Герман и Доротея - Иоганн Гете

КЛИО

СОВРЕМЕННОСТЬ

Лишь обратился священник к судье чужому с вопросом:«Что претерпели скитальцы, давно ли крова лишились?» —Тотчас ответил судья: «Нескончаемы наши несчастья,Горькую чашу страданий мы пили все эти годы!Тем и ужасней, что рухнули лучшие наши надежды.Кто ж отрицать посмеет, что сердце его всколыхнулось,Грудь задышала вольней и быстрее кровь заструиласьВ час, как впервой сверкнуло лучами новое солнце,В час, как услышали мы о великих правах человека,О вдохновенной свободе, о равенстве, также похвальном.Каждый тогда надежды на счастье питал, и казалось,Узы, которыми праздность и своекорыстье вязалиНакрепко многие страны, теперь наконец разрешились.Разве не все народы в те бурные дни обратилиВзоры свои на столицу вселенной, которая долгоЕю была, а сейчас таковою тем более стала.Не были разве те люди посланцами истины новой,Чье триединство они вознесли до высот поднебесных.Разве не в каждом явились отвага, полет, красноречье?Мы, как соседи, на это с участьем сперва отозвались.Вскоре война загорелась, и вооруженные франкиДвинулись грозно; но нам показались только друзьями —Ими они и были; с приходом их ожили души.Всюду растили они величавое Древо Свободы,Всем обещая свое и по выбору — образ правленья.Юность бурлила восторгом, за ней ликовала и старость.Всюду, вкруг новых знамен, затевались веселые пляски.Так, получив перевес, полонили французы вначалеНаших мужчин умы — решимостью неукротимой,После — своим обхожденьем — сердца прекрасного пола.Нас не томило нисколько войны разрушительной бремя,Ибо надежда пред нами бескрайную даль расстилала,Новопролегшим путем восхищенные взоры лаская.

О, сколь радостно время, когда жених и невеста,В танце кружась, мечтают о дне долгожданного брака.Но еще радостней было то время, когда показалосьСбыточным то, что от века для разума нашего свято.Все языки развязались. Мужчины, юноши, старцыЗаговорили свободно о чувствах и мыслях высоких.

Вскорости небо затмилось. К господству стали тянутьсяЛюди, глухие к добру, равнодушные к общему благу.Между собою враждуя, они притесняли соседейНовых и братьев своих, высылая разбойные рати.Грабить и бражничать стало начальство большое помногу,Всякую мелочь помалу хватали людишки поменьше.Каждый казался одним озабочен: достало б на завтра.Все углублялась нужда, нестерпимей гнет становился.Жалоб не слушал никто, завладели они положеньем.Тут уж печаль и гнев обуяли самых спокойных.Каждый мечтал об одном — поскорей отплатить за обидыИ за двойную утрату обманутой горько надежды.Приняло сторону нашу в то время военное счастье,И за рубеж отступили французы ускоренным маршем.Только тогда нам на плечи вся тяжесть войны и свалилась.

Добр и велик победитель (таким он, по крайности, мнится),И побежденных готов он щадить, как своих, если толькоСлужат на совесть ему и снабжают необходимым.Но отступающий враг презирает законы. Ему быЛишь отмахнуться от смерти, — хватает он все без разбору.Он — в исступленье к тому же. Отчаянье и безнадежность,Душу переполняя, толкают его на злодейство.Больше не свято ему ничего. В нем совесть исчезла,Женщин он предает поруганью, их ужасом тешась.Чувствуя смерть повсюду, спешит он вдосталь упитьсяМигом последним. Он сладко хмелеет от воплей и крови.

Яростно в наших мужчинах проснулась упрямая воля —От расхищенья спасти уцелевшее, мстить за потери.Все за оружье взялись, привлеченные видом бегущих,Бледными лицами их и большими от страха глазами.На колокольнях набат, не смолкая, гудел постоянно.Ожесточенья сдержать не могла никакая опасность.Мирная утварь крестьян превратилась в орудия смерти,Вскорости вилы и косы окрасились вражеской кровью,Били врагов беспощадно, безжалостно били, и всюдуЗлоба слепая кипела, беспомощно трусость дрожала.Нет, я людей не хотел бы в таком исступленье безумномСнова увидеть. Отрадней смотреть на свирепого зверя.Пусть не твердят о свободе, уж где управлять им собою?Дай только им разгуляться, и сразу выйдет наружуТемное, злое, что было законом оттиснуто в угол».

