Русский Сюжетъ - Людмила Третьякова

Шаховского денно и нощно стерегли солдаты – крепче, чем в Сибири. Напрасно княгиня обращалась с ходатайствами убрать караул от человека, который не может уже встать с постели.

Чтобы понять речь мужа, ей приходилось близко наклоняться к нему. По его глазам понимала: с каждым днем он все дальше и дальше уходит от нее туда, откуда нет возврата. Князь отказался от еды и питья – никакие уговоры жены не помогали. Наталья Дмитриевна гнала от себя мысль: ему, смертельно усталому, хочется поскорее уйти в мир иной. Словно желая остановить мужа, Наташа принесла сломанную возле стен монастыря ветку черемухи, положила на подушку так, чтобы белые кисти касались его щеки. Федор Петрович прикрыл веки, чуть улыбнулся: да, конечно, он знает – Божий мир прекрасен и вокруг бушует весна...

К вечеру того же дня настоятель монастыря в донесении губернатору писал, что «преступник Шаховской, находясь в сильном помешательстве ума и быв одержим сильною болезнью, сего мая 24 дня в первом часу пополудни волею Божию помер».

Князь Федор Петрович Шаховской, отставной майор лейб-гвардии Семеновского полка, тридцати трех лет, нашел свой последний приют на арестантском кладбище, где хоронили колодников и арестантов, содержавшихся в монастырской тюрьме.

Княгине по описи передали вещи, оставшиеся после покойного, и среди них узкое золотое кольцо, внутри которого было вырезано: «Ноябрь 12 – 1819 г.». Это была дата их с Федором Петровичем свадьбы.

1829 год принес княгине Шаховской еще одно горе: на Кавказе умер любимый брат Иван Дмитриевич. Разжалованный по приговору суда в рядовые, он безудержной храбростью незадолго до смерти вернул себе офицерские погоны.

* * *

Шли годы и, казалось, время должно было притупить страдание тоскующей по мужу Якушкиной. Родные Анастасии Васильевны, которых она уже давно не посвящала в свои переживания, наверное, так и думали: Настя, при ее, как они говорили, «неосновательном» характере, поплачет, погорюет и смирится.

Полной неожиданностью для них было то, что спустя почти семь лет ожиданий, надежд, которые неизменно рушились, их тихая Настя снова подала прошение на Высочайшее имя.

Воодушевленная тем, что муж после бесконечных отказов теперь определенно настроен на ее приезд, Анастасия Васильевна писала в сентябре 1832 года: «Что касается моего отъезда, то он еще не назначен, мой милый друг... О, конечно, если бы это зависело от меня одной, меня давно уже не было бы в России... Но что я могу сделать? Ждать, страдать и покоряться...»

А в это время за спиной Якушкиной плелась интрига, навсегда разрушившая ее счастье. Родственники Шереметевы, преследуя свои интересы, и правительство, по-прежнему не желавшее разрешать поездки к «преступникам», оказались той силой, с которой Анастасия Васильевна справиться не смогла.

На запрос Бенкендорфа, как смотрят Шереметевы на просьбу их родственницы, один из них написал, что Анастасию Васильевну принуждает к переселению в Сибирь «ее мать, женщина странная. Она выдала ее замуж за Якушкина; на эту поездку заставила занять 20 тысяч рублей своего сына Шереметева, который и без того много должен. Если можно воспрепятствовать этой поездке, то оказана будет милость всему семейству».

Разумеется, «милость всему семейству» была оказана немедленно. На прошении Якушкиной Николай I начертал: «Отклонить под благовидным предлогом».

...Все было кончено. Анастасия Васильевна это понимала. В особняке на Воздвиженке она больше оставаться не хотела – уехала с сыновьями жить в Сергиев Посад. Возможно, к этому ее подтолкнула мысль, что в маленьком провинциальном городке обучение сыновей будет стоить не так дорого. Ведь на столичных учителей средств у нее не было. Но если это и причина отъезда, то наверняка не главная.

В письмах мужу Якушкина говорит с ним робким, нежным голосом бесконечно любящей женщины. Но Анастасия Васильевна была далеко не тем человеком, с которым можно поступать, как угодно. Впоследствии ее сын писал: «С независимым характером, какие встречаются редко, она при всей своей снисходительности никому не позволяла наступать себе на ногу, да и редко кто на это и отваживался, потому что ее тонкая, но острая насмешка сейчас же заставляла человека отступить в должные границы».

Поначалу во всем подвластная родне, от всех ждущая поддержки, растерянная и неуверенная в себе, Анастасия Васильевна постепенно обрела силы. А потому, независимо от того, прознала она о кознях родственников или нет, жизнь среди них стала невыносимой. По-видимому, Якушкина «высказалась горячо и прямо», как впоследствии делала всегда, когда речь заходила о любом насилии, прямом или духовном, о «неправде».

Горести надломили Анастасию Васильевну. Она умерла, не дожив до сорока лет, двадцать два года оставаясь «соломенной вдовой».

В преданиях Шереметевых причиной ее безвременной кончины называли какую-то невыясненную хворобу. Однако известно, что остуда сердца, разочарование в святом чувстве, служившем путеводной звездой, порой сводят в могилу вернее, чем болезни.

Трудно отказаться от мысли, что дала себя знать обида на мужа. Сама-то Анастасия Васильевна была готова на все, чтобы преодолеть роковые обстоятельства судьбы. И если этого не случилось, то не по ее вине.

Молчаливым знаком той трагедии, которую испытала душа Анастасии Васильевны, является тот факт, что последние года она уже в Сибирь не писала. Иван Иванович Пущин, верный друг и товарищ Якушкина по многим сибирским годам, почувствовал чужую сердечную беду: «Наши монашенки привезли ему (Якушкину. – Л.Т.) письмо от тещи, жена даже не хотела писать. Тоска все это, но мудрено винить ее. Обстоятельства как-то неудачно тут расположились, в ином виноват сам Якушкин. Теперь они совершенно чужие друг другу».

Впрочем, Якушкину не обошло материнское счастье: оба сына выросли такими, какими хотел видеть их отец. Мало того, что они были умны, благородны, красивы, независимы в суждениях, прекрасно образованы – Анастасия Васильевна оставила мужу детей, воспитанными в любви и почитании к отцу, которого они знали только по материнским рассказам.

Рассказы же сыновей дополняют чарующий облик Якушкиной, знакомый нам по портретам.

«Я не встречал женщины лучше ее, – писал Евгений Иванович Якушкин. – Она была совершенная красавица, замечательно умна и превосходно образована. Ее разговор просто блистал, несмотря на чрезвычайную простоту ее речи. Но все это было ничего по сравнению в душевной ее красотой. Я не встречал женщины, которая была бы добрее ее.

Она готова была отдать все ,что у нее было, чтобы помочь нуждающемуся... Она одинаково обращалась со всеми, был ли это богач, знатный человек или нищий...»

...В 1853 году, когда Анастасия Васильевна уже шесть лет покоилась на Новодевичьем кладбище Первопрестольной, 27-летний Евгений Иванович Якушкин, младший сын супругов, посланный по делам службы в Сибирь, впервые встретился со своим отцом. Ивану Дмитриевичу было тогда 60 лет.

В его квартире из двух комнат, блиставших чистотой и порядком, Евгений увидел «артистической работы бюст» и признал в нем свою покойную мать. Над письменным столом висели их с Вячеславом, старшим братом, детские портреты. Этого недолгого свидания было достаточно, чтобы понять: окружающие не просто любят Ивана Дмитриевича, а благоговеют перед ним «за чистоту его безупречной жизни и безграничную любовь к ближнему».

...Манифест 1856 года освободил от ссылки Якушкина и его товарищей, тех, кто еще остался жив. Иван Дмитриевич возвратился на родину, но находиться в столице права не имел. Он скончался на чужих руках в имении Новинки Тверского уезда в августе 1857 года.

Из всех участников этой истории самый длинный век был послан княгине Наталье Дмитриевне Щербатовой -Шаховской. Она умерла в девяносто лет в родовом щерба-товском доме, который помнил ее еще девушкой, ожидавшей приезда из поверженного Парижа двух гвардейцев, Двух Иванов Дмитриевичей – Щербатова и Якушкина.

II. «Золотая рыбка» Ольги Калашниковой

О «крестьянской любви» Пушкина экскурсоводы особо не распространяются. Наверное, считают, что крепостная девушка Ольга Калашникова не выдерживает никакого сравнения с возлюбленными, воспетыми поэтом в его стихах.

Но скорее всего, во всем, что связано с Ольгой, есть некое неудобство. Поневоле придется вспомнить, что Александр Сергеевич был не только великим поэтом, но и барином, имел крепостных. Пусть немного, но все же... А мы из школьных учебников знаем, как зачастую складывались отношения барина с красивой молодой невольницей. Но что делать, во времена Пушкина так было. Другое дело – как было…

* * *

Пушкин недаром не любил лето – не исключено, что из-за печального лета 1824 года, когда его выслали в Михайловское. Сейчас мы говорим о псковском селе как о благословенном месте, где им было создано множество шедевров. Однако поэт испытал здесь не только муки творчества.