Актуальные проблемы Европы №1 / 2011 - Андрей Субботин

Экономизма для анализа кризисных процессов сегодня явно недостаточно. C этих позиций возможно признание кризиса не только долгосрочным, но и структурным, возможна критика текущей экономической политики, однако практически исключен вывод о бесперспективности существования самого капитализма и техногенной цивилизации.

В этой связи интерес представляет позиция известного экономиста С.Ю. Глазьева. Еще в 1998 г. он писал о доминирующем сегодня технологическом укладе как о целостной системе воспроизводства, сложившейся в 50–60-е годы и ставшей «технологической основой экономического роста после структурного кризиса 70-х годов. Ядро этого технологического уклада составляют микроэлектроника, программное обеспечение, вычислительная техника и технологии переработки информации, производство средств автоматизации, космической и оптико-волоконной связи». Все это сопровождается «соответствующими сдвигами в энергопотреблении (рост потребления природного газа), в транспортных системах (рост авиаперевозок), в производстве конструкционных материалов (рост производства комбинированных материалов с заранее заданными свойствами)» [Глазьев, 1998, с. 76]. Автор полагает, что именно благодаря такому укладу «произошел переход к новым принципам организации производства: непрерывному инновационному процессу, гибкой автоматизации, индивидуализации спроса, организации материально-технического снабжения по принципу «точно вовремя»; новым типам общественного потребления и образа жизни» [Глазьев, 1998]. Такое объяснение напоминает ситуацию, когда лошадь запрягают позади телеги. По Глазьеву получается, что образ жизни (этос) меняется только после очередной волны технических метаморфоз. Однако мы знаем, что в Англии в период первичного накопления капитала именно изменение образа жизни подготовило промышленную революцию. Изменению образа жизни предшествует изменение системы мышления и ценностей. В связи с этим встает второй вопрос: почему, рассуждая о системе хозяйства ХХ в., Глазьев игнорирует различия капиталистической и социалистической экономик? Видимо, потому, что он не видит между ними разницы. Верно, между ними действительно никакой технологической разницы не было, зато была колоссальная аксиологическая (ценностная) разница. Это сегодня хорошо знает каждый житель России, рожденный и воспитанный в СССР.

А. Айвазов в недавнем интервью газете «Завтра» повторил вопиющий исторический миф о технологической отсталости России в начале ХХ в., чем и объяснил поражение в русско-японской войне [Русско-японская…] и последующие революционные потрясения [Айвазов, Профиль, 2010]. К сожалению, незнание истории, а еще хуже нежелание ее знать, и является источником «научного» антиисторизма. Последний, в свою очередь, позволяет выстраивать логически непротиворечивые концептуальные модели любой степени неадекватности. Революция 1917 г., начавшаяся актом лишения позиций своего императора российской «европеизированной» политической и военной верхушкой [Айрапетов] и закончившаяся приходом к власти в России «европеизированных» революционеров, а также Гражданская война привели к цивилизационной катастрофе в России. Выбраться из нее удалось ценой неимоверных усилий (включая жертвы Великой Отечественной войны).

Надо понимать, что как кондратьевская длинная волна, так и глазьевский технологический уклад (фактически не новое понятие, а новое название того же явления) – характеристика капиталистической (западной) экономики, которая может быть правильно понята только при рассмотрении ее как компонента западной цивилизации в целом. Аналитикам глазьевского круга, надо полагать, застилает глаза глобальность современного кризиса, объясняемая не тождественностью понятий «современная экономика» и «капитализм», а глобализацией, как процессом тотальной вестернизации мира. Фактически локальная модель западной экономики, навязанная после падения СССР всему миру, вышеуказанными авторами берется за основу анализа современного состояния и прогноза на будущее.

Глазьев, являясь сторонником сочетания рыночных и административных механизмов управления экономикой, уповает, однако, не на эти механизмы, а на новый технологический уклад, который и должен изменить, как базис надстройку, всю совокупность общественных отношений. Поэтому Сергей Юрьевич и предполагает, что «кризис закончится после коллапса долларовой финансовой пирамиды и других финансовых “пузырей” капиталов формированием нового технологического уклада. Это произойдет (кто позволит, откуда такая уверенность? – О.П.) после структурной перестройки мировой экономики на основе нового технологического уклада, продлится она еще 3–5 лет и будет сопровождаться изменением состава ведущих компаний, стран и управленческих практик»[Глазьев, 2009, с. 12].

