Пролог - Эдуард Веркин

Хвостов смеялся так, что чуть с дерева не свалился.

После чего сказал, что женщин грамотеев не бывает, не принимают их в грамотеи, так уж повелось. А вообще хорошо бы противоволчье слово узнать…

Я предложил от нечего делать самим придумать слово для травли волков, и мы некоторое время действительно придумывали, иногда для проверки поглядывая вниз на самих волков. У Хвоста придумывалось все на «сдохни» и «растерзай», я пытался придумать поинтереснее.

На волков наши уроки никакого впечатления не оказали, как лежали, так и продолжили лежать, позевывать. Даже прибавилось их, видимо, подтагивались на свежее мясцо. В голову мне запала неприятная мысль про то, что это для волков бестолковое занятие — если мы с Хвостовым свалимся с дуба и достанемся им на корм, то каждому волку причтется совсем немного, поэтому смысла так терпеливо вылеживать нас совсем нет. Жаль, что объяснить это волкам не получалось, впрочем, как и растерзать их придуманным словом.

Когда от этих неудобных слов язык стал совсем квадратным, мы остановились и молчали довольно долго. Потом Хвост сказал, что придумывать слова не только сложно, но и, пожалуй, опасно — а вдруг придумается другое слово, и не волка убьет, а нас?

Помолчали. Приближался вечер, в природе затихло и внезапно стало слышно, как громко задышали волки. Этим дышанием наполнился воздух вокруг нашего дуба, причем волки как-то усилили громкость, так что стало казаться, что дышит все вокруг. Хвостов стал нервно по второму разу рассказывать про повадки грамотеев, погромче, лишь бы не сидеть в этом дышании, я его понимал.

А потом стал рассказывать я. Почему-то у меня в голове остались только истории про выхухоль Виолетту и ее дурацие похождения. Правда, рассказы, рассказанные мне самим грамотеем, быстро закончились, и я стал придумывать другие необычные истории из жизни этой самой длинноносой Виолетты.

Оказалось, что это не так уж сложно. Я как-то очень хорошо представлял себе эту Виолетту. То есть я не знал, как выглядит непосредственно выхухоль, как существо, но выхухоль, как Виолетта мне представлялась. Я придумал историю про то, как Виолетта боролась с нашествием саблезубых мышей с севера. Историю про то, как Виолетта едва не утонула, но ее спасла таинственная Тень. Про то, как выхухоль Виолетта сломала заднюю ногу и целый месяц ходила на трех.

Про сломанную ногу получилось неожиданно смешно, Хвост хохотал так, что опять едва не упал к волкам, они обнадежились и поднялись на лапы, задышали чаще, так что воздух сильнее наполнился их вонью. Я не удержался, достал из кисета соль и стал швырять в этих тварей. Они конечно разбежались и дышать стало полегче, жаль только, что соли потратил. Но какое-то время волки к дубу не подходили, держались поодаль.

Так мы просидели два дня и две ночи. Жевали твердые и чуть сладковатые желуди. Много их нельзя, получишь заворот кишок, так что съели по горсточке всего и водой запили. Хвост сказал, что в старину желудями любили питаться былые свиньи, а теперь желуди остались, а свиней нет, ни диких, ни домашних, все повывелись, даже в Кологриве. Нет свиней, нет птиц, нет дорог, ничего нет. Только тропы, только волки. Кажется, они всех уже сожрали. Вот только выхухоль Виолетта еще где-то есть, сидит в норе.

По ночам было холодно. Мы жгли сухие ветки, но тепла от них получалось мало, больше свет да искры. Сам огонь тоже горел небольшой, отогревались лишь пальцы на ногах или на руках, на туловище тепла уже не хватало. Я мерз молча, Хвост как всегда ныл. Говорил, что у него скоро родится брат, поэтому его пропаданию расстроятся не сильно. Что дома его никто не любит, братья его лупят и втайне хотят убить, он давно заметил. И так далее.

На третью ночь волки начинали выть. Выли они тоже по очереди, пустились с наступлением темноты и продолжали до утра. Думаю, что они это нарочно, чтобы измотать нас. Я не спал. Хвост тоже не спал, в голове все дребезжало. После рассвета волки замолчали, и стало по-настоящему опасно, тут я окончательно понял, в чем заключается охотничьий секрет этих песен. Волки замолчали, и я почувствовал, как немедленно проваливаюсь в сон. Я уснул легко и беззаботно, а когда проснулся, увидел, что медленно сползаю по стволу вниз. Я ухватился за ветку и задержался, руку в кровь разодрал, но все равно завис. Волки приплясывали между корнями, поскуливали и ставили друг на друга лапы.

Втянулся наверх. Хвост тоже сползал. Висел, опасно свесившись с ветки. Я поймал его за ворот, Хвост не проснулся.

