Фантаст-окулист - Марчелло Арджилли

— Синьорина, — обратился он к ней, — я вижу, вам удалось найти верную краску. Если у вас осталось что-нибудь в баночке, не могли бы вы дать мне немного? Я хотел бы изучить состав.

— О какой краске вы говорите? — удивилась девушка.

Только тогда синьор Голубини догадался, в чем дело: он понял, что нет и не может быть такой краски, которая могла бы подарить человеку дружбу и любовь, что даже такой большой знаток красок как он не способен изобрести ее.

Он перестал стыдиться из-за своей неудачи, и глаза, усы и бородка его вновь обрели свою прежнюю лазурно-голубую и синюю окраску.

Человек, который фотографировал музыку

Не случалось такого концерта, на котором не побывал бы Алессио. Не нашлось такой пластинки, которую он не приобрел бы. Ничто не восхищало его так глубоко, как симфоническая музыка, и никто не знал ее лучше него.

Но вот что интересно: в театре и дома он сидел в отличие от многих людей, не прикрыв глаза и стараясь углубиться в музыку, а наоборот, внимательно смотрел на исполнителя или на проигрыватель.

Дело в том, что он получал удовольствие не только от слушания музыки, но и от созерцания ее.

Звуки, как известно, это волны, колеблющие воздух, нечто вполне конкретное и реальное, и Алессио обладал редчайшей способностью видеть их. Он различал форму и цвет каждой ноты, издаваемой инструментами, видел, как они сливаются в звучании и следуют друг с другом, рождая симфонию.

И эти картины, витающие в воздухе, буквально зачаровывали его. Любимейшая музыка — сочинения Брамса, Моцарта, Бетховена — дополнялась благодаря его дару еще и замечательной живописью.

Но умолкали звуки, и эти поразительные образы улетучивались, исчезая навсегда. Алессио никак не мог смириться, что от них не оставалось и следа, и все время ломал голову, как бы сохранить хоть некоторые из тех аккордов, которые рисовали в его воображении самые красочные картины.

«Умел бы я владеть кистью… — думал он. — Впрочем, будь я даже самым замечательным художником на свете, все равно никогда не смог бы перенести на полотно или бумагу эти чудесные картины».

И тут он сообразил: вот если б удалось сфотографировать их, тогда он навсегда запечатлел бы эту красоту.

Долгие годы посвятил Алессио изучению разных наук и в конце концов сумел создать специальный фотоаппарат и особую сверхчувствительную пленку для фотографирования музыки.

С тех пор на концертах и дома, включая проигрыватель, он всегда держал наготове свой необыкновенный фотоаппарат и часто фотографировал мелодии-образы, которые ему особенно нравились.

У него получались самые невероятные фотографии, вернее — симфофотографии, каких никто никогда еще не видел, с такими красками и формами, какие могли соперничать только с самыми знаменитыми полотнами самых знаменитых художников-абстракционистов.

Не все снимки, однако, получались хорошего качества, некоторые приходилось выбрасывать из-за того, что на них обнаруживалось какое-нибудь пятнышко или оказывалась не в фокусе какая-нибудь фальшиво взятая музыкантом нота.

Вскоре Алессио собрал богатую коллекцию симфофотографий. Теперь он сколько угодно мог рассматривать свою любимую музыку. К тому же он еще и прославился своим необычным собранием.

Благодаря его симфофотографиям люди со слабым музыкальным слухом, даже совсем глухие, смогли наконец почувствовать красоту музыки, и все покупали его снимки, чтобы повесить у себя дома, потому что они очень украшали помещение.

Как-то один известный журнал попросил Алессио сделать фоторепортаж с концерта рок-музыки, проходившего на стадионе. Совсем не та музыка, которую любил Алессио, но гонорар пообещали очень высокий, и он решил согласиться на предложение.

Алессио отправился на концерт и сделал серию фотографий. А когда проявил пленку, то пришел в ужас — снимки получились отвратительные. Пестрые, безумные образы рок-музыки перекрывались страшными, искаженными лицами зрителей, истошно вопивших на трибунах.

С тех пор Алессио снимал только любимые симфонии Брамса, Моцарта и Бетховена, обогащая свою коллекцию все новыми и новыми прекраснейшими симфофотографиями.

Доктор, который лечил часы

Они все время отставали, и Анна-Лиза опаздывала из-за них в школу, на встречи с друзьями, поздно включала телевизор, пропуская начало передачи, которую хотела посмотреть.

Но она любила эти старинные наручные часы, доставшиеся ей от бабушки. И часто отдавала их в ремонт. Часы вскрывали, меняли в них пружинку, подправляли маятник, подкручивали какой-нибудь винтик, но они все равно отставали.

— Да выбрось ты их! — советовали родители. — Мы купим тебе новые, современные, кварцевые, на батарейке, очень точные, их даже заводить не надо.

Но Анна-Лиза не хотела расставаться с этими часами — они напоминали о бабушке, которую она очень любила.

Однажды девочка оказалась возле небольшого магазина, в витрине которого помещалась табличка: «Лечение часов». Анна-Лиза вошла туда.

Старичок в белом халате что-то колдовал над большими настенными часами, лежавшими на столе.

— Не почините ли вот эти мои часы? — спросила девочка.

Старичок внимательно осмотрел их.

— Красивые, — заметил он. — Теперь уж не делают таких.

Он взял стетоскоп, приложил к часам и стал вслушиваться.

— Странно, — удивилась Анна-Лиза, — а почему вы не вскрываете их?

Старичок улыбнулся:

— Часы вскрывают часовщики, а я — доктор, я лечу их. Да, неважное у этих часов здоровье, неважное. Кашляют. И при каждом покашливании теряют минуту, поэтому и отстают. Но это не страшно. Достаточно принять немного микстуры.

Он взял с полки флакон с лекарством и влил в часы пол-ложки. Через пару дней они поправились и стали ходить совершенно точно.

Но прошло несколько месяцев, и часы опять забарахлили. Теперь они все время шли вперед. И Анна-Лиза из-за этого приходила намного раньше на свидание или прежде времени включала телевизор.

— Выбрось ты их! — советовали родители. — Мы купим тебе новые…

Но она и слышать не хотела об этом, и снова отнесла часы к старичку в белом халате.

— Я же говорил, что у них неважно со здоровьем. К тому же это очень старые часы.

Он послушал их и потрогал, словно щупая пульс.

— Горячие, — заключил он, — должно быть, у них поднялась температура. Поставим градусник… Тридцать девять. Да, видимо, это сильная простуда. Вот почему удары участились, и часы идут вперед. Но это не страшно. Дадим таблетку, и они поправятся. — И добавил: — Знаете, сейчас в городе эпидемия скарлатины. Если заметите красную сыпь, сразу принесите мне.

Несколько месяцев часы работали безупречно, и никакой красной сыпи не появлялось. А однажды они вдруг остановились. Анна-Лиза сразу же поспешила к старичку в белом халате, не сомневаясь, что он сумеет вылечить их.

Старичок выслушал часы, потрогал, погладил, сделал массаж и всякими иными приемами попытался заставить их тикать, даже применил реанимацию.

— Ничего не поможет, — заключил он. — Часы остановились. Это понятно. Ведь они такие старые. Примите мои соболезнования.

Он казался опечаленным, как будто умер близкий человек. Анна-Лиза очень огорчилась. Родители купили ей часы последней модели, на батарейке, которые стрелкой отсчитывали секунды. Но она не смогла полюбить их так же сильно, как прежние.

Однажды девочка ехала с родителями по улице, где находился магазин старичка в белом халате.

— Останови, папа, мне надо зайти сюда.

Она вышла из машины и замерла в удивлении: магазин изменился до неузнаваемости — сияла новая витрина, на которой красовались часы самых современных марок, и табличка оповещала: «Новый владелец».

Анна-Лиза вошла и спросила про старичка в белом халате.

— Он продал свой магазин, — объяснил новый хозяин. — Это ведь был очень старый человек. К тому же, наверное, немного чокнутый. Уверял, будто он доктор, который лечит часы. А что случилось? Ваши часы капризничают?

— Нет, они прекрасно ходят.

— Тем лучше. В наши дни часовщик — это профессия, которая скоро совсем исчезнет, потому что теперь нет никакого смысла чинить часы, проще выбросить их. Это — результат прогресса.

Анна-Лиза вернулась к родителям, и машина тронулась с места. Девочка думала о прогрессе, о том, как много необычного и интересного увидит она, когда вырастет, в 2020 году. Конечно, приятно представить себе такое будущее, но она не могла не подумать и о множестве старинных вещей, которые исчезнут к тому времени, и о профессиях, каких тоже не станет.

Она часто вспоминала старинные часы, что оставила ей в наследство бабушка, и последнего часового доктора, — славного старичка в белом халате, который так хорошо умел лечить их.