвался старик. И в изумлении вскинул на него дремучие, как тот лес на полночь, брови. — А тебе откуда ведомо, что там резы? Ответствуй, отроче!

И потянулся горстью к его голове. Но Радко был проворнее, успел шмыгнуть под рукой в лаз, и был таков.

-Ну, погоди, негодник, есть захочешь, сам придешь. Тогда уж сторицей воздастся за все твои прегршения…

Шел Радко скоро. О том лоте хрусткого хлеба, который он по доброте душевной скормил бэру, уж и помнить забыл. А голод не тетка. Сколько тех ягод было, которые он в рот сбросал? И подгонял его, заставляя время от времени переходить на легкий стремительный бег. И чем ближе к жилью, тем тревожнее становилось на душе и тем сильнее колотилось его сердце. Несколько раз ему казалось, что он слышит лошадиное ржание. В их городище коней по пальцам перечесть, не ошибешься не в едином. А было ли оно? И тогда он останавливался и замирал, закрыв глаза, чтобы пробиться сознанием к жилью так, как это делал дедко Вран. И после очередной попытки увидел, или опять только показалось, увидел, как мелькнул между деревьями малахай, опушенный волчьим мехом. И услышал, наполненные болью и страхом, голоса. Мелькнул и исчез малахай. И голоса растаяли между деревьями. Екнуло и оборвалось сердце, обдав все тело холодом. И Радко с места перешел на размашистый размеренный бег, стараясь держаться за деревьями. И еще раз екнуло и оборвалось, когда понял, что не поблазнило ему лошадиное ржание. И волчьий малахай не поблазнился. И голоса не привиделись. И уже не таясь, кинулся к их с дедком жилищу.

А не добежав сотни саженей, понял. Случилось не ладное.

Трава вокруг, насколько глаз мог дотянуться истоптана, А личина Бэра, родича их, кою дедко топором вытесывал из лесины из земли выдрана и лежит рядом с дубом, под которым их жилье, уткнувшись носом в землю. В иных местах даже мечом посечен. Тут же и сам Род валяется поверженный… Не побоялись божьего гнева! На Самого Рода руку дерзкую подняли.

Между ними и сам волхв. Вытянулся во всю длину, и только сейчас понял Радко, как велик телом был старик. А когда ходил, в крюк согнувшись, вроде вровень были. Темя разрублено, под головой руда — кровь озерцом малым разлилась. В груди, из-под бороды стрела торчит, рябым птичьим оперением дразнится. Белая, ниже колен, рубаха и седая борода кровью спеклись. И бок рассечен. Но не даром дался им старый Вран. Люто обронялся. Копье, ратовище для которого, Радко сам ладил, в руке зажато. Не стали вороги его из руки выворачивать. Так и оставили лежать его оружным. Нет, не даром им дался дедко Вран. Один близ него улегся, с развороченным копьем, брюхом. А подле деревянного бэра еще одна голова желтеет. И поодаль тож! Да раненым не один отсюда ушел. Больше бы было, если бы из-за деревьев прежде стрелу не пустили. Ни за луком, ни за мечом в жилье забежать не успел. А со стрелой в груди долго ли наратишься? Помутилось сознание и дорезали мечами.

Одним взглядом, на бегу охватил все это Радко. И не останавливаясь, ужом скользнул в тесный лазь

Не тронули их жилье. Лаз за высокой травой только зоркий глаз приметит. Сорвал с деревянного штыря турий лук, который до этого дня и натянуть ни разу не сумел, дотянулся до стрел. Остановился у лаза, оглянулся. Взгляд задержался на потемневшей от времени дубовой колоде — домовине, которая уж много лет служила волхву ложем. Склонился над ней, сунул ладони под колоду, выдохнул, хакнул и одним рывком опрокинул ее. Под колодой меч лежит. Выдернул его из ножом. Голубоватое лезвие холодом опалило. Свет струится по клинку от рукояти к острому кончику, запинаясь о чуть заметные темные жилки. По лезвию спускаются кровостоки. Один пошире, а два узкие, словно ножом прорезанные. Резная, но не вычурная рукоять, заканчивалась навершием в виде головы неведомого зверя, с глазами — изумрудами. Меч словно сам прыгнул ему в руки и удобно лег рукоятью в ладони.

Давно как-то уж, может, быть зимы две назад, Вран долго — долго смотрел на огонь в очаге, а потом размеренно проговорил. — Отворотись, отроче.

А когда Радко повернулся к старику, на ладонь старика лежал этот меч.

— Не пришло еще время, Радко, млад и не разумен ты еще, но будет ли другое? Надобно, чтобы узрел тебя он. Не простой этот меч, заговоренный. Крепкое заклятие на нем лежит. И в чужие руки не дастся. Сам потом приговоришь его, когда время наступит.

Как зачарованный глядел Радко на чудо — меч не имея сил отвести взгляд. А по лезвию скакали огненные искорки, играли на клинке огненные всполохи.

— А когда оно наступит? — Спросил он, не сводя зачарованного взгляда с грозного оружия. И подавился словом, угадав ответ старика.

— Чуть старее тебя я был в те поры, когда этот меч ко мне пришел. В дальних землях я тогда у тамошнего володетеля воем был. И заратились мы тогда с одним соседом. — Волхв словно не слышал его — Люди там ликом черны и волосом чернявы. И голову будто бабьим платом обматывают. И вот, помню, приступили мы к одному граду. А стена вкруг того града из белого камня сложена и на солнце глаз слепит. А по высокости — запрокинь голову, чтобы глазом до верху зацепиться, шапка на земь слетит. И был в том граде воевода… Все бахвалился, на бой честной звал. Ростом велик зело, плечом просторен и ликом страхолюден. Бахвалился он этак, бахвалился… я же в те поры молод был, глуп. Ни страха не ведал, ни смерти не знал. Ну и срубил я того похвальца! С той поры меч мой. И имя ему…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});