Подозрение - Фридрих Дюрренматт

— Форчиг, — сказал Берлах строго, — очень хорошо, что вы рассказали мне про Дон-Кихота — это моя любимая тема. Мы все Дон-Кихоты, если у нас честное сердце и под черепной коробкой крупица разума. Но, мой друг, мы должны бороться не против ветряных мельниц, как жалкий рыцарь в жестяных доспехах. Мы должны вступить в бой с опасными великанами, жестокими и кровожадными чудовищами, с динозаврами, имеющими мозг воробья. Со зверьем не в книгах сказок, а в действительности. Это наша задача — бороться с бесчеловечностью в любой форме и при любых обстоятельствах. Не менее важно, как мы боремся и насколько умно мы это делаем. Борьба со злом не должна превращаться в игру с огнем. И именно вы, Форчиг, ведете игру с огнем, потому что боретесь неумными методами, вы уподобляетесь пожарнику, заливающему огонь вместо воды маслом. Когда читаешь ваш жалкий листок, то кажется, что всю Швейцарию необходимо упразднить. Я вам могу пропеть длинную песню о том, что в этой стране многое и многое не в порядке и что это одна из причин, от которых я поседел; но сразу все уничтожать, как будто живешь в Содоме или Гоморре, не следует. Вы поступаете так, будто стыдитесь любить эту страну. Это не нравится мне, Форчиг. Не надо стыдиться своей любви, а любовь к отечеству — хорошая любовь. Правда, она должна быть строгой и критичной, иначе это будет обезьянья любовь. Если в отечестве открываешь пятна и грязные места, то их нужно почистить. Из всех двенадцати подвигов Геракла мне больше всего понравилось, как он вычистил авгиевы конюшни; сносить же весь дом, а затем в этом бедном испорченном мире строить другой бессмысленно и неумно. Для этого нужно больше чем одно поколение; и когда, наконец, его построят, он будет не лучше, чем старый.

Важно то, что можно сказать правду и что ради нее можно бороться — и за это не попадешь в тюрьму. В Швейцарии это возможно, мы должны это признать и быть благодарны за то, что можем не бояться ни государственного, ни кантонального, никаких других советов. Конечно, многим за это придется ходить в лохмотьях и жить в нищете. Признаю, это свинство. Но настоящий Дон-Кихот гордится своими убогими доспехами. Борьба против глупости и эгоизма людей с давних пор была трудной и небезопасной, чреватой бедностью и разочарованиями, однако это святая борьба, которую следует вести без жалоб и с достоинством. Вы же, Форчиг, шумите и клянете, пытаетесь достать хвост кометы, чтобы превратить старый город в развалины. Ваша борьба пронизана мелкими мотивами. Если борешься за справедливость, нужно быть свободным от подозрения, что заботишься о собственной шкуре. Расстаньтесь с вашим несчастьем и вашими рваными брюками, которые в общем-то следует носить, с мелочной войной против пустяков; в этом мире и без автоинспекторов есть с кем бороться.

Сухая фигура Форчига вновь забралась на кресло, втянула в себя желтую шею и задрала ноги. Берет свалился на пол, и лимонный шарф горестно свесился на впалую грудь.

— Комиссар, — сказал он плаксивым голосом, — вы строги со мной. Я понимаю, что вы правы, однако я уже четыре дня не ел горячего и не имею ни гроша, даже на сигареты.

Старик, наморщив лоб, спросил, почему Форчиг не питается больше у жены директора Ляйбундгута.

— Я поссорился с госпожой Ляйбундгут из-за «Фауста» Гете. Ей нравится вторая часть, а мне нет. Вот она меня больше и не приглашает. Директор написал мне, что вторая часть для его жены — святая святых, а потому он не может для Форчига больше ничего сделать, — отвечал, повизгивая, писатель.

Берлах пожалел бедняка. Он подумал, что обошелся о ним слишком строго, и смущенно пробормотал:

— Уж где жене директора шоколадной фабрики разбираться в Гете! Кого же она теперь приглашает? — спросил он. — Опять тренера по теннису?

— Нет. Бецингера, — ответил Форчиг тихо.

— Ну что ж, по крайней мере этот будет сыт через два дня на третий, — сказал старик примирение-Хороший музыкант. Правда, его сочинения невозможно слушать, хотя я еще со времен Константинополя привык к ужасным звукам. Но это уже другой вопрос. Только я думаю, что Бецингер не сойдется во мнении с женой директора по поводу Девятой симфонии Бетховена. Тогда она пригласит опять тренера по теннису. Спортсмены всегда доминируют над интеллектуалами. Я посоветую вам, Форчиг, Грольбахов из магазина готового платья «Грольбах-Кюнс»; они готовят хорошо, только немного жирновато. Грольбах не любит литературы и не интересуется ни Фаустом, ни Гете.

