Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - Жорж Ленотр

13 мессидора.

«Б. Д Л. вошел в Конвент 11 числа текущего месяца в половине первого, ушел оттуда по окончании заседания и был в доме № 55 на улице Оноре с несколькими гражданами. Через два часа ушел оттуда и отправился на улицу Отцов в дом № 143, пробыл там десять минут, вышел на улицу, поговорил с двумя молодыми гражданами — одному из них с виду лет 15, другому лет 10. Потом поговорил с одной гражданкой, с которой была маленькая девочка, и продолжил свой путь на улицу Руль. Там он вошел в нотный магазин, первый, если идти с улицы Оноре. Там он пробыл около двух часов; мы заметили, что туда вошло еще несколько граждан. Он ушел оттуда под руку с другим гражданином. Они расстались у Лувра. Он пошел в сад Равенства, где разговаривал с четырьмя гражданами. Поговорив с ними, он присоединился к компании, состоявшей из шести человек, в числе них находились две гражданки. Проговорив довольно долго с этими последними, он отошел от этого общества вместе с гражданином, которому на вид было лет сорок пять. Волосы его были острижены в кружок, как у бывших священников. Они гуляли взад и вперед по аллее, со стороны Фельянов, несколько раз вступали в разговоры с различными гражданами и раскланивались с другими. Расстался он с вышеупомянутым гражданином лишь в девять часов и продолжал, уже в одиночестве, гулять по той же аллее. Зашел в уборную, вышел оттуда, сел у дерева на склоне террасы Фельянов, где оставался очень долго. Там было так много прохожих, что мы потеряли его из виду Это было в половине одиннадцатого.

Вчера, 12 числа текущего месяца, этот гражданин сидел в аллее Фельянов в обществе трех граждан. Четверть часа спустя они встали, и мы заметили, что эти граждане все время обращались к нему и что он говорил больше всех. Проговорив очень долго стоя, они удалились по аллее Фельянов. Б. Д. Л. шел под руку с другим гражданином, и они вошли в дом № 55 на улице Оноре. Там они пробыли около двух часов и вышли оттуда в половине пятого. Он пошел на улицу Отцов, в дом № 143, пробыл там десять минут и, выйдя оттуда, вернулся к себе домой, откуда, по нашим наблюдениям, он в этот день больше не выходил. Тогда было девять часов вечера.

14 мессидора.

…Нас бы не удивило, если бы господин Рамбулье, отправленный в полицию гражданином Т. и только что отрешенный от своей должности, оказался из числа тех, кого этот депутат держит при себе для своей охраны, а также для того, чтобы узнать, не следят ли за ним… Совершенно невозможно следить за названным депутатом на той улице, где он живет, ввиду того, что она очень короткая и прямая. Там нет никакого места, где бы можно было сесть, кроме нескольких каменных скамей у ворот. А как только жильцы названной улицы замечают кого-нибудь, кто часто проходит мимо, они начинают смотреть в окна или посылают слуг к дверям, так что наблюдателю невозможно дежурить поблизости от его жилища.

Г.»[38].

У Ньютона спрашивали, как ему удалось открыть законы мирового движения. «Постоянно думая о нем», — отвечал знаменитый ученый. Точно так же Робеспьеру удалось если не достичь державной власти, то, по крайней мере, прикоснуться к ней лишь путем неустанных мыслей о ней, ежеминутного труда, собирания и обдумывания тысячи ничтожнейших мелочей. День, когда он был ближе всего к этой власти, был тем, в который справляли праздник в честь Верховного Существа[39]. Это было его создание, его плод причем на этот раз он проявил дальновидность и сумел найти то, что понравилось Франции. В качестве президента Конвента он должен был произнести речь перед всем собравшимся народом и идти во главе процессии: он действительно заменил короля! Бедной Элеоноре Дюпле накануне этой церемонии, вероятно, снилось, что она спит на королевской кровати. Этой безумной грезе суждено было сбыться, но для другой героини. Невероятное счастье ждало другую женщину, такую же неизвестную и еще более несчастную, которая томилась в то время в Кармской тюрьме[40].

С утра небо было на диво ясным и Париж ликовал. Розы, собранные за двадцать верст в округе, были принесены к месту события; каждое окно украшали гирлянды и знамена. В глубину дома Дюпле с улицы Сент-Оноре доносились топот идущей толпы и радостный шум праздничных приготовлений.

