Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

Ещё били в воздухе передними ногами лошади и растерявшийся возничий судорожно выламывал кореннику удилами зубы, ещё только наклонялись вперёд кинувшиеся со всех сторон стрельцы и в распахнутую дверь дома на крыльцо выскочил перепуганный насмерть поп, а оказавшаяся сверху кареты дверца откинулась, и из неё выбралась разъярённая и всклоченная царевна Татьяна Михайловна. Вид её был страшен. Отстранив рукой набежавших стрельцов, она повернулась к соскользнувшему на землю возничему. Ноздри её раздувались, тонкое лицо было искажено гневом. Такой Фёдор её ещё не видел никогда.

   — На козла его! — сдавленным голосом выхрипела она. — Сотню плетей!

Возничий повалился в ноги.

   — Матушка-царевна, — заголосил он, — это ж смерть неминучая.

   — Немедленно! — приказала Татьяна Михайловна, обводя жестокими светлыми глазами сбившуюся вокруг неё в плотную кучу челядь и стрельцов.

Это была совсем другая тётка Таня: мерзкая, безобразная старуха, косоротая и раскрасневшаяся, словно что-то вывернуло наизнанку прекрасное лицо, и из потаённых глубин проступил неведомый ранее лик.

   — Вилиим! — подозвал царевич полуполковника и, когда тот подошёл, сказал: — Выбери двух стрельцов послабей, пущай не особо усердствуют.

   — Слушаюсь, ваше высочество.

Возничего повели на соседний двор, на ходу сдирая рубаху. Царевна лично решила понаблюдать за наказанием.

   — Зачинайте! — услышал Фёдор её голос.

Хотя стрельцы и сдерживали удары, на голой спине чёрными полосами выступила из-под сорванной кожи кровь, частыми каплями стекая на землю.

Царевич пальцем поманил к себе попа. Тот, подлетев, упал на колени. Фёдор вынул из-за пояса два целковика с изображением восседающего на коне отца и положил в руку священнику:

   — Позаботься о возничем. На обратном пути заберём.

Тот, постоянно кланяясь со словами: «Благодарствую, государь-царевич», — не вставая с колен, отползал к крыльцу.

Один боярин царевич Пётр Сибирский с восхищением взирал на царевну Татьяну Михайловну.

Воевода князь Иван Прозоровский с утра сидел в сеннике, грузно расплывшись по лавке, упираясь локтями в колени, свесив скрещённые кисти между вельможно расставленных ног. Князь брезгливо смотрел куда-то за стол сквозь стоящий перед ним ковш. Время от времени поднимал руку, брал ковш, делал глоток кислющего брусничного кваса — после чего каждый раз коротко морщился. Есть князь со вчерашнего дня не хотел. А пил уже шестой день и потому не спешил появляться в таком виде ни перед кем. Неделю назад, пятнадцатого июня, пришла весть, что посланный им со стрельцами князь Семён Львов перекинулся на сторону Стеньки Разина, как и предупреждал этот наглый сотник из Москвы. Стрельцы подняли восстание, пришлось им выплатить половину задолженного жалованья. Такую прорву денег отдал, аж в нутрях всё сжалось. С похмелья было тяжело, князь вновь взял ковш и отхлебнул квасу. Он послал холопа за капитаном Бутлером и московским сотником и теперь сидел, ждал.

Дверь открылась, и вошли Давид Бутлер и Андрей Алмазов.

   — Долгонько вас ждать приходится, милостивцы, — выдавил из себя воевода. — Как думаете, выдюжим противу вора Стеньки?

   — Опереться не на ково, — спокойно ответил Андрей, присаживаясь на лавку.

Воевода спесиво сверкнул глазами, но смолчал.

   — Более-менее верных стрельцов князь Львов сдал Стеньке, а те, хто остались, при первом удобном случае сами перебегут, — продолжал Андрей.

   — Я же им деньги выдал.

   — Дал бы дня за два до вести, это бы в них боевой дух подняло, а так получилось, што ты их спужался, только меньше повиноваться будут.

   — Тогда кукиш им, а не вторую часть жалованья, — взревел князь, затем, посмотрев вновь на Андрея, спросил: — Делать-то што?

   — Грузить казну на «Орёл», цеплять к нему канатом «Медведь» и выходить в море.

Капитан Бутлер, ни разу за проведённый в Астрахани год не выводивший корабли в море, испугался:

   — Да Стенька ваш не посмеет на Астрахань пойти, чего ему тут делать.

   — Вишь, чё иноземец учёный говорит, а ты меня пужаешь. Посидим покаместь в Астрахани. Идите, — вымолвил он.

Выходя из воеводских хором, Андрей зло посмотрел в глаза Бутлеру и привёл цитату из Писания:

   — «И будеши осязая в полудни, яко же осязает слепой во тьме. И не поправить путей твоих. И будеши тогда обидем и расхищаем во вся дни, и не будет помогай тебе».

Махнув рукой, он направился к пристани. Был уже вечер, но темнеть должно было ещё не скоро. Откуда-то из-за угла выскользнул Савелий Сивой. Андрей взглянул в его суровое лицо:

   — Зайди в казарму, забери прибывших с нами стрельцов и десяток солдат и отправляйся на «Медведь», я тамо буду.

Сивой угрюмо кивнул головой и, заткнув руки за кушак, направился к казармам. Андрей спустился к пристани.

Офицеров на «Орёл» и «Медведь» доставляла отдельная лодка. Не став её дожидаться, он достиг борта вместе с подоспевшим Сивым, с солдатами и стрельцами.

Поднявшись на палубу, он сбросил кафтан и улёгся на нём. Поворочавшись с боку на бок, Андрей приподнялся, зачерпнул ковшом воды из кадки, выпил и опять улёгся, но сон не шёл, что-то томило душу. Он вновь поднялся. По течению к Астрахани шли струги, виденные Андреем месяц назад.

— Вота она длань Господня, дождались, Сёмка Львов Стеньку Разина ведёт Астрахань ему сдавать. Вот и не придёт. — Повернув голову, он заорал: — Савелий, поднимай стрельцов, заряжай пушки, Стенька пришёл.

Заспанные стрельцы вскакивали как полоумные. Один из солдат ударил в барабан. Было заметно, что суматоха поднялась и на «Орле» и на пристани. Возле пушки «Медведя» встал сам Андрей. Струги под парусом неслись по течению прямо на них. Андрей скомандовал, пушки изрыгнули пламя. Две передние струги разлетелись в щепки. Пушки «Орла» молчали, молчали и пушки города. Андрей красочно выругался.

С «Медведя» дали второй залп, но струги со всех сторон облепили баржу. Сейчас бы залп с «Орла» в это скопление, но «Орёл» молчал. Андрей видел, как казаки полезли на борт. Видел, как Сивой прыгнул в воду. Потом один из нападающих ударил его древком пики по голове, и он упал на палубу. Когда Андрей пришёл в себя, он был уже на берегу, его куда-то тащили разъярённые казаки. Над речной гладью светились огромными огненными факелами корабль «Орёл», баржа-галера «Медведь» и яхта «Царёва».

Нахохлившись от неудач, Артамон Матвеев шёл в сторону Земского приказа[88], прямо через хаос торговой площади, и сосредоточенно разглядывал людей, не обращавших на него внимания. В пёстром мельтешащем месиве кипели страсти, сливались в одно большое лоскутное одеяло рубахи и опашни, охабни и кафтаны, топтали друг друга сапоги и лапти, водили свой пьяно-замысловатый хоровод неопохмелившиеся мужики с синюшными лицами. Здесь пили пиво, били в бубен, спорили и ссорились, торговали и торговались, плясали и, крича, бежали вместе со всеми за облезлыми медведями на цепи. Пьяный скоморох приставал к гулящей, подвыпившей жёнке, предлагая половину дневного заработка, а грязный мальчуган в не стиранной недели две рубахе пытался утянуть мамку домой.

Матвеев вошёл под тень наугольной башни, к наглухо закрытым Космодемьянским воротам. Из-под арки вышел дьяк Посольского приказа Семён Алмазов, точная копия своего младшего брата Андрея, крестник Сергея Матвеева.

   — Дела плохи, Артамон Сергеевич, боярин Лаврентий Ордын-Нащокин уговаривает заключить долгий мир с Польшей. А для ентого, он говорит, можно и Киев полякам возвернуть.

   — Ежели Киев отдадим, гетман Дёмка Многогрешный к полякам побежит, а ежели Дёмка перебежит, меня с Малороссийского приказу сымут. Надоть чтой-то удумать.

Разговаривая, они шли вдоль стены, затем свернули к церкви Святого Георгия, Артамон оглядел двух старух и калеку без руки на паперти. Чуть ниже от притвора сидели слепые.

Они задирали к невидимому небу лица, тянули во все стороны руки и что-то пели.

   — Если б ты ведал, как мне не хватает твово брата сейчас на Москве, — выдохнул Матвеев.

   — Да чой-то ни слуху ни духу о нём, кабы чаво не стряслось.

Матвеев заглянул в переулок:

   — Боярин князь Иван Хованский получил несколько поместий под Киевом. Ты ему намекни, что Ордын-Нащокин уговаривает царя вернуть Киев, свара начнётся, токма держись.

   — Кабы мне из приказу не вылететь?

   — Не бойся, я тебя к другому, большему делу пристрою.

Семён поклонился в пояс Артамону Сергеевичу и свернул на Сретенку, Матвеев пошёл назад.

Четвёртые сутки Андрей Алмазов висел на цепях в пытошной избе. На вторые сутки после появления под стенами Астрахани Степан Разин атаковал город. Из четырёхсот шестидесяти пушек города выстрелила лишь одна, и пушкарь тут же был зарублен стрельцами. Сам воевода получил удар в живот пикой от стрелецкого головы Ивана Красулина и был отнесён в храм Христа Спасителя и положен перед иконой Казанской Божьей Матери. Восставшие вышибли дверь, зарубив охраняющего её сотника Фрола Дора, которого тут же окрестили Фролом Дурой. Находящиеся в церкви офицеры и их семьи были порублены прямо в храме. Одна из пуль пробила икону Божьей Матери. Воеводу приволокли к атаману и после его отказа выдать городскую казну скинули с колокольни, а потом долго топтали бездыханное тело. Младший брат воеводы Михаил был зарублен ещё в церкви. Поэтому в пытошную избу атаман приволок двух сыновей Прозоровского, старшего пятнадцатилетнего и младшего восьмилетнего, и пытал их наравне со взрослыми. Старший Борис, на которого более нажимали, на третий день скончался и сейчас висел рядом с Андреем. Невдалеке возле стены, забрызганной кровью, разодетый как боярин сидел Стенька Разин. Перед ним ползала на коленях вдова княгиня Прасковья Фёдоровна Прозоровская: