Нулевая долгота - Валерий Рогов

«Грустно, грустно…»

Джон Дарлингтон наконец решил, что неожиданно возникшие свободные часы он использует так, как привык: отправится пешком в офис, тем более захотелось поразмышлять, кое-что продумать, а главное взбодриться ходьбой, укрепить себя физически. Он натянул старую, в мелкую клетку кепочку — типично английскую; темно-синюю куртку — из полиэстера, с подкладкой из искусственного утеплителя, с капюшоном и поясом, такую, какие носит большинство обыкновенных англичан, то есть рабочих, а он как рабочий лидер никогда не выделял себя из их среды — не то чтобы по убеждению, а просто для него это было само собой разумеющимся, естественным, привычным; соответствовало его пуританской натуре. Взял свою скромную папочку из полиэтилена, в которой еще с вечера лежали важные бумаги — из министерства занятости и из Конфедерации британских промышленников, а также наброски его выступления на исполкоме; и в приятном ожидании освобождения, то есть исчезновения с орбиты дел и досягаемости, с легкой душой захлопнул дверь своей квартиры в одном из самых что ни на есть рабочих районов столицы, очень далеком от центра, от парламента, вблизи которого располагалась штаб-квартира профсоюза. И — на два часа растворился в лабиринте лондонских улиц.

Он любил эти прогулки-походы сквозь добрую половину Лондона, не ведомый никому, потому что мало кто из встречных в нынешнюю сверхавтомобильную эру мог предположить, что этот обыкновенный прохожий не кто иной, как  с а м  всесильный, всем и всюду известный Джон Дарлингтон. Однако те из немногих, кто знал эту его особенность или кто все-таки узнавал его, почти не веря себе, имели шанс запросто поприветствовать «самого популярного лидера» и даже остановить, чтобы перекинуться несколькими фразами. Он был открыт всем — и важным, и самым обычным людям, и для каждого, как у проповедника, у него находились внимание и искренность, а в целом это было его естественное присутствие в мире, в человеческом общежитии.

II

Джон Дарлингтон думал о недавней телевизионной программе «Мнения», в которой по прихоти известного интервьюера Де́река Гри́мшоу он столкнулся с Самуэлем Ши́льдерсом. Он не искал этой встречи, тем более на телеэкране перед миллионами зрителей, но приглашение Дерека оказалось как нельзя кстати. Бедный Дерек, наверное, сильно раскаивается, улыбнулся он, вероятно, не сумел оправдаться перед начальством — в конце передачи был в полной растерянности, не зная, как остановить его монолог. Что ж, должен предвидеть: у него с Шильдерсом джентльменская беседа исключена.

Все газеты на следующий день писали, опять усмехнулся он, что рассвирепевший Джон Дарлингтон послал в нокаут не только «хранителя мудрости» консервативной партии Самуэля Шильдерса, но и несчастного Дерека Гримшоу, у которого, похоже, произошло сотрясение мозга…

«Ничего, оправятся», — жестко утвердил Дарлингтон.

Он испытывал удовлетворение — все эти дни: ведь ему удалось обратиться ко всей стране! Правая «Мейл» ядовито назвала его монолог «завещанием красного Джона». К сожалению, она почти права: еще немного, и ему придется уйти, как и всем до него, если не умирали до срока. Шестьдесят пять, ничего не поделаешь… А Шильдерс останется. Для шильдерсов нет возрастного срока… Их можно только свергнуть, как в России…

Но когда их свергнут здесь, в Британии? Ему-то уж точно не увидеть социалистической Британии — без шильдерсов, под рабочим самоуправлением. А ведь мечталось, даже верилось — в молодости, в тридцатых…

«Но война все переломила, война…»

Он вновь ощутил сердитую гневность, такую же, как и в тот вечер в программе Гримшоу «Мнения». А ведь шел в студию в благодушном настроении: мол, что там еще надумал неугомонный Дерек? Он знал, конечно, тему дискуссии — «Власть профсоюзов и экономические тяготы Британии»; знал, что ему противостоять будет глава «мозгового треста» консерваторов барон и банкир Самуэль Шильдерс, который, как и весь его клан, давно уже был ему несимпатичен, его он считал зловещей фигурой на самом верху британского истэблишмента[4], но свирепеть он не собирался; он готовился лишь парировать обвинения и защищать истинные цели профсоюзов — как положено в благородных местах, в частности, перед телекамерой. Правда, его помощник подготовил довольно обширное досье на Шильдерсов, на всеохватность их владений, что больше, в общем-то, поразило его, но никак не рассердило, хотя однажды он уже гневался на барона, однако, по частному поводу… И лишь в студии, глядя на надменный профиль Шильдерса, чувствуя его невозмутимое превосходство, снисхождение — и к нему, и к Дереку, он понял, что не быть спокойному разговору: все в нем закипело, он едва сохранял внешнюю невозмутимость. И еще он понял, что конкретный противник разрядки — перед ним! барон Шильдерс! Непримиримый враг конвергенции, всякого, а не то чтобы ядерного разоружения… И еще он подумал о том — в какие-то минуты перед включением камеры, что сейчас его, лидера крупнейшего профсоюза, начнут обвинять во всех бедах Британии, в хронической нестабильности экономики, а один из истинных виновников — черт возьми! — как будто бы ни при чем. И мгновенно решил, как часто приходилось в таких обстоятельствах, не обороняться, не парировать, а наступать, обвинять — и без передышки, без пощады! Слава богу, его помощник собрал прекрасное досье…