Полагаем, по аналогии с кондратьевскими волнами, критикуемый нами подход можно назвать теорией «глазьевских цунами». Если руководители европейских стран, как и Айвазов с Глазьевым, не найдут других механизмов социально-экономического развития и вариантов (этосов) хозяйствования, очередная гигантская волна лишит их возможности что-либо обдумывать.

Пора закончить со спекуляциями кондратьевской теорией, пригодной только для анализа отдельных процессов в капиталистической экономике, склонной к перепроизводству товаров и услуг. Собственно ответом кризисной капиталистической экономике и была экономика социализма с ее естественными достоинствами и недостатками. Западная элита в свое время вынужденно отреагировала кейнсианством, однако затем всеобщее признание на Западе получил неолиберализм, ставший основой для выхода из ситуации кризиса в 70–80-е годы («тэтчеризм», «рейганомика»).

Мы исходим из того, что современные кризисные явления охватывают не только экономический сектор культуры, в том числе в силу того, что экономика не является единственной определяющей сферой человеческой деятельности. Именно такой тезис позволяет перейти к третьей позиции, включающей в анализ современного кризиса аксиологические детерминанты. Это нисколько не противоречит необходимости и возможности научного решения локальных экономических проблем (инфляции, падения спроса и т. п.) или системному экономическому анализу. Однако главное, к чему обязывает такой подход исследователя, выявление точек соприкосновения экономических и неэкономических факторов и основных тенденций (growing trend), меняющих структуру экономики. В частности, открывается возможность интерпретировать понятие структурного кризиса вне рамок экономизма.

Именно таким путем идет М.Л. Хазин. Современный экономический кризис он выводит не только из экономических причин, но и из политических решений, ценностных ориентаций и психологических установок мировой экономической элиты. В статье «Базовые ценности новой финансово-экономической парадигмы» он, в частности, пишет: «Сама система получения доходов от эмиссии крупнейшими банками (неолиберализм. – О.П.) была настолько им симпатична, а роль их в государственной политике была настолько велика (напомним, что традиционно позиции секретаря казначейства, т.е. министра финансов, и главных советников Белого дома в США занимают как раз представители банковского сообщества, не говоря уже о руководстве ФРС), что отказаться от нее не хватило сил» [Хазин, 2008, с. 50].

В своем рассуждении Хазин, безусловно, прав. Кризис, наблюдаемый нами сегодня, видится как рукотворный. Опасностью превращения частного интереса в двигатель мировой истории преступно пренебрегли. Еще древние хорошо понимали разницу между res publica и res privata. Аристотель в «Политике» точно показал, как использование механизма «общего дела» в частных интересах превращает государство в «частную лавочку» для обслуживания капризов правящей верхушки.

К нашему великому сожалению, «все христианские конфессии (точнее их лидеры. – О.П.) продемонстрировали свою слабость и (по большому счету) преступную толерантность (по сути, предательство своих собственных ценностей. – О.П.) “западному” глобальному проекту, построенному не на примате справедливости (пусть и по-разному понимаемой), а на примате наживы. В условиях экономического кризиса требование справедливости, причем не абстрактной, а эффективной справедливости, станет быстро нарастать…» [Хазин, с. 34–35].

Хазин резюмирует так: «Сегодня действующая мировая финансово-экономическая парадигма находится не просто в состоянии кризиса – она находится на грани краха, предотвратить который невозможно. А значит, необходимо разрабатывать новые парадигмы, причем начинать надо с понимания того, на каких базовых, ценностных основах их необходимо строить» [Хазин, с. 35]. К сожалению, Хазин задает больше вопросов, чем дает на них ответов. Он всего лишь указывает на ценностные детерминанты современного кризиса, но не предлагает какой-либо модели.