— А как его жена? — спросил Форчиг боязливо.

— Совершенно глуха, — успокоил его комиссар. — Лучшего собеседника для вас и не придумаешь, Форчиг, а сейчас возьмите со стола маленькую коричневую сигару. Это «Литл Роз». Доктор Хунгертобель оставил ее специально. Вы можете спокойно курить в этой комнате.

Форчиг взял «Литл Роз» и неторопливо ее раскурил.

— Не хотите на десять дней поехать в Париж? — как бы мимоходом сказал старик.

— В Париж? — воскликнул человек и соскочил со стула. — Что может быть лучше Парижа для человека, обожающего французскую литературу, как никакую другую! Я бы поехал первым поездом. — От удивления и радости Форчигу не хватало воздуха.

— Пятьсот франков и билет лежат для вас у нотариуса Бутца на Бундесгасе, — сказал Берлах спокойно. — Поездка пойдет вам на пользу. Париж — прекрасный город, прекраснейший из тех, какие я знаю, исключая Константинополь, а французы, Форчиг, французы — культурнейшие парни. С ними, пожалуй, не сравнится даже чистокровный турок.

— В Париж, в Париж! — запел бедный журналист.

— Однако до этого вы должны мне оказать серьезную и не очень для вас приятную услугу. Одно такое не очень святое дельце.

— Что, какое-нибудь преступление? — задрожал тот.

— Речь идет о том, чтобы его раскрыть, — отвечал комиссар.

Форчиг медленно положил сигару на пепельницу около себя и тихо спросил, широко открыв глаза:

— Это очень опасно?

— Нет, — отвечал старик. — Не опасно. И чтобы возможность опасности была совсем устранена, я посылаю вас в Париж. Но вы должны мне беспрекословно повиноваться. Когда выходит следующий номер «Выстрела Телля»?

— Не знаю. Наверное, когда будут деньги…

— Сумеете вы выпустить номер за один день?

— Конечно, — ответил тот.

— Вы издаете «Выстрел Телля» один?

— Один. На печатной машинке, а потом размножаю на старом стеклографе, — отвечал редактор.

— Сколько экземпляров?

— Сорок пять. Это совсем маленькая газета, — послышалось со стула. — На нее никогда не подписывалось больше пятидесяти человек.

— Следующий номер «Выстрела Телля» должен появиться огромным тиражом. Триста экземпляров. Я закупаю весь тираж и не требую от вас ничего, кроме составления определенной статьи; остальной материал в номере меня не волнует. В этой статье, — он передал человечку исписанный лист бумаги, — будет напечатано то, что здесь написал я; однако вашими словами, Форчиг, вашим языком, каким вы писали когда-то. Вам не нужно знать больше, чем написано здесь, кто врач и против кого направлен памфлет. Вы можете не сомневаться, ручаюсь за это: мои утверждения не являются вымыслом. В статье, которую вы отправите определенным госпиталям, неверно только одно, а именно: что у вас, Форчиг, есть доказательства этих утверждений и что вы знаете фамилию врача. Это опасный момент. Поэтому, после того как вы доставите «Выстрел Телля» на почту, вы сразу поедете в Париж. В ту же самую ночь.

— Я напишу и поеду, — заверил писатель, держа в руке лист, который ему передал старик.

Он превратился в совершенно другого человека и нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Вы не скажете ни одному человеку о вашем отъезде, — приказал Берлах.

— Ни одному человеку. Ни одному человеку, — заверил Форчиг.

— Сколько стоит выпуск номера? — спросил старик.

— Четыреста франков, — потребовал человек с сияющими глазами, гордясь тем, что, наконец, становится состоятельным.

Комиссар кивнул головой.

— Вы можете получить деньги у славного Бутца. Если вы поторопитесь, то можете их получить еще сегодня. Я говорил с нотариусом по телефону. Вы уедете, когда будет готов номер? — спросил он недоверчиво.

— Сразу уеду, — поклялся тот, подняв руку вверх. — В ту же самую ночь. В Париж, в Париж!..

Однако, когда Форчиг ушел, старик не успокоился. Писатель казался ему менее надежным, чем обычно. Он подумал, не следует ли попросить Лютца, чтобы Форчигу выделили телохранителя.

— Ерунда, — сказал он себе. — Меня ведь перевели на пенсию. С делом Эменбергера я справлюсь сам. Форчиг напишет статью против Эменбергера. И как только уедет, я могу уже не волноваться. Хунгертобелю об этом тоже не следует говорить. Хорошо бы он пришел сейчас! Мне так нужна сейчас «Литл Роз»!

Часть вторая