Да, атаки его не ожидали ни Дерек Гримшоу, ни господин барон. Знай бы Гримшоу, как все произойдет, так сто раз перекрестился, только не допускать бы его на телеэкран. Но все мы сильны задним умом, усмехнулся он — и опять с полным удовлетворением.

Такие семейства, как Шильдерсы, больше всего боятся, когда кто-то публично и со знанием дела начинает разоблачать их истинные дела, доказывать присутствие их капиталов в разных странах почти на всех континентах. «Почти» — потому что «страна пингвинов», снежная Антарктида, пока еще не опутана деловой активностью Шильдерсов. Но, черт возьми, сказал зло, если там под толщей льда обнаружат уран или нефть, то братья Шильдерсы — Майкл, Джозеф и присутствующий Самуэль — поспешат быть первыми, хоть и наверняка отморозят там носы.

Он сравнил братьев Шильдерсов с Ротшильдами и заметил, что они ныне, пожалуй, помощнее. Он не заблуждался по поводу ограниченности знаний так называемого среднего англичанина, того же рабочего, который посвящен только в то, что вычитывает в газетах или слышит по радио и телевидению. В средствах же массовой информации не вычитает, не услышит и не увидит главного, того, что банкирский дом Шильдерсов в основном захватил добычу золота и урана в расистской Южной Африке, что братья в значительной мере прибрали к рукам электронику на Британских островах, а военную химию в США, что их транснациональная корпорация со штаб-квартирами в Лондоне, Нью-Йорке и Йоганнесбурге, как спрут, укоренилась в сорока семи странах. Шильдерсов не заботят, а тем более не пугают финансовые лихорадки, ни падения курса акций на фондовых биржах в западных странах, ни колебания валют. Да и с чего им пугаться! Межгосударственные противоречия для них не более, чем для обычного человека колебания погоды. И он пошел до конца — указал пальцем на Шильдерса и сказал: «Вот кто наживает миллиарды на войне!.. на ядерном оружии!»

Да, в телестудии он саркастически усмехался, можно сказать, добивая барона. Он говорил: мол, у нас в Британии думают, что Самуэль Шильдерс мудрый благодетель, пекущийся об оздоровлении национальной экономики, и совсем не думают и не знают, что он алчный монстр международного капитала. Большинству кажется, что Шильдерс всего лишь английский барон, владеющий, в частности, землей в Лондоне. И, как всякий барон, конечно, не без причуд: взял да и построил в центре столицы небоскреб, однако, больше десяти лет держит его пустым: мол, так хочу, моя собственность!

А за этим пустым небоскребом, напряженно, беспощадно говорил он, как за ширмой, прячется истинный барон Самуэль Шильдерс, как и его братья, как и весь их многочисленный клан. Только об этом пустом здании и скрипят газетные перья, а о главных и, в общем-то, страшных делах наднациональной корпорации Шильдерсов мало кто здесь, в Британии, подозревает. «Так вот запомните его!» — воскликнул он и как бы припечатал удар.

Тут-то и растерялся ловкий интервьюер Дерек Гримшоу: вроде бы после такого гневного монолога нелогично было переходить к теме о «власти профсоюзов», то есть обвинить профсоюзы во всех экономических бедах страны. Сам Самуэль Шильдерс, правда, нашелся, но это была, как говорится, хорошая мина при плохой игре. Кисло поморщившись, недовольно поджав губы, могущественный барон произнес: мол, много узнал интересного о себе, о чем даже и не подозревал. И попытался все обратить в шутку, от всех обвинений напрочь отречься: мол, мистер Дарлингтон обвиняет его в пособничестве южноафриканским расистам — чушь! Разве неизвестно, что Шильдерсы жертвовали миллионы для борьбы против расистской идеологии германского фашизма? Мол, мистер Дарлингтон обвиняет нас, Шильдерсов, в накоплении ядерных бомб — чушь! Разве это не государственная прерогатива? Мол, мистера Дарлингтона раздражает пустующий небоскреб — это здание и нам приносит убытки! Мы ошиблись, забыв, что Англия — совсем не Америка, и это очень хорошо! Но мы готовы договориться с мистером Дарлингтоном и за вполне умеренную плату сдать в наем небоскреб его миллионному профсоюзу: разве такому голиафу, опоре лейбористской партии, не под силу нанять небоскреб? Пожалуйста…