«Достопочтенный муж! — значительно молвил священник.—Вас не могу осуждать я за то, что вы к людям так строги.От злонамерений всяких пришлось претерпеть вам немало.Но оглянитесь назад, на печальные дни, и, наверно,Сами признаете вы, что добро вас не раз навещало.Мало ли чувств благородных сокрытыми были бы в сердце,Если бы вдруг не опасность, не бедствия, что человекаДелают ангелом божьим, защитником ближних и братьев».

Старый почтенный судья отвечал с незаметной улыбкой:«Сказано это с умом. Ведь порою после пожараНапоминают с участьем владельцу дома, что, дескать,Золото и серебро уцелело, по крайности, в слитках.Правда, немного осталось, но даже немногое ценно.Роется в пепле бедняга и счастлив находкой случайной.Так вот и я обращаю охотно чистые мыслиК немногочисленным добрым делам, которые помню.Да, я видел, враги примирялись во имя спасеньяГорода. Видел и дружбу… Я видел и то, что для отчейИ для сыновней любви ничего невозможного нету,Видел, как юноша вдруг становился мужчиной, как старецВдруг молодел на глазах и за юношу действовал отрок…Даже и слабый пол, как его именуют обычно,Силу и смелость являл, не теряя присутствия духа.Тут я позволю себе рассказать о прекрасном поступкеДевушки великодушной, девицы с отважной душою.Девочек маленьких, в доме оставшись, она охраняла,Ибо мужчины пустились вослед чужеземцам бегущим.Тою порой во двор ворвалась толпа мародеров.Шарили всюду они и добрались до комнаты, в коейДевушку эту нашли — прекрасную, статного роста,С нею и девочек милых, — вернее, детей малолетних.Вспыхнула ярость в злодеях и кинулись, разум теряя,На беззащитную кучку дрожащих детей и девицу.Но из ножон одного из бездельников выхватив саблю,Тут же его уложила, — к ногам ее пал он, сраженный.После она, по-мужски, малышей от беды оградила,Ранив, кроме того, четырех, убежавших в смятенье,Заперла двор и подмоги с оружьем в руках ожидала».

Только что девушке той похвалы услышал священник,Как появилась в душе у него надежда за друга.Он уж спросить собирался, что сталось с девицею этой,Нет ли ее меж скитальцев, вот здесь — на пути злополучном.

Тут неожиданно сзади возник расторопный аптекарь,Пастора за полу дернул и шепотом быстрым промолвил:«Знаете ль, девушку эту нашел наконец я меж сотенПо описанью. Пойдемте, прошу убедиться воочью.Вы и судью прихватите, пускай он о ней порасскажет».Тут обернулись они, но судьи уж не было рядом,Он в это время своими отозван был для совета.Все же немедля пошел за аптекарем добрый священникК щели забора, и первый заметил другому лукаво:«Девушка тут, поглядите: она пеленает ребенка.Старенький ситец узнал я и тряпку узнал голубую,Те, что со всяким бельишком ей пе́редал Герман сегодня.Быстро она и толково подарки распределила,—Признаки все налицо, и в точности все совпадают.Красной шнуровкой у ней приподнята выпуклость груди,Плотно черный корсаж облегает стройную спину,Ворот рубашки лежит, аккуратными складками собран,Белой каймой обводя подбородка округлость живую.Ладной ее головы очертание гордо и смело,Ловкой рукой многократно на шпильки навернуты косы.Даже теперь, у сидящей, вы видите статность фигуры,Синими сборками — ниже шнуровки — красуется юбкаИ при ходьбе обнимает высокие стройные ноги.Это она, несомненно, — пойдемте-ка и разузнаемВсе, что удастся, о ней — добродетельна ли, домовита ль».

Тут отозвался священник, на девушку глядя пытливо:«Не удивительно вовсе, что юноша ею прельстился.Даже взыскательным взорам мужчины она угодила б.Счастлив, кому даровала природа приятную внешность.Всюду его привечают, и всюду он принят, как близкий.Каждого тянет к нему, и охотно с ним водится каждый,Если красивую внешность с любезностью он совмещает.Я поручиться могу, что соседу избранница этаЖизнь и весельем украсит, и честно сопутствовать будет,И в треволненьях житейских заботою женской поддержит.Верно, что в теле таком совершенном душа сохраниласьЧистой. А свежая юность — залог и старости ясной».

