Сказание о Проклятой Обители - Валентин Вайс

Неопытность юности не позволила ей понять – редкая карта не врет.

* * *

Однажды в трапезной приключилась престранная история, возвращавшаяся кошмарами еще несколько ночей, пока навязчивые воспоминания не притупились под натиском событий куда более страшных.

В тот вечер как обычно сестры совершили молитву во славу Предвечного Света и Всеблагой Девы-Матери. Вернее будет сказать – кто помолился, а кто в тени резной колонны молча постоял: день за днем учила Астейн молитвы и нараспев повторяла их за сестрой Оск, но сложные слова и витиеватые фразы с завидным постоянством бесследно покидали дурную голову уже к вечеру.

– Это все оттого, что ты так и не открыла сердце Предвечному Свету и Деве-Матери, – выговаривала Оск неразумной ученице и забавно хмурила светлые брови.

Возложив на алтарь дары – выращенные собственноручно на суровой северной земле нехитрые плоды и цветы – они прошли в трапезную. Сокрыв глубокими капюшонами головы и храня молчание, как положено по законам обители, приступили к еде. Несколько раз матушка Лута ругала Астейн за то, что та вовлекает сестер в праздные беседы за столом:

– Предвечный Свет помогает нам в праведном труде, дарит земные плоды и позволяет взращивать колосья. Насыщая тело, мысленно мы должны возносить ему благодарственные молитвы и наслаждаться вкусом даров. Глупая болтовня за едой – кощунство и неблагодарность! Помни, Аделина, трапеза – это продолжение молитвы!

Лута перестала называть ее старым именем, но к новому послушница привыкнуть никак не могла. Девушка запомнила строгие наставления и приучилась молчать.

Она уже успела смириться с тишиной в трапезной и в тот памятный вечер оказалась до крайности изумлена, когда услышала сиплый голос настоятельницы:

– Вот ведь чудные дела творятся! Или Предвечный Свет до времени лишил меня разума. Матушка Талла, – настоятельница обратилась к своей верной помощнице, тощей и сутулой монахине, что всегда сидела по правую руку от нее, – сколько нас должно быть за столом?

– Да столько же, сколько и в обители, – голос еву дрогнул и пресекся. Монахиня казалась не просто изумленной нарушением вековечной традиции, но попросту испуганной: ее и без того бледное лицо обрело пепельный оттенок, а тонкие пальцы задрожали. – Все ли с вами в порядке, матушка? Нас четырнадцать: двенадцать сестер, одна послушница и вы, возлюбленная наша мать-настоятельница.

– Спасибо, Талла. А теперь скажи, сколько нас сейчас за столом?

В тот миг нехорошее предчувствие сплело внутренности в тугую косицу. Да не у одной Астейн: сестры оторвались от глиняных мисок и судорожно пересчитывали сидящих за длинным столом.

– Пятнадцать, – в ужасе выдохнула Талла, – нас пятнадцать!

– Значит я еще в разуме, а среди нас чужак. – Матушка Лута отбросила привычную сонливую медлительность, резко поднялась и вонзила пристальный взгляд в сестер, чьи лица все еще были сокрыты глубокими капюшонами.

В тот же миг сидевшая на самом конце стола монахиня медленно встала и вышла на середину зала. Стремительным движением белых рук откинула она капюшон. Крики заполнили трапезную. В страхе прижались сестры друг к другу. Кто-то, спотыкаясь о скамью и путаясь в складках сутаны, попытался неловко выбраться из-за стола. Иные же застыли в неподвижности, лишенные воли и обращенные незримой силой в каменные идолы.

От одного взгляда на незнакомку в жилах стыла кровь. Сестра Оск в одно мгновение позеленела и беззвучно сползла со скамьи под стол. Астейн хотела помочь лишившейся чувств подруге, но руки и ноги отказывались повиноваться. Словно серый туман окутал весь мир, спрятав запахи, стерев краски, заглушив звуки и оставив лишь глаза: вопреки воле разума они неотрывно смотрели на воплощенный кошмар.

Незнакомка в первое мгновение показалась безглазой – лишь два кровавых провала посреди угловатого вытянутого лица. Кровь тонкими струйками стекала из глазниц и капала на сутану. Не сразу, но Астейн все же поняла, что глаза у нее есть: красные, воспаленные, они почти сливались с сочащейся из них кровью. Тонкие серые губы, иссохшие и покрытые язвами, дрогнули, обнажая гнилые обломанные зубы.

Черный провал рта вдруг широко распахнулся, и трапезная наполнилась животным криком. Надрывный, рыдающий, он возносился к деревянным стропилам и обрушивался на сестер черной волной. Исполненный неземной боли плач затопил трапезную. Грудь готова была лопнуть от переполнившей Астейн тоски и отчаяния. И девушка рыдала, кричала и рвала на себе волосы вместе с этой окровавленной женщиной. Казалось ей, из глаз ее струятся такие же кровавые слезы, что и у страшной незнакомки. Не было более трапезной, исчезла обитель, да и сам остров растворился в горьком безбрежье. Осталась лишь скорбь, топкая и вязкая, словно смола или гнилое болото.

Крик все лился и лился бурной слезной рекой, и тогда Астейн поняла, что радость ничтожно мала, а тоска не имеет берегов.

Сестра Оск пришла в себя, но свернулась тугим калачиком на полу и безутешно плакала.

А потом появилось что-то светлое, будто нерушимая преграда выстроилась на пути скорбной реки. Незримые путы ослабели и пали. Маленькая женщина – матушка Лута – словно скала застыла на пути криков-рыданий. Губы ее шептали молитву, рождая нежное свечение. Вот уже вся настоятельница будто бы окуталась золотистым облаком. Света становилось все больше и больше. Пришла в себя матушка Талла. Встав рядом с Лутой, она тоже принялась молиться. Через мгновение золотистое облако окутало и ее. И вот уже пять монахинь сплетали слова молитвы в призрачный гобелен.

Крики незнакомки затихли. Издав злобное шипение, она резко развернулась и испуганной птицей вылетела из трапезной, едва не сорвав с петель тяжелые двери.

Матушка Лута, проявив несвойственную ей подвижность, быстро обогнула стол и выскочила следом, во влажный сумрак летнего вечера.

Астейн выбежала вместе с евуш и замерла при виде растерянного и подавленного лица настоятельницы.

– Банши, – пояснила матушка Лута, обращаясь к послушнице видимо оттого, что все прочие уже поняли, кем была незнакомка. – Банши удостоила нас визитом. Надеюсь, ее плачь был по мне.

– О чем вы говорите, матушка! – Талла всплеснула руками и, громче, чем то было необходимо в напоенной вечерними ароматами тишине, быстро проговорила: – завтра, еще до рассвета, мы принесем Предвечному Свету новые дары и станем молиться в два раза усерднее. Посланцы Тьмы просто хотят нас запугать!

– Талла, я не боюсь умереть. – Лута мягко улыбнулась. – Согласись, это будет справедливее, чем смерть иной из нас: я куда старше всех прочих.

Из записок Аделины Отшельницы

«Как же ошибалась матушка Лута, но могла ли она предвидеть тот кровавый ужас, что обрушатся на несчастную обитель спустя месяц? Сейчас, когда дряхлой старухой я готовлюсь окунуться в воды Реки Душ, бледные лики сестер монастыря Святой Хранительницы Итенель все чаще предстают перед мысленным взором, а грудь теснится от невыплаканных слез, ибо в ту страшную ночь было не до рыданий.

По прихоти злой судьбы обращенная в загнанного зверя, я спасала свою жизнь».

Глава III

Странница

Рауд Бронгардский, «Жития Аделины Отшельницы»: «В год 983 от воплощения Девы-Матери в предгорьях Драконьего Хребта в тоске от понесенных потерь скончался король Анлауд II Святой. Весть о его кончине достигла пределов славного города Ансгахалла ровно в час, когда Великий Патриарх Эйвинд и колдун Овейн Белый венчали малолетнего наследника на царство. Кто знает, какие еще беды обрушились бы на Верхние земли, не блесни в те дни Патриарх Эйвинд крестьянским умом и смекалкой, позволившие вдове, Форгейн Молчунье, что из древнего рода горных эльфов, утвердиться в регентстве, несмотря на козни брата покойного монарха – Рутгера Хромого.

Женское правление многим позволило уверовать в слабость власти. В этот страшный год в северные пределы Благословенного королевства вторгся Хенделан, ошибочно именованный летописцами Смиренным, а в народе прозванный Лисом за безмерную хитрость и коварство. Завладев торговым городом Норхеймом, он изгнал вассалов Форгейн. Многие тогда посчитали его поступок вероломным, ибо был король Хенделан первым, кто возвел храм Предвечного Света в землях южных нордеров, сменив своего жестокосердного отца на престоле. Это богоугодное деяние обратило его в друга короля Анлауда II и Великого Патриарха. При дворе вдовствующей королевы говорили, будто отплатил он черной неблагодарностью за оказанное доверие и дружбу.

Дикие эльфы и прочие жители Великого Леса, что были его тайными союзниками, захватили Истмарк и святой город Брогенхейм, и жестоко расправились с местными слугами Предвечного Света.