Играя с судьбой (СИ) - Капитан Немо

Но не успеваю я додумать, как за первой вспышкой следует вторая, меня накрывает, словно океанской волной и из разрозненных кусочков воспоминаний неожиданно складывается картинка, того что последовало за переходом — моя встреча с лигийцами.

Зря я, наивный, надеялся, что сторожевики Лиги не заметят корабля, сдуру вломившегося в систему Ирдала. Заметили тотчас и тут же пошли на перехват. Корабли же Иллнуанари за мной не последовали, хоть я втайне на это надеялся: появись они следом — мне было бы проще ускользнуть. Но не вышло.

Все что я мог — стараясь резко не менять вектора движения, постепенно наращивать скорость и надеяться, что оторвусь; глядишь, дождусь момента, когда предохранительная система даст добро на повторное использование деструктора и я снова смогу уйти в прыжок. Куда — в тот момент я не думал, голова была забита лишь одним — удрать от навязанного эскорта, и не погубить ни Фори, ни Арвида.

Мне это почти удалось. Почти…

Я мысленно застонал, вспомнив, как невесть откуда, прямо передо мной выросли корабли, совершенно не похожие на сторожевики лигийцев: небольшие, маневренные, по виду больше всего похожие на яхту самого Арвида, и очень хорошо вооруженные. Действовали они слаженно и профессионально.

Будь я один, не приходись мне думать о пассажирах, я бы позволил себе рывком нарастить ускорение, показать все, чему меня научили, и попытаться-таки вырваться из окружения; но вот этой роскоши я себе позволить не мог.

Дали Небесные! Казалось, не было того, чего бы я не мог отдать за возможность вырваться из ловушки, но заплатить за свою свободу жизнью симпатичной маленькой женщины — эта цена была слишком велика. Вспомнилась мягкая улыбка, звук ее голоса, странный выговор, ее успокаивающее: «прорвемся, рыжик», и я понял, что не прощу себе этого никогда.

Для меня было очевидным, что рывок ускорения выжмет из ее тела остатки крови, остатки дыхания, и можно будет сколько угодно каяться и проклинать судьбу — но жизнью мои сожаления ее вновь не наполнят, поэтому, сцепив зубы, я заставил себя смириться.

Сердце билось запертым в чересчур тесной клетке зверем. Мне хотелось бежать, но под конвоем чужих кораблей, я спокойно проследовал в порт, избегая рывков, с плавностью и аккуратностью достойной суперкомпьютера посадил яхту на небольшом островке, затерянном посреди океана, открыл люки, наблюдая на мониторе, как с разных сторон к кораблю стремительно выдвигаются группы вооруженных людей.

Они двигались слаженно — так же как звено кораблей противника, вынудивших меня принять решение о посадке. Штурмовикам не потребовалось много времени что бы пересечь поле и добраться до яхты.

Чувствуя только отчаяние, я коснулся пальцами теплого синего камня, словно приклеившегося к краю консоли — туда, куда его положил. Нет, меня не грызло сожаление, что он уходит из рук. Это чудо и так не принадлежало мне, и я даже был этому рад. Удержать в руках кусок солнца и не обжечься — так не бывает. Но почему-то мне было жаль, что расстаться с ним пришлось настолько быстро, даже не успев, как следует, познакомиться.

Топот шагов, проклятия, раздававшиеся уже внутри корабля, а это все же были проклятия, заставили меня вспомнить, где я оставил Фори. Похолодев, я вскочил на ноги, кинулся к выходу из рубки, но не успел до него добежать. Воздух вокруг завибрировал, заискрился, в нос шибануло нестерпимой вонью; отчего-то закружились стены, поменялись местами пол и потолок, и последнее, что я увидел отчетливо и резко — была фигура человека в защитном костюме, крепко державшего парализатор в руках. Видимо, он все же хлестнул меня зарядом; и ватная тяжесть во всем теле, ощущение, что я вот-вот распадусь на куски, были последствием выстрела.

Как же плохо-то. Как погано. Во рту — вяжущая сухость, хочется пить, но я даже не могу шевельнуть языком.

Долго ли это со мной — не знаю. Время застыло.

Откуда-то приходит воспоминание. «Муха в янтаре». Черное насекомое внутри камня солнечного цвета кажется живым, я жду, что она вот-вот почешет лапки, шевельнет крыльями. Но муха недвижима. И сейчас я чувствую себя той самой мухой: при всем желании даже шевельнуться не могу!

Влажная ткань легла на лоб, потом скользнула на одну щеку и на другую. Кто-то заботливо обтирал мне прохладной мокрой тканью лицо и шею.

Потом прохлада металлической ленты плотно обхватила запястье. Знакомое ощущение. Обычно так присасывается к коже кибердиагност.

