Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина

случилось?! — восклицает дядя Мишка.

— Ночью здесь был вампир, — невозмутимо сообщаю я чистую правду. — Я прыгнула на него из окна.

— Побожись?! Да ну?! — разом вступает хор родственников. Я торжественно «божусь».

— И что?! Что было-то?

— Видите куртку? От него осталась.

Мой авторитет в глазах Томека и Рупы взлетает до небес — это написано на их смуглых личиках.

В каждом доме цыганского района, в фойе, стоит шкаф для пустых бутылок и несколько ящиков для мусора: макулатуры, жестяных банок, деревянного лома и полиэтиленовых пакетов. В Богемии не ввели экологические нормы на французский манер, это для личного удобства: всё это потом сдают на пунктах приёма цыганята, зарабатывая себе таким образом на карманные расходы. Считается, что это приучает их мыслить экономически. Меня очаровывает такой подход. Я в детстве тоже сдавала бутылки — из нужды, и на таких, как я, косились. Хорошие дети не должны сдавать стеклотару — вот неписаное правило галицийского общества.

Я чуть ли не впервые ощущаю себя не в одиночестве. Да, и здесь я белая ворона — но здесь я своя белая ворона. Никто не реагирует на мои прусские картавую «р» и мягкую «л», от которых я так и не сумела избавиться. Мне здесь полагается быть немного странной, это никем не обсуждается и никого не напрягает. Утром окна распахиваются — женщины проветривают хатки и перекликаются:

— Будьте счастливы, тётя Смерагда!

— Доброе утро, Роза, Папина, будьте счастливы!

— Привет, Лелька! Приходи сегодня ко мне вместе убираться!

Кутнагорские цыганки постоянно ходят друг к другу убираться, получается и быстрее, и веселее. После уборки обязательно садятся пить кофе со штрудельками из кондитерской. И я хожу со всеми, протираю карнизы, подметаю полы, перешучиваюсь, пью кофе и слушаю сплетни и толки. И по утрам мне тоже кричат:

— Будь счастлива, Лилянка! Как твои дела?

Жаль, что я не могу позволить себе здесь остаться. Это просто каникулы. Но какие это чудесные каникулы! Я просыпаюсь с улыбкой. А кофе мне, кстати, приносит Патрина. Вялость поутру она считает следствием моей полувампирской сущности, и я её не разубеждаю.

Предрождественским утром она меня тормошит:

— Пей скорее, надо столько наготовить, дом украсить, двор промести.

На кухне уже всё кипит: Илонка вымешивает тесто, тётя Марлена дирижирует кастрюлями, сковородками и фаршированным гусем в духовке. Патрина бросается резать начинку для штрудельков — в Рождество только свои, домашние! — а меня приставляют разбирать разноцветные ленты и украшать ими всё, что только может быть украшено. Я повязываю пышные банты на торшеры и люстры и булавкой прикрепляю на шторы, кнопками прикалываю на стены и двери. Ленты разноцветные: зелёные, голубые, жёлтые, сиреневые, только не красные. Красные достают на свадьбу. Банты кончаются, и я иду подметать подъезд и двор. На деревьях во дворе висят бумажные гирлянды. На одной рябине как раз сейчас сидит Томек, цепляя цветастую гирлянду на ветки, и весело переругивается с соседским Кроной, который, волнуясь, бегает внизу и простуженным голосом выкрикивает подсказки.

Вечером накрывают пышный стол: только общие блюда, никаких тарелок. На блюдах ломтями нарезанный гусь, отбивные, кусочки печёной говядины, варёные пироги с мясом и луком, овощи и фрукты, штрудельки яблочные, вишнёвые, грушевые, банановые, клубничные, миски со сливками, чтобы штрудельки обмакивать, блины и колбаса. Тут же рядом стоят бутылки с винами, наливками и водкой, на горлышках повязаны разноцветные бантики. Женщины ходят нарядные, в длиннющих многослойных юбках каких-то сказочных цветов, в атласных и шёлковых блузках, в золотых браслетах и кольцах — по четыре на каждой руке, губы блестят от помады. Мужчины — в белых костюмах и рубашках цвета, который в каталогах косметики обычно значится как «цыганский пурпурный». Дети кидают жадные взгляды на столы.

Солнце заходит, и праздник начинается. Вдруг все срываются с места и начинают перемещаться от апартмана к апартману целыми семьями. Вваливаясь в хатку, мы кричим:

— Славная весть, родился младенец Иисус!

И нам кричат в ответ:

— Слава Богу и вам слава!

Куски со стола хватаются прямо руками, стакан в руке у каждого свой; цыганки ревниво сравнивают чужую стряпню со своей, распробывают каждый кусочек. У детей неизвестно откуда миски с конфетами и печеньями, бутылки с газировкой, но куски со столов они тоже хватают.

Все смеются, а потом вдруг расходятся по фойе, и в руках у мужчин оказываются скрипки, цимбалы, барабаны, и они играют — разухабисто и вместе с тем виртуозно точно. Выбегают в круг дети и начинают выплясывать. Даже самым маленьким находится место, и они вертят ручонками или сосредоточенно бьют в пол пяткой. Детей прогоняют парни и устраивают целый спектакль: кто кого перетанцует. Сначала один, красавец, признанный лидер, отчаянным движением срывает с головы шляпу и кидает её оземь, и замысловато подпрыгивает, и невесомо скользит в чечётке. Одним ловким, стремительным движением он, наконец, поднимает свою шляпу, и тут же его место занимает другой, тоже ладный, стремительный, невесомый. А вот уже и девушки выходят, и я вместе с ними, и теперь уже мы кругом скользим над полом, словно мавки над кладом. Цыгане вокруг прищёлкивают, прихлопывают, подпевают, кричат. И все немножко пьяные, но никто не допьяна.

Как жаль, что мой отец был мёртв, когда зачинал меня. Потому что после праздника у меня наступает своё, особенное похмелье. Я выхожу на охоту.

Бар полупуст и тёмен. Возле стойки сидит несколько девушек лёгкого поведения, преимущественно крашеные блондинки в мини. При них мрачный мужик, у которого чуть не на лбу написано: сутенёр. Несколько парочек сидят за столиками — что-то вроде местной золотой молодёжи. Из динамиков доносится легкомысленная песенка. Я присаживаюсь за один из столиков и заказываю лёгкий коктейль.

Добыть для меня шмотки в духе легкомысленной и раскованной столичной штучки я уговорила дядю Мишку с трудом. Пришлось чуть не на пальцах объяснять, почему именно в таком виде мне будет удобнее всего. В результате, нервно хихикая, Илонка и Патрина в четыре руки натягивали на меня узенькие велюровые брючки — последний писк моды у клубных девиц — и наносили мне на лицо боевую раскраску. Единственное, на что я не пошла — это каблуки. Маневренность для таких, как я, не бывает лишней. Цыгане сумели найти мне высокие золотые сапожки на почти плоской подошве. Стоило некоторого труда натянуть их — у меня оказались мускулы там, где у модной девушки они не предполагаются. Зато теперь любой, взглянув на меня, увидит легкомысленную девицу, прожигающую жизнь по клубам и барам. «Прусская» внешность наконец-то пришлась мне кстати — не может не