Живая ртуть - Делаверн Хельга

*

Лена делилась переживаниями насчёт предстоящих экзаменов – своих и моих – когда я взял её за руки.

– Ты чего? – улыбнулась она.

– Хочу…сказать тебе что-то.

– Что?

Мой язык не слушался, а мозг будто и вовсе отключился. Я столько раз представлял эту сцену – представлял, как в первый (в идеале и в последний) раз признаюсь девушке в любви, что, столкнувшись с этим наяву, позабыл нужную последовательность действий.

– Я…я…, – в ушах зазвенел звонкий смех Лили на мою речь, – я люблю тебя, – выпалил я на одном дыхании.

Лена шагнула назад, и её руки выскользнули из моих.

– Мы друзья, – сказала она.

– Да, – кивнул я и тут же осёкся, – то есть, нет. Я люблю тебя, – мой голос по-прежнему звучал неубедительно, хотя я отметил, что признаться повторно проще, чем произнести эти слова в первый раз.

– Я не люблю тебя. Ты не любишь меня. Мы друзья.

– Нет, люблю, – настаивал я.

Лена покачала головой.

– Даже если и так, то твои чувства невзаимны.

– Хорошо. Я просто хотел, чтобы ты знала.

– Мне домой пора…

– Я провожу.

– Нет! – отрезала она и добавила уже мягче. – Сейчас нужно экономить каждую минуту. На носу экзамены, сам знаешь. Увидимся на выпускном! – Лена махнула на прощание рукой и, не дожидаясь моего ответа, исчезла на послезакатной улице.

Глава двенадцатая

Семейная тайна

Ромка пронёс на выпускной странное пойло, гордо именуемое то ли коньяком, то ли портвейном. Огненная жижа, от которой я поначалу отказывался, ударила мне по мозгам до такой степени, что домой меня тащили не менее пьяные Ромка и Вовка, и посреди ночи вручив моё почти безжизненное тело негодующей матери, удрали, пока она всыпала им за компанию.

– За вами что, никто не следил? – спросила она, и я развёл руками, чудом удерживаясь на ногах. – Как тебе не стыдно, Никита! Ты у нас такой воспитанный, интеллигентный мальчик, медалист, будущий врач, а напился как хулиган из неблагополучной семьи!

Я усмехнулся.

– Медалист, будущий врач…Гордость школы, гордость семьи! Хватит! – я сбросил со стола учебники, по которым готовился к экзаменам в институт. – Надоело! Я устал!… быть самым умным, самым воспитанным, самым…а главное ради чего? Ради этого? – я потряс медалью и аттестатом. – Ради поступления в медицинский?

– Я знала, что этот Рома Краснов тебя испортит. И Вову он тоже испортил. А ведь я просила тебя не общаться с этим мальчиком…

– Мама, хватит, – я схватился за раскалывающуюся от боли голову, – остановись!

– Предупреждала, что ничем хорошим ваше общение не закончится. И ещё эта девчонка вскружила тебе голову, да так, что ты ввязался в драку! Уму непостижимо, Никита! Что ты смотришь на меня? Думал, отец не расскажет мне о ней?

– Мама, я сейчас в окно выпрыгну.

Она сложила руки на груди.

– Прыгай. Ты же теперь эгоист, только о себе думаешь.

Не сводя с неё глаз, я открыл окно.

– Лилька! – я высунулся в окно. – Лилька!

– Ты что, совсем рехнулся? – мать рывком затащила меня в комнату, закрыла окно и влепила мне пощёчину. Если не полностью, то на половину я точно отрезвел. – Хочешь прожить всю жизнь, как я? С осознанием, что тебе позволили любить?

Я потёр щёку, по которой она ударила меня.

– Я не понимаю.

– А что тут непонятного? Твой отец никогда меня не любил. Я любила, а он нет. Знаешь, как это унизительно, быть с человеком, которому ты безразличен?

– Зачем он женился на тебе, если не любил?

– От безысходности. Та, кого любил он, отказала ему. И девчонка эта, если и будет с тобой, то только от безысходности. И я не хочу для тебя такой же судьбы. Не хочу, чтобы ты страдал также, как страдаю я, – она потёрла виски. – Ложись спать.