Я? В госпитале? Такое возможно?

А от запястья по венам с каждым толчком пульса расползается тепло, освобождая скованное, непослушное тело. Несколько секунд — и я уже могу слегка двинуть пальцами. Еще пара минут, и мне удается поднять веки.

Первое что бросается в глаза — белоснежный потолок, следом — светлые стены. Потом взгляд сквозь прямоугольник окна скользит дальше — к простору, откуда в комнату вливается поток яркого света, свежего, остро пахнущего йодом воздуха и расслабляющего ласкового тепла.

Ко мне склоняется очень яркая женщина, ее волосы крупными кудряшками цвета апельсина выбиваются из-под кокетливой шапочки, и брови и ресницы у нее тоже рыжие, и на белой коже россыпи охристых пятнышек — особенно много их на щеках и носу.

— Очнулся? — Спрашивает она, глядя на меня со странным выражением на лице. Не будь я пленником, мне подумалось бы, что это — сочувствие. А еще я окончательно убеждаюсь — она говорит на незнакомом языке, но это не мешает мне ее понимать.

— Где я? — Слова даются мне с трудом, язык, который словно оцарапали наждаком, едва ворочается во рту.

Женщина не понимает. Неудивительно. Покачав головой, она отодвигается немного, и, отвернувшись от меня куда-то в сторону, зовет:

— Эгрив, мальчик очнулся.

Стало быть, я — пилот, гражданин Раст-эн-Хейм для нее просто мальчик? Интересно, она в курсе — кто я? Хотя, свой вопрос я задал ей на языке Торгового Союза, так что по одному звучанию вопроса она должна бы понять. Впрочем, что я сам знаю о ней? Ничего ровным счетом, кроме того, что встреться я с ней на Лидари — долго бы ошеломленно смотрел вслед. Настолько рыжих я в жизни еще ни разу не видел.

Женщина вновь улыбается и отходит в сторону, пропуская ко мне высокого худощавого мужчину в униформе медслужбы.

— Где я? — Я выталкиваю через сухие, плохо повинующиеся губы тот же вопрос.

— В госпитале, — отвечает мне медик на языке Раст-эн-Хейм.

Потом его рука ложится на полосу браслета кибердиагноста плотно обхватившего запястье. Под кожу вновь впрыскивается живительное тепло, растекается с током крови по организму. И тотчас у меня начинает кружиться голова и путаться мысли.

Вот не вовремя эта слабость.

Я смотрю медику в лицо, замечая, как теряет четкость окружающий мир, да и лицо плывет, словно в мареве. Собираю остатки сил и шепчу:

— Со мной были мужчина и женщина. Они живы? Где они?

В глазах медика появляется недоумение, но я повторяю вопрос, перехватывая руку, вцепляюсь в его пальцы из последних сил.

— Фори, — шуршанием срывается с моих губ, — Арвид?

Мужчина без труда высвобождает руку, и, то ли сдержанный вздох, то ли сдавленный возглас вырывается у него.

— Фори? — упрямо повторяю я, чувствуя, как меня покидают силы, мир подергивается серой туманной дымкой и как тяжело становится удерживать внимание.

— Да, живы, — ответ настигает уже в зеве внепространственного тоннеля, схлопывающегося вокруг, отрезая меня от мира.

Хочется взять медика и вытрясти из него все, что он знает о Фориэ и Арвиде, но мне не удается удержаться на грани меж сном и явью. Я проваливаюсь в сон, как в трясину, как в зыбучий песок. И мир вокруг делает несколько оборотов вокруг своей оси.

Когда чернота вокруг истончается, я захлебываюсь синевой, она везде вокруг меня — то густая, то истончено-блеклая. Порой кажется, из ловушки легко выбраться, отмахнувшись от голубовато-белесого тумана как от морока, но проходит мгновение, и дымка перерождается, превращаясь в сапфировый ливень, с пути которого мне не уклониться.

Капли синевы обжигают кожу холодом, прошивают тело насквозь, сосредотачиваясь там, где положено находиться сердцу и неожиданно из ледяного комка пробивается первое весеннее тепло, прорастая ниточками по ходу нервов.

Синева…. Она протянулась снаружи в меня, сплелась свою хитрую паутину, которая отзывается на каждый сполох снаружи. Но страх и неприятие прошли. И даже бешеный стук сердца становится умиротвореннее, реже. На каждое биение пульса синь отзывается изменением оттенка: словно от ветра пробегает рябь по волнам. Хотя, может, это сердце, сбившись с собственного ритма, подстроилось под мерцание сини?

Мне не понять этого, да и нет нужды искать ответ. Такого полного, ничем не нарушаемого покоя я никогда не испытывал, и мне совсем не хочется волноваться, нервничать и разрушать иллюзию.