Летит, летит ракета... - Алекс Тарн

Словно в ответ, взвыла сирена. На этот раз ему даже удалось разглядеть дымный хвост “усамы”, резво стартовавшей из переулков Хнун-Батума. Ами не сдвинулся с места. Восемь, десять… — ракета просвистела над головой, удаляясь в сторону N. Двадцать, двадцать один, двадцать два… — взрыв. Все сходится.

Цепляясь за закрепленные в нужных местах поручни, Ами слез со стула. Затем, привычно таща за собой тяжелые, мешающие ноги, он пересек комнату и спустился с лестницы вниз, в гостиную, к инвалидному креслу. Дальше было уже легче: небольшая ступенька за входной дверью и еще две перед калиткой.

РАЗВИЛКА 2

Ами выехал на улицу и остановился, раздумывая, куда направиться теперь: направо, в сторону бара или налево, к профессору Серебрякову. Вообще-то, для выпивки еще рановато… да и денег на выпивку, честно говоря, нет. Но деньги как раз можно было бы взять у профессора — он давно уже задолжал Ами за редакцию переводного текста. Но и напоминать о долге как-то не слишком удобно: нету нынче богачей в Матароте, вот и профессор поиздержался.

Развилка 2: налево

А вообще-то, кого волнует — поиздержался он или нет? Сколько можно жить фраером, господин Бергер? Вы с профессором о цене договаривались? — Договаривались. Ты работу сделал? — Сделал. Тогда чего, спрашивается, стесняться? Давай, дружок, давай, крути колеса. И Ами решительно свернул налево, к Серебряковым.

День стоял яркий, солнечный, словно и не начало зимы, а самое, что ни на есть, лето. Улица потихоньку сползала вниз, так что ехать было одно удовольствие. Вот назад придется забираться в горку. Дом, занимаемый Ами Бергером, располагался на верхней точке холма. Вообще-то, Ами и выбрал его именно из-за этого — чтобы лучше видеть Полосу. По причине повышенной опасности платой за аренду являлось собственно Амино проживание в доме: сбежавшие в центр Страны хозяева чувствовали себя немного спокойнее, когда кто-то присматривал за обстреливаемой собственностью — хоть кто, хоть безногий калека.

Серебряковы — профессор Александр, которого Ами выучился именовать на оригинальный, чеховский манер Александром Владимировичем, и его жена Элена занимали дом четвертый по счету слева от аминого — видимо, на тех же самых бесплатно-служебных условиях. Госпожа Элена, между прочим, настаивала, чтобы Ами называл ее также по-русски — Леночкой, но сложный звуковой барьер в середине слова оставался непреодолимым для неповоротливого, склонного к английскому курлыканью языка урожденного бостонца.

— Неудивительно, молодой человек! — нередко шутил по этому поводу профессор. — “ЧК” — это исключительно русский феномен.

Ами значения шутки не понимал, но всякий раз послушно улыбался, чтобы не обижать пожилого уважаемого человека. Серебрякову было под семьдесят, и он выглядел ровно на столько же, хотя и изо всех сил молодился. Зато Леночкин возраст, вернее, его скандальная разница с возрастом мужа служили постоянной темой разговоров в баре “Гоа” — единственном месте Матарота, где люди поселка еще собирались вместе.

Начинал обычно Моше Маарави — хозяин матаротской пекарни. Когда-то пекарня Маарави гремела на всю округу: большинство продуктовых лавок и ресторанов города N. затаривались свежим хлебом, питами и пирожными именно здесь. Сейчас же, увы, гремела не пекарня, а ракетные взрывы, и клиентов стало катастрофически мало. Раньше Моше и жена его Лея едва успевали поворачиваться от заката до заката — и это при том, что у печей постоянно суетилось не меньше трех сменных работников.

Теперь надобность в работниках отпала. Да и сами супруги Маарави все больше времени просиживали в баре, а не за прилавками чуть теплящейся пекарни. Моше мрачно принимал парад батальона пустых стаканчиков из-под арака. Как видно, что-то в качестве парада его не устраивало, потому что он то и дело добавлял в строй все новых и новых солдат. Лея же прихлебывала остывший капучино и беспокойно поглядывала на мужа: не слишком ли ты уже набрался, дорогой? Не пора ли домой? Это выводило Моше из себя.

— Ну что ты меня глазами сверлишь, что? — кричал он, стукая кулаком по столу, отчего батальон подпрыгивал, дружно, словно по команде, как, собственно, и должно происходить на парадах. — Ох, смотри у меня, Лея, допрыгаешься…

Лея молча моргала и пожимала плечами: в отличие от стаканчиков, она ничуть даже не прыгала и оттого не могла допрыгаться в принципе.

— Вот возьму себе молодую, как русский профессор, — продолжал угрожать пекарь. — А тебя… а тебя…

— Зачем тебе молодая, Моше? — насмешливо кричала от стойки Мали, хозяйка бара. — Небось, забыл давно, что с ними делают, с молодыми…

— Ничего, ничего… — отвечал Моше, многозначительно кивая в пространство. — Вспомним. Такое не забывается.

— Да и не такая уж она и молодая, — вступала Лея. — Издали конечно, а если сблизи зайти…

Хозяин “Гоа” Давид Хен, муж Мали, отбрасывал в сторону полотенце и возмущенно фыркал, рассматривая на свет протертый до сухого блеска бокал.

— И не надоело вам? Сколько можно? Стыдно ведь… — и, помолчав, добавлял. — Она его вдвое младше, не меньше. Вдвое. А уж горяча… Поверьте моему глазу. Ами, скажи. Ты туда часто ходишь. Как она, профессорша, горяча?

Ами краснел, что, конечно же, вызывало немедленный взрыв всеобщего хохота. Ну и ладно. Взрыв, так взрыв. Что им тут — привыкать к взрывам-то? Одним больше, одним меньше, невелика беда.

Калитка серебряковского дома была распахнута настежь. Ами миновал двор, постучал в приоткрытую входную дверь и, не дождавшись ответа, въехал в пустую гостиную.

— Альександер Владимирович! — крикнул он, торжественно расставляя ударения на предпоследние слоги, отчего имя в целом прозвучало, как на представлении баскетболистов перед матчем. — Есть кто дома? Ау! Господин профессор!

— Минутку! — послышалось из-за раскрытой двери на террасу. — Я сейчас! — и в гостиную, завязывая на ходу поясок крайне легкомысленного халатика, вошла, или, скорее даже, впорхнула госпожа Элена, она же Леночка, она же жена профессора Серебрякова.

Ами смущенно потупился. Вырез леночкиного халата отличался одновременно чрезмерными щедростью, открытостью и разнообразием.

— Ах, Ами, извините! — воскликнула Леночка, спохватываясь и прихватывая в кулачок лацканы, но при этом промахиваясь ровно на один лацкан, в результате чего вырез, вместо того, чтобы сократить обзор, напротив, увеличил его еще больше. — Я не совсем одета… загорала, знаете ли. Говорят, зимний загар здесь самый лучший. Говорят, летом солнце активное, сразу обжигает. Вот прямо сразу — раз и готово. И рак. Говорят, тут у солнца жуткий рак. Александр говорит, что солнце тут сразу ставит раком. Ха-ха-ха… Вам не понять, но по-русски это звучит немного неприлично. Ха-ха-ха… А сейчас солнце не вредное, а наоборот. Вот я и ловлю, знаете ли. Без всего. То есть совсем. Так приятно… та-ак прия-я-тно…

Английских слов Леночка знала немного, да и расставляла их большей частью неправильно, зато делала это уверенно и с поразительной скоростью. Она длинно потянулась, и халат послушно подтвердил упомянутое “совсем без всего”. Ами сглотнул. По понятным причинам ему давно не приходилось видеть такого. Больше трех лет, если точнее. “А ну, успокойся, — скомандовал он себе. — Ты кто? Ты инвалид. Кочерыжка безногая”.

— Мне бы Альександера Владимировича, госпожа Элена, — Ами кашлянул, чтобы устранить из голоса предательскую хрипоту. — Он дома?

Леночка подбоченилась. Ей явно нравилось Амино смущение, и она не намеревалась заканчивать только-только начавшуюся игру. Не так часто удается почувствовать себя женщиной в этой проклятой глуши. И не просто женщиной, а желанной женщиной. И не просто желанной, а настолько желанной. Она чуть повела плечами и тут же отметила зеркальное отражение этого движения в Аминых глазах. Бедный парень, эк его распирает…

— Уехал Альександер Владимирович, — сказала она, утрируя смешное Амино произношение. — В Упыр уехал, до вечера. А вас, Ами, я дано уже просила не называть меня “госпожа Элена”. Я Леночка. Ну-ка, скажите: “Ле-нач-ка…” Ну?

Леночка наклонилась к Ами и затеребила его губы пальцем с длинным наманикюренным ногтем.

— Ну? Повторяйте за мной. Ле…

— Ле… — повторил Ами, зачарованно глядя на голые груди, подрагивающие в вырезе халата.

— Нач…

— Натч…

Он с трудом удерживался от того, чтобы схватить ее. Ну, схватит, а потом? Что он будет делать потом, без ног?

— Да не “натч”, а “нач”! Язык не поднимайте! — она легонько раздвинула пальцем Амины губы и прижала книзу язык. — Ну?

Ами неловко повернул голову, избавляя рот от шустрого Леночкиного пальца.

— Я лучше поеду, госпожа Эл…

— Леночка! — Леночка резко выпрямилась и притопнула ногой. — Сколько раз повторять! Ле-нач-ка! И никуда вы не поедете. Вот еще. В кои веки кто-то в гости пришел. Теперь вы мой, Ами. Понятно? Мой. Я вас сейчас чаем поить буду, на террасе. И не смейте возражать! Даже не думайте!