У нас убивают по вторникам - Алексей Слаповский

— Вот, блин, дали заданьице. Жену он любит. Я тоже мужа люблю — ну и что? Неужели перед смертью не хочет­ся чего-нибудь такого, чего не было?

— Почему же не было? Было.

— С такой женщиной, как я? — сомневается София.

— При чем тут — как вы, не как вы. По любви было. А если хоть раз было по любви, умереть не страшно.

София долго смотрит на Быстрова, пытаясь понять, что он сказал. Потом вдруг набрасывает на себя простыню.

— А по любви — это как? — спрашивает она. — Ну, то есть, какие ощущения? Оргазм какой-то другой? Или что-то еще?

— Это на уровне души.

— Будто если выпить? — угадывает София.

— Нет.

— Ну — нанюхаться?

— Чего.

— Морочишь мне голову! — с досадой говорит София. И вдруг начинает хлюпать.

— Я, может, тоже хочу с собой покончить!

— Что мешает?

— Как что? Чувство долга.

— Перед мужем, детьми? — теперь черед Быстрова уга­дывать.

— Какой муж, какие, блин, еще дети? Вот перед этим чувство долга! — София сбрасывает с себя простыню. — Ты подумай, как я могу это уничтожить? Оно людям служить должно! Ну и мне тоже!

Слова странные, конечно, но поза Софии на этот раз так бесхитростна, так невинно откровенна, что Быстров не­вольно чувствует прилив мужской силы.

— А ты знаешь, я, пожалуй. — склоняется он над Софи­ей.

Та немедленно вскакивает и начинает одеваться.

— В чем дело? — удивлен Быстров.

— Методика! Теперь ты меня будешь хотеть со страшной силой. Будешь искать, уговаривать, упрашивать. Тебе будет не до самоубийства. Вот телефон, — она оставляет визитку на ночном столике.

И напоследок страстно целует Быстрова.

— Это чтобы тебя больше разобрало.

Она выходит. Быстров смотрит на визитку и рвет ее в мел­кие клочки.

Только сейчас он замечает, что в углу комнаты сидит че­ловек в штатском.

— Ну и дурак же ты, — говорит человек.

— Хуже. Я как раз слишком умный, — не соглашается Быстров.

Так прошли день и вечер и наступила ночь.

Быстров лежит в постели со Светланой.

В углу спальни клюет носом человек в штатском.

— Черт знает что, — говорит Светлана. — Теперь я знаю, что чувствуют звери в зоопарке.

— При чем тут звери? — возражает Быстров. — Звери не понимают. А люди понимают и все равно лезут в клетки. Реалити-шоу всякие. Что их, нарочно загоняют?

— Я не хочу жить в реалити-шоу. Зачем ты придумал это самоубийство?

— Я не придумал. У меня нет другого выхода. Я не хочу жить в вечном унижении.

— Тебе все равно не дадут этого сделать. Может, призна­ешь свою вину?

— Мне нечего признавать. Если тебе плохо, можешь от меня уйти.

Светлана целует мужа в плечо.

— Ты же знаешь, что я тебя люблю. Просто — сплошные неудобства. И дочь страдает.

В соседней комнате страдает дочь. Она даже стонет. На пару с молодым человеком в штатском. То есть сейчас он не в штатском.

Светлана ворочается, достает из тумбочки таблетки. Человек в штатском, тут же встрепенувшись, подходит. Протягивает руку:

— Позвольте.

— Это снотворное!

Штатский вертит упаковку. Достает одну таблетку, дает Светлане. Подносит стакан воды — запить. Следит за тем, как Светлана глотает таблетку. Прячет упаковку в карман, садится в свой угол.

Утро. Быстров бежит по парку. За ним трусят двое сопро­вождающих. Быстров оглядывается, усмехается и прибав­ляет скорость. Бежит изо всех сил. Сопровождающие, запы­хавшись, не отстают.

— Чего это с ним? — спрашивает один.

— Черт его знает.   Понял! — вдруг озаряет другого.

— Что?

— Он так себя хочет до смерти довести! Самоубийство при помощи бега!

— Хитрый, зараза!

Они догоняют, один мчится наперерез. Вылетев из ку­стов, оказывается на пути Быстрова, останавливает его.

— Потише, пожалуйста!

Быстров возвращается к дому. Там журналисты с камера­ми, микрофонами, блокнотами. Вот один из них приближается.

— Вы обещали интервью дать, я вам звонил, — говорит он Быстрову.

— Две минуты! — предупреждает сопровождающий и зор­ко смотрит на журналиста.

Журналист делает знак оператору, тот наставляет каме­ру, журналист поднимает микрофон:

— Скажите, ваше заявление о самоубийстве — это не блеф? Есть такое мнение.

— Молодой человек, — веско отвечает Быстров, — я не сле­сарь Вася Пупкин. Люди моего положения так не блефуют.

— Ну, блефуют и покруче.

— Но не я. Да и зачем мне блефовать?

— Внимание прессы, слава.

— Кому нужна предсмертная слава?

— Не скажите, — возражает журналист. — Недавно слу­чилась история.

Он рассказывает, а мы видим эту историю:

— Молодой человек, назовем его Костя, начитался о вас, насмотрелся по телевизору.

(Худой и бледный юноша Костя видит портреты Быстрова в газетах и по телевизору.)

— А была у него девушка. Ну, как была: влюблен он в нее был, а она нос воротила.

(Костя что-то горячо говорит юной красавице, а та во­ротит нос.)

— Зато у нее все стены оклеены разными знаменитостя­ми.

(Действительно стены оклеены знаменитостями, то есть их фотографиями. Красавица сдувает с них пыль, а некото­рые целует.)

— И она сказала ему: ты мне нравишься, Костя, но полю­бить тебя и выйти за тебя замуж я могу только в том случае, если о тебе будут писать в газетах и показывать по телевизору.

(Красавица говорит Косте:

— Ты мне нравишься, Костя, но полюбить тебя и выйти за тебя замуж я могу только том случае, если о тебе будут писать в газетах и показывать по телевизору.)

— Костя думал, думал, думал, — продолжает жур­налист, — ничего не мог придумать. Талантов у него нет, заслужить славу долгим и упорным трудом проблематич­но, а главное, пока заслужишь, на пенсию пора, какое уж тут жениться. Тут-то как раз он и узнает о вашем поступ­ке. И приходит ему в голову идея.

(Косте приходит в голову идея. Я понимаю, что это не киношная ремарка. Как это показать? А не знаю. Пусть ре­жиссер и актер думают, как это показать, у них такая про­фессия.)

— Пошел Костя в супермаркет. Встал перед камерой сле­жения.

(Костя стоит в супермаркете перед камерой слежения.)

— Поднес к виску травматический пистолет, который он купил накануне.

(Костя подносит к виску пистолет.)

— И крикнул: меня покажут по всем каналам, я стану знаменит! И ты никуда не денешься, полюбишь меня и вый­дешь за меня замуж!

(Костя кричит, но его слов не слышно: камера не записы­вает звука. Костя стреляет и падает.)

— На другой день это действительно показали по всем каналам: очень уж эффектные кадры.

(Чередуются три канала и три ведущих: показывают одно и то же. Ах, дескать, какой ужас. Это как рушащиеся в Нью-Йорке здания показывали бесконечное число раз. Ах, как ужасно. Гибнут люди. Летят из окон. Посмотрите еще раз, как это страшно. И еще раз. И еще. Страшно, не прав­да ли? Кто не видел, показываем еще раз. После репортажа смотрите фильм «Титаник», там тоже все очень интересно.)

— Видела эти кадры и девушка. Но Костя оказался прав только наполовину. Да, она полюбила Костю, хоть и посмерт­но, а вот выйти замуж за него не могла. По понятным при­чинам. Не рассчитал парень.

— К чему вы мне это рассказываете? — сухо спрашивает Быстров.

— Просто к слову пришлось. Не дадите автограф? Журналист достает блокнот и ручку. Сопровождающий насторожился, но не усмотрел ничего

криминального.

Журналист шепчет:

— Оставьте ручку у себя. Наконечник смазан токсином ботулизма. Мгновенная смерть. Только подождите, пока мы отойдем.

Журналист берет блокнот, отходит, делает знак операто­ру.

Они приготовились снимать.

Быстров держит ручку в опущенной руке, спрятав ее в ку­лак.

Идет к двери подъезда. Оператор наставил камеру.

Быстров оглядывается. Видит усмехающегося журнали­ста. Тот провоцирует его усмешкой. И Быстров поднимает руку — непроизвольное движение, хотя можно было сде­лать все незаметно. Человек в штатском тут же подскакива­ет, выхватывает ручку. Озирается. Журналиста и оператора след простыл.

Человек в штатском осматривает ручку. Пробует что-то написать у себя на ладони. И падает.

Умирая, шепчет:

— Так я и думал. Токсин ботулизма. Черт, вот досада.

Быстров — у батюшки Иннокентия в пустом храме. Есте­ственно, один из сопровождающих находится тут же.

— Великий грех ты задумал, сын мой, — увещевает ба­тюшка. — Опомнись!

— Если я сам себя не убью, они меня все равно убьют.

— На все божья воля. Может, еще и не убьют.

— Убьют. Я их понял. Как только поймут, что я переду­мал, тут же и убьют.

— А ты передумал?

— Нет. Пока нет. Не вижу выхода, батюшка.

— В спасении выход. В спасении души.

— Знаете, у меня такое чувство, что я не себя убиваю, а кого-то другого.

— Это кого же?

— Не знаю. Я с ним еще плохо знаком. Батюшка не знает, чем утешить Быстрова. Тот выходит, опустив плечи.