П5: Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана - Виктор Пелевин

Равновесие наступило во всем. Например, Лена по-прежнему не знала, кто перед ней – какой-то отдельный богомол или дух всех богомолов. Но это не играло никакой роли, потому что если перед ней был дух, то он жил в каждом богомоле, а если перед ней был простой богомол, то через него говорил этот дух. Обе возможности были просто полюсами того, что происходило в действительности.

Точно так же было неясно, что произошло в момент, когда их сознания слились – стала ли она богомолом, или это богомол стал ею. Но это тоже не играло роли, потому что существу, которое возникло между этими смысловыми противоположностями, было безразлично, кто кем стал.

Богомол не задавался такими вопросами. Он вообще не думал словами или образами. Он просто был. Был каплей в бесконечной реке, которая текла из одной необъятности в другую. Каждая капля этой реки была равна всей реке целиком, поэтому богомола ничего не заботило. Он знал про реку все – или, вернее, сама река жизни знала про себя все и текла через богомола, который, став Леной, позволил ей одним глазком взглянуть на это забытое человеком чудо.

Чудо тоже состояло из равновесия противоположностей. Можно было, например, сказать, что богомол знает все – поскольку пять его глаз видели даже начало мира и его конец (туда Лена боялась смотреть, это было слишком головокружительно). А можно было сказать, что он не знает ничего, и это тоже было чистой правдой, поскольку он действительно ничего не знал сам – в нем просто отражалась бесконечность, как весь мир отражается в капле воды. И Лена поняла, вернее вспомнила, что и она сама – точно такая же капля. Об этом, в сущности, можно было догадаться и без богомола, и когда-то в детстве (или даже еще раньше) она это знала сама – но теперь эта самоочевидная вещь забылась, потому что дневные маршруты взрослого ума проходили совсем в другой плоскости. А рядом с богомолом про это невозможно было не вспомнить.

Все эти переживания так захватили ее, что Лена перестала понимать, где она находится на самом деле.

Теперь она знала, почему у богомола пять глаз. Оказывается, маленькие глаза, расположенные на голове между антеннами, видели прошлое, настоящее и будущее – поэтому их было три. А два больших фасетчатых глаза по краям головы были просто придатками к тому глазу, который видел настоящее – они воспринимали его форму и цвет (у прошлого и будущего этих качеств не было – но их додумывал ум). Это было так просто и разумно устроено, что Лена даже удивилась, почему у человека все иначе.

Направленный в прошлое глаз богомола видел черную бездну небытия (она не была черной и не была бездной – но именно так отражалась в сознании). Направленный в настоящее глаз видел малахитовый зал с четырьмя зелеными кариатидами. А направленный в будущее глаз видел дядю Петю.

На нем была красная маечка, которой Лена раньше не видела – «DKNY», с расшифровкой «Divine Koran Nourishes You»[1].

* * *

Дядя Петя действительно пришел на собрание в майке с четырьмя буквами:

DKNY

Это доказывало, что в последнюю смену Лена и вправду видела будущее. Вот только будущее успело с тех пор несколько измениться: майка дяди Пети была не красной, а синей, и расшифровка под четырехбуквенником оказалась другой:

«Definitely Ktulhu, Not Yahweh»[2].

Зато красным было лицо дяди Пети.

Все стало ясно, когда он заговорил.

– Вчера, – сказал он голосом диктора, объявляющего о начале войны, – в одиннадцать сорок два вечера в нашем комплексе предотвращен теракт. Предотвращен в последний момент. Пыталась взорвать себя Симонюк Екатерина тысяча девятьсот девяностого года рождения, работавшая декоративно-эротическим элементом в синей бильярдной. Незадолго перед этим она делала пластическую операцию. Оказалось, что операция была пластическая в самом прямом смысле – вместо силикона гражданке Симонюк установили в груди модифицированный желеобразный пластит пакистанского производства. Детонировать взрывчатку она собиралась с помощью замаскированного под помаду взрывателя. Покушение на теракт произошло, когда на бильярде играли два клиента категории «А». Если бы ее не застрелила охрана...

Дядя Петя зажмурился и провел рукой по лысому черепу. Лена заметила, что, хоть его голова по-прежнему казалась натертой пеплом сигары, белого в этом пепле было больше, чем темного: у него за последнее время прибавилось седых волос.

– В синей бильярдной, – продолжал дядя Петя уже более спокойным тоном, – бильярд стоит на шести минетных ножках. Таких, ну типа как сфинксы с лебедиными крыльями, довольно сложный макияж. Одной из этих ножек и была Симонюк Екатерина. Перед терактом она пыталась прокричать шахаду на арабском, на что, слава богу, и среагировал сотрудник службы безопасности, сразу открывший огонь на поражение. Он представлен к награде. Потенциальные жертвы теракта даже не успели понять, что происходит, они думали, девушка пытается привлечь к себе внимание... Мы ее контакты проверяем сейчас, отрабатываем чеченский след – есть информация, что это смертница из батальона «Риядус Салихийн». Хотя по национальности не чеченка. Как говорится, Шамиль умер, а дело его живет... Девчат, я понимаю, что вы тут ни при чем, но этот случай нам всем сильно аукнется. С вами теперь начнет заниматься идеолог. Не бойтесь, не такой, знаете, старпер советский. Нормальный, современный парень, который объяснит вам все по-человечески, чтоб метастазов в мозгу не было...

– У нас и так метастазов там нет, – сказала Вера. – Если от этих уколов, конечно, не начнутся.

Дядя Петя не удостоил реплику ответом.

– А теперь о наших делах, – сказал он. – Паршиво работаем, девчата. Да-да. В малахитовом зале три клиентозахода за все время. И ни одного в вашу смену. Будет так продолжаться, придется расстаться с малахитовой группой. Поставим зал на перепланировку. Сделаем комнату Маугли. Или уголок таджикской девочки для снафф-экстрима. Голоса такие среди акционеров уже раздаются. Это чтоб вы знали.

– Вы хотите сказать, нас уволят? – спросила Вера.

Дядя Петя сделал обиженное лицо.

– Ну а как ты думаешь, детка, – ответил он. – У нас главный национальный приоритет – конкурентоспособность. Утратил конкурентоспособность – с вещичками на выход. Бесплатно нас кормить никто не будет.

– А мы виноваты разве? – спросила Ася. – Мы все делаем как полагается. Мы готовы конкурировать. Это вы должны публику привлечь. Может, шире информировать, что вот есть такой малахитовый зал...

– Что значит – шире информировать? Информация не так распространяется, как вы думаете. Только через word of the mouth. Кто-то заглянул, ему понравилось, он другим сказал. К вам заглядывали люди? Заглядывали. А других не позвали.

– Наверное, их роспись отпугивает на религиозную тему, – сказала Лена. – Может, им стыдно в таком интерьере...

Дядя Петя махнул рукой.

– Не говори чушь, – ответил он. – Это же развитие темы Малахитового зала в Эрмитаже... Хотя вообще-то черт его знает, и такое может быть. Ну а что, по-твоему, нарисовать надо?

– А пригласите художника Кулика, – сказала Лена неожиданно для себя. – Пусть он что-нибудь придумает.

Кто такой Кулик, она знала главным образом от культурно продвинутой Кимы – и испугалась, что дядя Петя задаст какой-нибудь каверзный вопрос, который обнаружит ее невежество. Но дядя Петя просто сделал пометку в записной книжке.

– Тут не в рисунке дело, – вмешалась Ася. – Мимо нас проходят по коридору и не заглядывают даже, я видела. Может, они просто не знают, что мы живые? Мы же стоим совершенно неподвижно. И молчим.

– Вот это уже ближе, – сказал дядя Петя. – Молчите. А вы у нас какие кариатиды? Поющие. Почему тогда тишина? За вашу зарплату и спеть можно.

Девушки переглянулись.

– Что же нам, все время петь? – спросила Лена.

– Как что? – усмехнулся дядя Петя. – Песни, лапочка. Песни музыкальных композиторов.

* * *

По зрелом размышлении как раз песен в непрерывную программу решили не включать. Во-первых, это требовало слишком большой концентрации от исполнителей. Во-вторых, по мнению дяди Пети, тексты песен могли помешать отдыху клиентов, мобилизуя их внимание и разрушая комфорт. Решено было на первое время ограничиться, как выразилась Кима, «полифоническим муром» – и только по желанию клиента переходить к песенному репертуару.

В программу включили два варианта мура. Первым была тема из «Лебединого озера» – ее отрепетировали довольно быстро. Второй мур был сделан по песне «Мондо Бонго» из фильма «Мистер и Миссис Смит». Из слов, где некстати пелось про ЦРУ, оставили только «ла-ла-ла-ла-ла-ла», которое сначала спадало легчайшим серпантином само на себя, а потом вообще проваливалось во что-то сладостно-бесстыдное. Получившуюся распевку можно было безостановочно мурлыкать на четыре голоса хоть все сорок восемь часов смены – это было красивое и экономичное решение, в смысле экономии сил.