– Мам, я…

– Никита, ложись, пожалуйста, спать. Я устала не меньше твоего.

*

Я обернулась. В окне Смирнова горел свет, но там никого не было.

– Что? – спросил Серёжа.

– Показалось.

Он засунул руки в карманы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Так, значит, не любит?

Я грустно улыбнулась.

– Не любит.

– Ну и пусть. Другой полюбит. Что мне сделать, чтобы ты не грустила?

Я посмотрела на него.

– Женись на мне.

Он хмыкнул.

– Я могу. Когда?

– Осенью. В октябре.

– Нет, – ответил Серёжа, – в октябре не получится. Меня в армию заберут. Давай летом? После твоих экзаменов в институт?

– Давай летом.

Он приобнял меня за плечи.

Впервые кто-то провожал меня до дома.

Глава тринадцатая

Голубка

В огромной пушистой шубе, подаренной Серёжей, я напоминала голубя, о чём неоднократно ему повторяла, а он поправлял – и меня, и шубу: «Не голубь, а голубка». И вот теперь я – «голубка» – переступая с ноги на ногу от кусачего мороза февраля, топчусь у подъезда Смирнова. Сколько прошло? Год? Два? Три?

Серёжа понимал, что у меня «не стерпелось – не слюбилось» и не навязывался. Он, в общем-то, тоже меня не любил, но ему было проще: его сердце не принадлежало никому, в отличие от моего.

Я узнала Смирнова сразу, хотя он стал выше, или мне так показалось, потому что я слезла с каблуков, и, увидев его, я поняла, как ёкает сердце.

– Привет, – я улыбнулась.

Он остановился.

– Привет, – нехотя ответил Никита.

– Как ты? – улыбка не сползала с моего лица. Я рассматривала его с жадностью, как рассматривают человека, чей образ хотят сохранить в памяти, будто чувствовала, что мы больше никогда не увидимся.

– Хорошо.

– Поступил в медицинский?

– Да.

– Не разочаровался в выбранной профессии?

– Нет.

– Я рада, что у тебя всё хорошо.

– А ты как? – спросил он также, как и отвечал – холодно и из вежливости.

– Тоже хорошо.

– Хорошо.

Заприметив вдалеке Лену, копошившуюся в сумке, я поникла. Лена живёт или, скорее, жила в трёх улицах от Смирнова, и вероятность, что она оказалась здесь случайно, или по пути – нулевая. Они встречаются, возможно, даже поженились в то время, как я ношусь со своей безответной любовью, которую по непонятным причинам не могу вырвать из груди.

– Удачи тебе…Пока, – грустно улыбнулась я.

– Пока, – Смирнов залетел в подъезд.

*

Лена, достав из сумки перчатки, выпрямилась: у подъезда Лиля разговаривала с Никитой; ни с ним, ни с ней Лена не общалась, потому, опустив голову, она развернулась и пошла в обратном направлении. Прогулка до автобусной остановки отменяется: новую пучину жалоб, слёз и признаний от них она не переживёт.

Глава четырнадцатая

Молча забывают

– Но её-то ты должен помнить. Она ведь после школы за этого Серёжу замуж вышла. Прожили они вместе, правда, недолго. Его убили в девяносто третьем. Какая несчастная судьба – остаться вдовой в столь молодом возрасте, – о жизненной трагедии некогда близкой подруги Света рассказывала будничным голосом. – Она, кстати, в нашей школе работает, представляешь? Учителем стала.

– Как и хотела.

Она улыбнулась.

– А говоришь, что не помнишь, Смирнов. Снимай пальто, – она дёрнула меня за рукав, – спаришься же… За вашей любовью вся школа наблюдала, даже учителя. Жаль, что у вас ничего не получилось.

– В каком смысле вся школа наблюдала?

– Так Лилька любила тебя, любила до безумия. Ты разве не знал? Иннокентий! – Света рванула в объятья моего бывшего одноклассника.

Я залпом допил содержимое пластикового стаканчика, напоминавшее по вкусу то самое пойло с выпускного, и, ни с кем не попрощавшись, покинул школу.

На этот раз навсегда.

– Никита?

На перекрёстке я обернулся.

Лиля, разряженная как новогодняя ёлка, улыбалась мне.