Пастору тут же в ответ осторожно заметил аптекарь:«Внешность нередко подводит! Доверья к ней не питаю.Я убеждался не раз в правоте поговорки старинной:Прежде чем пуда соли не съешь ты с новым знакомым,Не доверяйся ему легковерно, а время покажет,Как надлежит с ним держаться и сколь долговременна дружба.Дайте сперва порасспросим у добрых людей, ведь, наверно,Девушка им знакома. Послушаем, что нам расскажут».

«Ладно, я также ценю осторожность, — ответил священник,—Сватаем мы не себе, а поэтому действуй с опаской».Тотчас направились оба навстречу судье, что поспешноУлицу переходил, озабочен делами своими.С предусмотрительной речью священник к нему обратился:«Девушку мы увидали в саду, недалеко отсюда,Сидя под яблоней, шьет для младенца она рубашонкуИз полинялого ситца, что ей, вероятно, подарен.С виду она хороша и достойной нам показалась.Вам-то знакома она? Мы с намереньем добрым спросили».

В сад заглянул судья и к друзьям тотчас обратился:«Вы уж слыхали о ней. Ведь рассказывал только недавноВам о поступке прекрасном той девушки необычайной,Что обнаженным мечом и себя и детей защитила.Это она! Поглядите, могучей какой уродилась.Столь же она и добра, как сильна. До последнего часаЗа престарелым ходила сородичем. Умер он, сломленТяжкой нуждой в городке и потерей добра нажитого.С грустью покорной она и другое вынесла горе —Смерть жениха своего, благородного юноши; в первомПылком порыве чувств поспешил он во Францию. Сам жеВыбрал дорогу в Париж и нашел ужасную гибель.Ибо и там он, как дома, был ярым врагом беззаконья».

Так заключил судья. Поклонились друзья благодарно.Пастор достал золотой (серебра в кошельке ни монеткиНе оставалось. Его пораздать он успел незадолго,Видя, как мимо проходят печальной толпою скитальцы)И, протянув судье подаянье, сказал: «РазделитеМеж неимущими лепту, и бог пусть ее приумножит».Но, отклоняя подарок, промолвил судья: «Мы успелиДенег немного спасти и вещей различных и платья.Думаю, этого хватит, покуда назад не вернемся».

Пастор не отступил и вложил ему в руку монету.«В пору такую, — сказал он, — никто с подаяньем не мешкай,Также никто не смей отклонять дающего руку,Нынче никто и не знает, сколь прочно его достоянье:Знает ли кто-нибудь, долго ль скитаться ему на чужбине,Даже полоски земли не имея для существованья».

«Э, да позвольте, друзья, — озабоченно молвил аптекарь,—Будь у меня в кармане деньжонки, я все бы их отдал,Мелочь и крупные. Верно, они пригодились бы людям.Кое-что все ж подарю, чтобы видели вы хоть желаньеБыть вам полезным; не важно, коль дар от желанья отстанет».Так говоря, за тесемки он вытащил кожаный, прочный,Бисером шитый кисет, где хранился табак, и любезноУзел раздвинул, и стал оделять — нашлись там и трубки.«Скуден подарок», — сказал он, судья же на это заметил:«Все-таки добрый табак для путника вещь недурная».Тотчас пустился аптекарь расхваливать всячески кнастер.

Пастор его прервал, и с судьею они распростились:«Надо спешить, — сказал добронравный муж, — ожидаетЮноша нетерпеливо. Пускай же услышит скорееДобрую весть». И они поспешили и юношу вскореПодле коляски нашли; прислонившись к липе, стоял он.Лошади землю рыли, а Герман, сжимая поводья,В даль пред собою глядел и друзей не заметил, покудаТе, приближаясь к нему, не подали знака руками.Издали начал еще аптекарь кричать, но поближеСкоро они подошли, и священнослужитель, схватившиЗа руку друга, сказал, прерывая его: «Благодатью,Юноша, ты осенен! Не ошиблись ни глаз твой, ни сердце!Благо тебе и твоей нареченной, юноша честный!Да, вы друг друга достойны! Ландо поворачивай быстро,Едем в деревню немедля, просватаем девушку этуТут же и с ней возвратимся домой, уже как с невестой».

Стоя в молчании, Герман, без признаков радости, слушалРечи посланца, что были отрадны, как милость господня.Тяжко вздыхая, сказал он: «Сюда мы приехали быстро,Ну, а домой-то — с позором, быть может, тихонько поедем.Ибо, покамест я ждал, на меня навалились заботы,Ревность, сомненья и все, что влюбленное сердце терзает.Что ж, полагаете вы, мы придем, и она согласитсяЛишь потому, что бедна и без крова, а мы богатеи?Бедность бывает горда, коль ничем не заслужена. Малым,Кажется, девушка эта довольна и, значит, богата.Что ж, полагаете вы, что с такой красотою и нравомДевушка эта пленить не могла никого? НеужелиСердце ее до сих пор не затронуто было любовью?Не торопитесь в деревню, чтоб нашу коляску с позоромНам не пришлось повернуть. Опасаюсь того, что, быть может,Сердцем ее уж другой завладел, что, пожав ему руку,Верность до самого гроба счастливцу она обещала.Ах, и тогда перед ней я буду стоять пристыженный».

Юноше пастор собрался сказать слова утешенья,Но перебил его тут же болтливый аптекарь: «Конечно,Будь это в прежние годы, не знали бы мы затруднений.Всякое дело тогда совершалось привычным порядком.Только, бывало, невесту родители сыну присмотрят —Тотчас к себе приглашают надежного друга семейства.Он отправляется сватать к родителям девушки этойТак, как приличье велит: нарядившись, идет в воскресеньеПосле обеда хотя бы к почтенному бюргеру в гости,Дружески речи заводит о том и о сем для начала,Ловко потом разговоры вокруг да около вертитИ, наконец, о невесте словечко похвальное молвит,О женихе и о доме, откуда он сватом подослан,Умные люди смекнут, в чем дело, а хитрый посланец,Видя согласье прямое, свою продолжает беседу.Если не ладилось дело, отказ огорчительным не был,Если ж оно удавалось, то сват бывал неизменноГостем первейшим на каждом семейном празднике в доме,Ибо всю жизнь не могли позабыть супруги, что этиЛовкие руки скрепили навек их первые узы.Нынче этот обычай, подобно другим превосходным,Вышел из моды. Теперь поспешают свататься сами.Ну и отказ получай самолично, дружок, если этаУчасть тебя ожидала, — красней, перед девушкой стоя».

«Будь что будет! — вскричал с непритворным отчаяньем Герман,Речь дослушав едва и решенье в душе принимая.—Сам я пойду и свой жребий узнаю сам от любимойДевушки: ей доверяю всем сердцем, — сильнее едва лиМог бы влюбленный мужчина когда-либо женщине верить.Все, что ни скажет она, хорошо, — убежден я заране.Если ж в последний раз суждено мне встретиться с нею,Я бы хотел еще глубиной этих глаз насладиться.Если ж не суждено мне прижать ее к сердцу, то сноваГрудь увижу и плечи, которые жажду обнять я.Пусть увижу уста, поцелуй которых иль слово«Да» обещают мне счастье, а «нет» обрекает на муку.Лучше оставьте меня, вам нечего ждать. ВозвращайтесьПрямо к родителям в дом и скажите, что сын их взаправдуВ выборе прав был своем и девушка эта прекрасна.Так что оставьте меня. Через холм, тропинкою узкой,Грушу минуя, и вниз через наш виноградник пряменькоК дому я выйду. О, если б по ней мне весело с милойВыпало счастье пройти! Но, быть может, назад одинокоЭтой тропой побреду, навсегда обрученный с печалью».

Так свое слово закончив, он пастору отдал поводья,Тот их принял, справляясь с конями, покрытыми пеной,Сел поскорее в коляску и занял место возницы.

Но осторожный аптекарь минуту промедлил и начал:«Я вам охотно, мой друг, доверил бы дух мой и душу,Кости ж и тело, пожалуй, в сохранности лучшей пребудут,Если не в руцех духовных — в мирских окажутся вожжи».Но с добродушной улыбкой священник догадливый молвил:«Смело садитесь и тело доверьте мне так же, как душу.Эта рука научилась держать поводья давненько.Также и глаз мой приучен отыскивать путь понадежней,В Страсбурге я управлять лошадьми привык еще в пору,Как молодого барона туда провожал. Ведь, бывало,День ото дня приходилось мне править, летя сквозь воротаПыльной дорогой к лугу далекому, прямо под липы,Средь горожан, проводящих в веселье свой отдых воскресный».

Сердцем почти успокоясь, аптекарь уселся в коляску,С краю, однако, — готовый при первой опасности спрыгнуть,И жеребцы полетели домой, соскучась по стойлу.Клубы удушливой пыли вставали над мчащейся парой.Юноша долго стоял и смотрел, как она подымалась,Как тяжело оседала… Растерянный, долго стоял он.

ЭРАТО