Сказки Даймона - Мария Хроно

все…

Первое время, когда Седьмой только – только перестал приходить к нему, Тени особенно сильно мучали его, приходя в кошмарных снах, Никита лишь съёживался в кровати, вспоминая своего друга и плакал.

– Они опасны тебе, лишь когда ты боишься их, Тени отлично чувствуют страх, – вспоминал он его слова и пытался собрать всю свою смелость дабы успокоиться после жутких образов, снившихся ему. И страх становился все слабее и слабее, пока почти не исчез.

Пару месяцев назад дедушки не стало… Мама с его смертью стала еще более раздражительной. Она могла резко сорваться, разрыдаться. Никита больше не ощущал в ней опору, как прежде. Порой она сама вела себя как ребенок, а подрастающий юноша понимал, что собственную маму в качестве ребенка он не вынесет, и дистанцировался от нее.

Он хотел бы помочь ей, поддержать ее в их общем горе, но у него каждый раз вставала картина перед глазами – когда они нашли дедушку утром, уже окоченевшего, белого как полотно, мама забилась в истерике, разнося и круша все вокруг, ломая вещи, а он – мальчик, впервые столкнувшийся с смертью, обливаясь слезами, посреди этого погрома, набирал номер скорой…

И сейчас ему особенно не хватало Седьмого. Никита уже с опозданием понял, что видел в нем отца. Он до сих пор так до конца и не понял, был ли тот действительно магическим духом, принявшим человеческое обличье или же просто сумасшедшим, который каким-то образом уловил (или сделал вид что уловил) его галлюцинации. Первый вариант был уж больно фантастичным, а второй казался слишком сложным, уж больно много совпадений.

Однажды, в солнечный весенний выходной, Никита, гуляя по улице (теперь мама уже разрешила ходить одному, но пугать страшными историями принялась еще пуще прежнего) понял, что хочет проведать дедушку. Он сел в душный, битком забитый автобус и уже через полчаса был на кладбище. Могила деда, окруженная зарослями с двух сторон, находилась с края кладбища. Само кладбище было весьма заросшее и походило на лес с торчащими меж деревьев крестами.

Вглядываясь в столь дорогие черты, выгравированные на гранитном памятнике, Никита услышал, как из зарослей напротив его кто-то позвал. Голос раздавался совсем близко, но говорящего видно не было.

– Ты теперь совсем один?

– Кто ты? И откуда знаешь меня? Мне твой голос незнаком.

Раздался тихий смех.

– Голос незнаком, а вот меня ты отлично знаешь, а я тебя – тем более.

– Ты – Тень?

– Угадал.

– Тогда покажись.

– Не стану, я не хочу пугать тебя.

Никита замялся в нерешительности. Седьмой сказал, что Теней боятся не стоит – себе дороже. И в принципе у многих из них нет особых целей навредить тебе. Да и мальчик до сих пор так и не решил, считать их настоящими или нет.

А Тень тем временем продолжала.

Она говорила мягким, вкрадчивым, почти убаюкивающим голосом, – ты теперь ведь совсем один? Отец ушел, дедушки больше нет, а твой якобы покровитель – Седьмой, тот еще хитрец, тоже оставил тебя.

– У меня есть мама…

Тень грустно рассмеялась, – нет, это ты есть у мамы, а мамы так таковой у тебя больше нет.

И Никита вдруг понял, что так оно и есть. Ему стало ужасно тоскливо.

– Ты один, мой мальчик, ты остался совсем один.

– Да, я остался один, – грустно повторил Никита, и слезы закапали на могильную плиту.

– Такой юный, и такой взрослый, – нежно прошептала Тень, и из зарослей показалась темная тонкая рука.

Никита прикоснулся к ней, на ощупь она не чувствовалась, но при этом каким-то шестым чувством он ощущал тепло, исходящее от нее…

Санитарка в психиатрии поспешила на раздавшийся звонок. Когда она открыла дверь, перед ее взором предстал самый красивый из виданных ей юношей – он был немного (но лишь слегка) старомодно одет, в его глазах «хамелеонах» угадывались самые разные цвета и оттенки, а рыжие чуть отросшие волосы явно не хотела аккуратно укладываться. Правой рукой он опирался на трость. Санитарка была уже в летах, но даже годы не мешали ей заглядываться на молоденьких, особенно столь симпатичных. Она мгновенно покраснела, а посетитель, заметив это, хитро улыбнулся.

– Я пришел навестить Никиту…       Никиту Аплетина.

– Но у него же нет родственников.

– Как так нет? А как же я? – с выражением чистого изумления спросил юноша.

По документам его давно сдала мать, и та умерла уже. Про других родственников она ничего не говорила.

– Ааа, так я вам все объясню, извольте. Моя мама – сестра Никиты, я его племянник, но она рано вышла замуж, сменила фамилию, отреклась от семьи. Знаете, там такая тяжелая история, – посетитель скорбно посмотрел в пол, а затем лукаво подмигнул санитарке.

– Но может вы, прелестный ангел, опустите эти формальности, и пустите меня, недавно осиротевшего племянника повидать своего дядюшку? Он последний кто остался у меня, – и посмотрел на нее ТАК, что она покраснела еще сильнее и смущенно замолчала.

– Молчание – знак согласия – бойко выпалил юноша, и с чувством чмокнул ее в щеку.

– Простите, не смог удержаться, вы чудо, право!

Да, санитарка в летах не смогла выдержать такого натиска… Без шансов…

Она повела посетителя в маленькую палату, где в ряд на трех кроватях лежали пациенты – «овощи».

Остановившись перед кроватью «дядюшки» она с грустью призналась, – Видите, он в тяжелом состояние, витает «где-то», до него не достучаться.

– Ничего, вдруг мне удастся.

– Боюсь, что нет, мы и так, и сяк бились.

– Вы в меня не верите, – юноша обезоруживающе улыбнулся, но санитарку от неловкого момента спас звонок в дверь.

– О! Еще посетители, – и вся красная от смущения, бросилась из палаты.

Ухмыльнувшись ей вслед, Седьмой (да, это был определенно он, нисколечко не постаревший за это время – во всяком случае внешне) сел на краюшек кровати. Никита, превратившийся из милого мальчика в поседевшего, наполовину лысого и обмякшего от лежачего образа жизни мужчины, смотрел прямо перед собой. Его лицо то и дело дергалось, глаза бегали, но выражение в целом и общем было преисполнено блаженством.

В его мире грез (или это были не просто грезы?) он был вечно молодым – бродил посреди сказочного леса, в котором было возможно все, что он только мог пожелать и гулял – гулял сколько душе угодно!

И тут, Седьмой тихонько запел. Он пел о маленьком мальчике, о юном волшебнике, запертом в теле дряхлого пациента психушки. И маленький мальчик в своем сказочном лесу услышал его песню, и по его щекам ручьем