Максимильен сидит, глубоко задумавшись, в скромной комнате, где обрели приют его мечты. Браун, его верная собака, дремлет под столом, у которого сидит трибун… На кровати лежат приготовленные васильковый фрак, китайчатые штаны, широкий шелковый пояс национальных сине-бело-красных цветов и шляпа, украшенная трехцветным султаном. Робеспьер вспоминает о своем домике в Аррасе, о мрачном детстве, о первых шагах в этом огромном городе, где сегодня его имя у всех на устах. Он думает о том, что Франция, пресыщенная кровью, измученная террором, утомленная революцией, ждет от него одного лишь слова, слова жалости и примирения, чтобы провозгласить его властелином. Он думает о речи, которую он произнесет — ее переписанный текст лежит здесь же, на столе. Он думает, что он — властитель Парижа, что по его желанию здесь воцарится тишина или будет свирепствовать буря.

Несколько раз в течение этого века судьба Франции зависела от одной речи. От одного слова, так или иначе сказанного, могла измениться история целого государства! И очень редко люди, бывшие хозяевами положения, умели найти эту фразу, это слово, отвечающее тайному желанию нации. Во всяком случае, Робеспьеру — а сейчас нас интересует только он, — в этот день плохо послужило его вдохновение.

Облачившись в парадный костюм, он спустился в столовую, чтобы показаться друзьям. Все семейство было в сборе. Женщины — в светлых платьях, отец и сын Дюпле в праздничных костюмах. Элеонора вручила тому, кого тщеславно считала своим женихом, чудный букет из колосьев и полевых цветов; Робеспьер должен был нести его во время церемонии. В лихорадочном нетерпении он ушел, не дождавшись завтрака.

Известно, как прошел праздник Верховного Существа: начатый среди всеобщего ликования и светлых надежд, он внезапно изменил настроение под влиянием одного неудачного слова Робеспьера и окончился полным провалом.[41] Когда Максимильен вернулся вечером на улицу Сент-Оноре, измученный усталостью и жарой, осыпанный оскорблениями и угрозами, он слишком поздно понял, какую ошибку совершил. На вопросы девиц, на пышные тирады столяра он отвечал недовольным молчанием. Затем, чувствуя на себе гнетущую тяжесть ненависти и страха, возбужденных его речью, он грустно проговорил: «Недолго вам осталось меня видеть!».

После этого он прошел к себе в комнату и заперся там.

К этому страшному предвидению будущего, к этому похмелью жизни политика внезапно присоединились мелкие семейные дрязги. Его сестра Шарлотта с их младшим братом Огюстеном также поселилась теперь в доме Дюпле. Столяр отдал в их распоряжение большой, выходящий на улицу корпус дома, в котором были две обширные комнаты. Сначала все шло хорошо, хотя мадемуазель Робеспьер видела, не без некоторой естественной для женщины ревности, какие нежные чувства питал Максимильен к госпоже Дюпле и ее дочерям. В Аррасе она привыкла бьггь полной госпожой в доме брата и теперь не могла спокойно мириться с чужим влиянием на него. Ей удалось внести разлад, скорее, впрочем, кажущийся, чем реальный, в отношения Робеспьера и его хозяев. Торжествуя, она покинула дом на улице Сент-Оноре, увезла оттуда своих братьев и поселилась с ними поблизости, на улице Сен-Флорантен[42].

Но госпожа Дюпле не признала себя побежденной. Под предлогом нездоровья Максимильена она навестила его. Она постаралась убедить его, что единственной причиной его недомогания была печаль от разлуки со своей новой семьей, хотя это и было нелюбезно в отношении Шарлотты. Она преувеличивала свое беспокойство и уверяла, что человек, которого она любит как сына, нуждается в ее уходе и что в новом помещении о нем не будут заботиться так самоотверженно, как это сделали бы в доме его приемных родителей. Словом, через несколько дней она, торжествуя, вернула Робеспьера в дом столяра. Шарлотта не могла этого простить. А Неподкупный, казалось, утратил всю свою энергию: он проводил время в долгих прогулках по Елисейским Полям, по Монсо и еще далее, по лесу Монморанси. Он бродил там один, со своей собакой, собирая у заборов большие букеты полевых цветов.

Недели, предшествовавшие Термидору, были тягостны ему и его хозяевам. Один Дюпле чувствовал себя вполне счастливым: он достиг своей мечты и стал чем-то! Благодаря прекрасным связям, он получил назначение судьи при Революционном трибунале и воображал, что ему действительно позволят судить. Кроме того, он снова занялся делами и выхлопотал себе подряд на исполнение столярных работ в Тюильри: внимательно просматривая счета Конвента, мы видим, что он получил довольно крупные суммы. Но, главное, он приобрел положение среди политиков и дружбу видных деятелей. Тем, кто восхищается его благодушием и добротою, можно напомнить о письме, полученном им из Люна от Колло д’Эрбуа. Да, Дюпле стал теперь достаточно важной персоной для того, чтобы члены Конвента не пренебрегали перепиской с ним. Письмо это, очевидно, было написано не с целью раздосадовать его: