Гул мира: философия слушания - Лоренс Крамер

не быть им. Как сказал в конце жизни Деррида, можно «сойти за атеиста» и всё еще серьезно интересоваться духом.

Без духа, – и, полагаю, большинство согласится, ведь это действительно кажется приговором истории, – жизнь не имеет ценности. Но почему дух должен быть нематериальным? Всякий, кто хочет рассуждать вместе с Кантом и Кьеркегором и сохранить веру, всё еще может сделать это в рамках, установленных аудиальным. Суть в том, что я не против веры, но против догмы, страстной ярости слепо верующего, являющейся также зеркальным отражением бездушности материалиста. Сфера знания не предполагает, что вы знаете всё заранее и занимаетесь лишь тем, что можно доказать. В основе этих размышлений об аудиальном лежит желание, иногда выходящее на передний план, внести свой небольшой вклад в «пере-одухотворение» мира, не связанное с его дематериализацией, и таким образом помочь создать или восстановить пространство, где ценность, этика и истина имеет значение: пространство ценимой ценности.

Что касается познания, то изучение аудиального, слухового аспекта жизни, должно стать вкладом в историю и теорию мышления. Этот предмет имеет очень мало общего со старомодными дисциплинами эпистемологии или истории идей. Он также не совпадает в точности с более современной наукой исследований звука, хотя может извлечь большую пользу из результатов этого более эмпирического и менее спекулятивного знания. Главная проблема слуховой теории заключается не в источниках, действии или эффектах звука, а в том, что звук позволяет понять. Что мы знаем, что мы можем узнать, слыша? На что похоже это знание? Когда я говорю «я слышу», имея в виду «я понимаю», что я имею в виду? Как мы воображаем, представляем, желаем, запоминаем, открываем и искажаем опыт познания слухом, познаем с помощью слуха? Какого рода знание создает слух?

VI

Эти вопросы перекликаются с развитием новейших расширенных концепций звука и слушания. Звук Мишеля Шиона (2010) выступает в пользу обособления слушания от видимых источников звука[22]. «Акусматическое» для Шиона больше не особый случай слухового опыта, а часть самой его основы. Воспринимающий звук Нины Сун Эйдсхайм (2015) расширяет сферу звука и его восприятия от акустического до вибрационного и тактильного[23]. Моя собственная цель – дальнейшее расширение, включающее в себя язык, создание символических форм и темпоральность, способствующих развитию концепции, которая объединила бы онтологию звука с эстетикой звука.

Это слияние отделяет звук от его традиционной привязанности (или даже ограничения) к настоящему и ориентирует в будущее. Звук концентрирует внимание не только на том, что происходит, но и на том, что произойдет следом. Неизбежность звука присуща звуку. И аудиальное – это сенсорное осуществление этого слияния. Его вибрация – это своего рода настройка. Звук в его темпоральности есть латентная музыка.

Проблема аудиального выходит за пределы содержания или структуры мысли, чтобы понять, что значит мыслить в слышимом мире. Как особенности слуха формируют наши формы жизни? Как мы слышим то, что знаем, и знаем то, что слышим? Изучение аудиального приводит к выводу, что мышление развертывается в акустической среде, что мышление немыслимо без звука и что аудиальное, слышимое и музыкальное заслуживают признания как элементы не менее основополагающие, чем язык человеческого самообразования и самопознания.

С принятием этой точки зрения интерпретация аудиального должна повлечь за собой изучение рефлексивных актов слушания. Это такие акты, когда человек (возможно, прислушиваясь к ним, а возможно, и нет) слышит что-то важное, что-то существенное или даже изменяющее жизнь и в то же время, в тех же звуках слышит собственный слух. Это удвоение образует параллель с более знакомой визуальной ситуацией, в которой можно проследить за взглядом, следуя его направлением и отражением. Со звуком, как и со зрением, рефлексивное удвоение добавляет к опыту еще один аспект смысла, буквально еще один отклик. Многие из этих актов слуховой рефлексии являются музыкальными. На следующих страницах я буду часто возвращаться к музыке, которая пытается слушать саму себя.

Звучание слов

Речь – главный источник слухового знания. Она наполняет мир не только звуками слов и голосами, произносящими их хором или поодиночке, но и множеством телесных и пространственных звуков, которые ее сопровождают. Речь переполняется звуком и улавливает это переполнение. Изобилие способов, какими она называет и передает звуки, учит нас, как слышать. Но в то же время речь скрывает кое-что, передаваемое звуком. Его смысловая сила настолько велика, что немудрено оторваться от потока ритмов и интонации, ограничив смысл утверждениями и предложениями. Неизбежным результатом становятся бесплодные поиски смысла за пределами речи. Ведь для человека вне языка ничего нет. Я ожидаю возражений в адрес этого тезиса, однако его стоит поддержать именно ради невербального опыта, включая музыкальный, к которому мы часто будем возвращаться. Речь, как и звук, умолкает, но взамен становится слышен глубинный отзвук, звучавший и в момент прерывания речи. Речь часто кажется несущей смысл благодаря звуку в ущерб смыслу в самом звуке. Спросить, что значит звук сам по себе, мы можем лишь с помощью языка, который препятствует постановке этого вопроса.

Если же мы всё-таки зададим этот вопрос, то, возможно, в итоге слуховое знание станет слышнее. Мы можем спросить, что открывает нам звучание звука, и можем услышать отзвук нашего вопроса. Понятие аудиального призвано послужить для этого вопроса отправной точкой, и – пусть не сразу и ненадолго – точкой притяжения.

Один из способов постановки этого вопроса – задаться вопросом о слуховой форме безмолвного чтения, что впоследствии мы будем делать еще неоднократно. Как отправную точку возьмем то, как на протяжении веков такое чтение изображалось в живописи. Обычно оно выглядит остановкой в тишине, вызванной поглощенностью читателя книгой. Тишина является и телесной, и слуховой. Она показывает, что неподвижный читатель больше не слушает и не способен слушать звуки мира, потому что его ум занят внутренней речью. Такие картины показывают интенсивность концентрации, сталкивая нас со знаками того, чего мы не можем ни увидеть, ни услышать.

Но что слышит читатель? Реальное, а не изображаемое чтение издает свои собственные звуки, интенсивность концентрации которых впитывается в медиум внутренней речи. В такой звучащей тишине внутренняя речь может быть слышна лучше, чем где-либо еще. И то, что делает эта речь, не просто артикуляция текста, но прослушивание его с пониманием, чтó эта речь выражает и охватывает. Голос в голове имеет такое же отношение к слышимому голосу, как тишина изображенного чтения к тишине, в которой может читать живой читатель. Безмолвное чтение – это одновременно акт исполнения и акт восприятия. Этот опыт является слуховым, но не акустическим. Кажется, что это доставляет больше удовольствия и производит более глубокое впечатление, чем чтение без внутренней речи, что вполне возможно. Ее произнесение аккумулирует смысл, который позволяет чтению продолжаться и знать, когда остановиться.