Волки терпеливо улеглись. Я разбудил Хвоста, он поглядел на меня одурело. В голове было железо. Я знал, что вот-вот усну снова. Пришлось привязываться. Но выспаться толком все равно не удалось, подул ветер, пронырливый и холодный, как бы мы не пытались устроиться, он проникал к телу и выдирал из сна.

Мы мучались полдня, потом придумали способ. В развилке к тому времени прогорела довольно большая круглая яма, я перекинул над ней несколько толстых веток и улегся. От угольков поднимался равномерный жар, я оказался как бы в потоке восходящего тепла, оно обтекало спину и согревало внутренности. Правда, спать таким способом получалось попеременно, один спал, а другой следил, чтобы угли тлели не жарко и чтобы не остывали совсем. Примерно через час приходилось просыпаться и обновлять угли ветками и листьями, но это было лучше, чем вообще не спать.

Я очнулся оттого, что Хвост тер мне уши и что-то кричал. И потому, что он тер мне уши, я никак не мог ничего услышать. Уши у меня давно отморожены, если к ним приложить силы больше, чем требуется, они болят и могут отвалиться.

Да, я проснулся. В голове было тупо.

— Заморозок! — кричал Хвост. — Заморозок идет!

Да.

Заморозок.

Лес наполнился ледяным шумом. Стеклянным хрустом, звоном, и звуками, которые издает согнутая пила. И другими звуками, пониже, точно к нам шагал выше леса великан, и под его ногами трескалась и ломалась замерзшая земля.

Заморозки всегда осенью. Из воздуха вдруг разом исчезает тепло, все крошки тепла, и воздух делается тяжел и обрушивается на землю, как ледяной топор. Если попасть под этот топор…

Вся вода, которая есть в теле, замерзнет и быстро разорвет тебя изнутри. Но это если тебе повезет, если ты окажешь совсем под лезвием ледяного клинка. Если оно пройдет рядом, будет гораздо хуже. Холод не успеет пробраться глубоко внутрь, у тебя лопнут глаза, сгорит и слезет кожа, и ты будешь умирать уже долго. А если заморозок только заденет тебя, улыбнется, проходя мимо, то ты лишишься немногого. Всего лишь ушей и пальцев.

— Волки ушли! — почти в ухо крикнул мне Хвост.

Я поглядел вниз и увидел, что волки на самом деле ушли, под деревом их нет, остались только овальные пролежни в снегу. Волки услышали заморозок, убежали, закопались по своим земляным норам и сбились в дрожащие горячие клубки. И нам пора бежать.

Да, пора было бежать. Если не хотим остаться на дереве навсегда. Примерзнем к толстой коре, и отлипнем только весной, и нас подберут новые весенние волки, веселые и голодные.

Мы бежали, Хвост первый, а я отстал, задохнувшись липкой паутиной.

Но успели.

Заморозок вступил на берег, сломал кусты, уронил несколько деревьев, и выпил воду из реки, превратив ее в лежащую на земле сосульку. Мост, по которому мы перебрались, выгнулся и разлетелся в стороны острыми щепками. Все. Холодная воздушная сила потратилась на реку. Мы стояли над омутом, над тем самым, где жил Старый Ник, и смотрели на другую сторону, где теперь уже белела зима.

— Это тебе не волки, — сказал Хвост.

— Что? — не понял я.

— Да про грамотея-то. От волков у него, может, слово какое и есть, а против заморозка… Околел, наверное. То есть, наверняка околел.

Наверное, околел, тут я с Хвостом согласен был. Хотя кто его знает, заморозок косо ударил, могло и не захлестнуть. Все равно зиму не протянет. В зиму в домах-то холодно, а так, под кустом… Волки и то не все переживают, куда уж грамотею.

Я вспомнил, как в раннюю весну мужики ходят по лесу с топорами и ищут вымороченные волчьи гнезда, волки в них мерзлые и неживые, остается только вырубить их из земли, шкуру снять и шубу править. И грамотея, наверное, найдут, только зря, какая из него шуба…

— Надо весной поискать, — сказал жадный Хвост. — Грамотейскую лежку. Хоть пуговицы срежем.

А я подумал, что мне его как — то жаль. Грамотея. Вот так умереть. В холоде, в одиночестве, бессмысленно, забыто, на другом берегу.

Ладно, пошли домой.

Дома матушка меня долго била, кормила и плакала. Тощан радовался. В печке трещал огонь. В окнах трещал мороз. Кости у меня трещали, и неслучайно — на следующий день свалилась оттепель. Так часто бывает после заморозка. Растаял быстро снег, землю отпустило, и из труб ударил рассол. Плотный настолько, что в нем почти стояла ложка. Как всегда упускать это было нельзя, я один уже никак не справлялся, и матушка работала на солеварне со мной. С Тощаном возникли понятные затруднения.