Русская Мельпомена (Екатерина Семенова) - Елена Арсеньева

– Семенова! Яковлев! Шушерин!

И снова, и снова:

– Семенова! Се-ме-но-ва!

Тут уж как-то не до выволочки за косу… А потом на сцену ринулись члены репертуарного комитета. Семенова и прочие актеры были жарко обцелованы, переходя из рук в руки, и Шушерин никак не мог добраться до безобразницы. А когда бури восторга поутихли, он увидел замкнутого, надменного Гагарина и Катерину, стоящую перед ним с потерянным видом, увидел равнодушно удаляющегося Яковлева… и стало Шушерину, который и отродясь-то дураком не был, а благодаря многочисленным сыгранным ролям и житейской наблюдательности сделался недурным знатоком душ человеческих, до того ее, бедняжку, жалко, что он решил Катеринину косу оставить в покое… Тем паче что коса была, конечно, привязанная, из чужих волос, дернешь и оторвешь, у самой-то Катерины волосы не бог весть какие длинные…

К тому же все кругом кричали про «находку» Семеновой и Шушерина: мол, «находка» сия сделала развязку трагедии еще более эффектной. Ну не станешь же спорить с господами из репертуарного комитета! Им небось виднее!

После спектакля состоялся великолепный ужин, на котором притихшая Катерина сидела рядом с Иваном Алексеевичем Гагариным. К нему постепенно возвращалось доброе расположение духа, а после окончания пирушки карета князя увезла их обоих в его петербургский дом.

* * *

В один из майских дней 1808 года небольшая закрытая карета выехала из Парижа через северную заставу. В ней находились двое: очень красивая женщина лет двадцати с небольшим, а также молодой человек необычайно изящного сложения. Подорожные документы гласили, что путешественников зовут Мари-Жозефина Веммер и Луи Дюпор.

– Куда следуете? – спросил жандарм.

– В Россию бежим, – ответил, подмигнув, молодой человек.

Жандарм улыбкой оценил шутку, отвесил красавице поклон и захлопнул дверцу кареты: документы были в полном порядке, подписаны кем положено, с необходимыми печатями, чего еще надо? Пусть мадемуазель и месье следуют куда заблагорассудится: хоть в Россию, хоть в Польшу, хоть в Германию… только бы не в Англию, ибо с Англией мы находимся в состоянии вечной войны!

Жандарм посмотрел вслед карете: истинную красавицу она увозила! Ему невдомек было, что под сиденьем кареты, в особом тайнике, замаскированном под бархатной обшивкой, лежал еще один комплект документов. Впрочем, обнаружь их этот жандарм, он бы страшно удивился: и эти бумаги тоже были выписаны на те же самые имена – Мари-Жозефины Веммер и Луи Дюпора. Правда, на них не значилось никаких печатей и подписей. Именно эти бумаги и будут предъявлены путешественниками в России (а документы с печатями и подписями перекочуют под бархатную обшивку сиденья) в доказательство того, что они «бежали» из Франции от «злобного корсиканского чудовища», сиречь императора Наполеона. Бежали тайно, подвергая опасности свои драгоценные жизни и спасая право любить друг друга… Влюбленный Дюпор, кстати, сообщит, стыдливо потупляя глаза, что принужден был переодеться при бегстве в женское платье! Что ж, он был до того малоросл и субтилен, особенно рядом с величавой Жорж, что осталось только ей переодеться в мужское для довершения маскировки!

Видимо, не понадобилось.

Пограничная служба на российской заставе не заинтересовалась, каким же образом удалось путешественникам вырваться из Франции без нужных документов. О прибытии двух этих лиц предупреждали загодя, причем бумага пришла за подписью рижского губернатора графа Бенкендорфа. Однако, не заезжая в Ригу, французы последовали прямиком в Петербург, где их встретил Бенкендорф-сын, граф Александр Христофорович, и препроводил в свой дом. И буквально на другой день по Петербургу сперва прошелестел, потом пролетел, а потом и шумно пронесся слух о том, что прибывшая из Парижа Мари-Жозефина Веммер не кто-нибудь, а знаменитая актриса мадемуазель Жорж, взявшая псевдоним по имени своего отца и прославившая это имя во всей Европе!

Театральный Петербург встрепенулся. Сразу поползли самые интересные слухи. Правда, насчет Дюпора никто ничего не знал: танцовщик да и танцовщик, у нас уже есть один француз – Дидло, будет теперь еще и Дюпор, а вот касательно девицы Жорж…

Люди сведущие знали – и щедро делились своими знаниями! – о том, что эта самая девица как минимум два года была любовницей самого Наполеона Бонапарта и вызвала столь жуткую ревность императрицы Жозефины, что Наполеон возмутился и сказал кому-то из своих доверенных лиц:

– Она волнуется больше, чем следует. Она постоянно боится, чтобы я не влюбился серьезно. Она не знает, очевидно, что любовь создана не для меня! Что такое любовь? Страсть, которая заставляет забывать всю вселенную, чтобы видеть только любимый предмет. Я же, несомненно, не создан для таких крайностей. Какое же значение могут иметь для нее развлечения, не имеющие ничего общего с чувством любви?

Так или иначе, Наполеон довольно долго продержал при себе это «великолепное двуногое животное» (кстати сказать, ноги-то как раз были у m-lle Жорж слабым местом, Наполеон даже называл их безобразными, правда, она об этом никому и никогда не рассказывала, к тому же ее голова, плечи, руки и все тело были бесподобно прекрасны, просились, что называется, на полотно!) и частенько вызывал актрису к себе в Сен-Клу, да и в Париж. M-lle Жорж развлекала его театральными сплетнями – о, в фойе театра Французской комедии можно было услышать немало интересного, если уметь слушать! Помогал m-lle Жорж собирать слухи ее любовник Костер де Сен-Виктор, который был очень польщен, что делит красавицу с самим императором.

Впрочем, никаких поблажек m-lle Жорж не получала, службу ей пропускать не разрешалось, денег из казны выдавали просто-таки скупо (подумаешь, несколько подачек от десяти до двадцати тысяч франков каждая!). А когда она попросила у Бонапарта его портрет на память, то получила двойной наполеондор[6] с его отчеканенным профилем.

– Вот, возьми, – сказал любовник, – говорят, что я здесь похож.

Скоро о прошлом m-lle Жорж Петербург насудачился вволю и принялся размышлять о ее настоящем и будущем. Что касаемо настоящего, сообщалось, будто Бенкендорф увидел ее, когда был в свите графа Толстого в Париже, влюбился, вызвал, чтобы представить императору свою любовницу, однако m-lle Жорж надеется выйти за него замуж: она-де уже подписывает письма в Париж, маменьке, «Жорж-Бенкендорф» и снисходительно распространяется о мужских достоинствах добрейшего графа. Однако в более узких и более осведомленных кругах шептались, будто Александр Христофорович к m-lle Жорж совершенно равнодушен, а вызвал он ее в Россию для того, чтобы эта особа обольстила не кого-нибудь, а самого Александра Павловича (что хорошо для французского императора, небось и для русского сойдет!), отвлекла бы его от затянувшейся привязанности к Марии Нарышкиной, воротив, наконец, в объятия и в постель забытой законной жены, императрицы Елизаветы Алексеевны.