Любовь? Пожалуйста! - Владимир Колотенко

– А на том берегу… – прошептал он, – незабудки цветут…

И больше не произносил ни слова.

Когда несколько дней спустя, наконец, появились друзья Федора, трое, крича во все горло и горланя песни, они удивились, что никто их не встречает: ни милая хозяйка, ни угрюмый старикан, ни Федор. Даже пес, бегающий с ошейником на шее, ни разу не гавкнул. Скуля и виляя хвостом, он подбежал и прижался к ногам. Они переглянулись. Затем вошли, осторожничая…

Клим уложил из ружья двоих. Третьему удалось бежать, и Клим не преследовал его. Потом пришли солдаты. Им не удалось с наскока разделаться с Климом, и они подожгли дом. Когда огонь добрался до спаленки, Клим выпрыгнул из окна и по крыше скатился наземь. Без ружья, без рубахи, босой…

– Ясно, ясно, можешь не продолжать.

– Они расстреливали его в упор, как затравленного волка, сделали из него решето…

– Да, это ясно.

– Он умер улыбаясь…

– Да-да…

– Словно счастье вернулось к нему.

Она на секунду задумывается, затем произносит:

– Ты никогда не был счастлив, ты просто не знаешь, зачем тебе жизнь…

– При чем тут я?

– Ты же про себя всё это рассказывал. Всю эту историю…

Он молчит, затем:

– Я знал, что ты догадаешься. Знаешь, когда тебя зацепили за живое, когда вдруг понимаешь, что прижат к стене и выхода нет – мир не мил… Я чудом выжил…

– Зачем?..

– Задай этот вопрос Богу. Ведь и правда – зачем?..

Вечернее вино

От озноба укрыться нечем

И зажмурясь, тебя я вижуРежиссирует тени вечерГде тут ставят свечки за рыжих?Я хотела вплыть павой белойВ этот мир из злых лабиринтов.Быть здесь рыжим – шальная смелость,Очень сложно здесь выжить рыжим.Если нет у тебя ареныМечен рыжий тавром ломким.Сердцем алым, внутри-рыжимОсвещаем собой потемки.Не пугайтесь! Однажды выжавКаплю рыжести в тусклой гамме-Получаешь в мир рыжий визу.

Подпишитесь кардиограммно.

Их уговор о том, что он, наконец, расскажет ей там, на море, чем он в жизни занят, остается в силе даже здесь, на безлюдном камне, под лучами летнего солнца, при легком ленивом шевелении моря. И отсутствие на его шее галстука не дает ему права нарушать условия этого уговора.

Не долго-то усидишь на не прогретой ребристой поверхности камня, можно встать или лечь, или прыгнуть в воду. Он встает, видит сквозь прозрачную, как слеза, воду камни на дне, видит краешек матраса и ее волосы, ее белый лоб, очки, и прыгает. И плывет какое-то время под водой с открытыми глазами, но камней уже не видит, только пугающую своей бесконечностью зеленовато-желтую толщу воды. Страха нет, но хочется поскорее вырваться из этой безмолвной стихии к привычному небу, солнцу…

Когда он снова взбирается на камень и стоит перед ней, как мокрая курица, но, втянув живот и выпятив грудь колесом, она только улыбается, но очки не снимает. Несколько случайных капель неосторожной воды, упавших с его руки ей на живот, не в состоянии заставить ее изменить позу.

Удивительно, но он мерзнет. Он решает растереться полотенцем, чтобы не дрожать, но вскоре понимает, что никакими полотенцами эту дрожь не унять. Что это, вернулась молодость?

Тогда в августе… Стоп-стоп! Никаких воспоминаний! Он дал себе слово навсегда забыть все, что было в том августе. Пора, да, пора. Началось, правда, все гораздо раньше. Та, с кем они тогда бродили здесь по абрикосовым тропкам… Стоп! Он запретил себе всякую память о том, что ушло навсегда. Да, прошлое больше никогда не заставит его терзаться воспоминаниями об утерянном счастье.

Сейчас его ничто не раздражает и он рад этим минутам абсолютного покоя. Даже крики чаек не привлекают его внимания. Он видит ее стройное красивое юное тело, водоворот пупка, по-детски выпирающие ключицы, яремную ямку, ямки на щеках, когда она улыбается… Она улыбается. Этого ему вполне хватает. Чего еще желать? Он благодарен судьбе за эти мгновения счастья на камне.

Она не произносит ни слова, но он слышит ее вопрос: «А у вас?». На его обычное «Как дела?» она никогда не отвечает, только спрашивает: «А у вас?». И ему приходится самому отвечать.

Он не жалеет о том, что отказался от поездки в Йоханнесбург, хотя это была прекрасная возможность предоставить миру свою теорию. Он отказался от оваций признания. Зато он признан здесь и вполне удовлетворен тем, что располагается у ее ног на мокром полотенце. Без всякой дрожи в руках, в голосе. Он легко с этим справляется и вполне доволен собой.

Он, конечно, расскажет ей все, что обещал. Он давно ищет слушателя, кому можно было бы рассказать свою жизнь.

Розовые, ее розовые пятки! Господи, да она же совсем ребенок!

Она пришла к нему с каким-то совершенно никчемным, ничего не значащим вопросом, ответ на который не мог интересовать ее настолько, чтобы искать его в рабочем кабинете на исходе дня. Рыжая! О, Господи, да ты же рыжая! Как…

Тогда он только заглянул ей в ореховые глаза. Потом ночью они ему не давали покоя. На следующий день он обвинил ее в том, что ее глаза украли у него сон. Она ничего на этот счет не сказала, присела на край кресла и попросила найти книгу.

Какую еще книгу? К ним постоянно заглядывали, входили, задавали какие-то вопросы, выходили, сновали как на блошином рынке, всем вдруг он стал нужен, она сидела молча, глядя в окно, никому не мешая и не пытаясь изменить такое положение дел. Он заметил, что время от времени она с любопытством рассматривала его, а когда стал пиликать его телефон, сняла трубку и коротко бросила: «Он вышел», и телефон больше не звонил.

Из вопросов, которые ему задавали, и его ответов она не могла, конечно, представить его жизнь, тем не менее когда они, наконец, остались вдвоем, спросила: «Вам это интересно?». «Что?». «Ну, все это?». Он многозначительно улыбнулся, но она не поддержала его улыбки. Рабочий день кончился, все разбежались по своим делам, как тараканы, теперь они могли обсудить ее проблемы, но разговор не получался, он думал о чем-то своем, она ни о чем больше не спрашивала. Он предложил кофе, она отказалась. Зато ему удалось хорошенько рассмотреть ее: ничего особенного. Хорошенькая. Хрупкие плечи, тонкие руки, красивая шея, ключицы… Ничего примечательного. Профиль! Профиль, конечно, классический, высокий красивый лоб, губы, нос, подбородок – предмет восхищения Леонардо да Винчи. Или Рафаэля, или Эль-Греко… Но не Дали, не Сикейроса или Пикассо, нет, линии тонкие, чистые, вычерченные совершенством.

Шея! О, Господи, какая шея!..

Почему он решил, что она – дар судьбы? Он не мог себе этого объяснить. Всякая логика и попытки понять, в чем тут дело были бессильны. Вот так штука!

«Вам это интересно?» Что она, рыжая, может понимать в его интересах?

Позже, провожая ее до лифта и прощаясь, поскольку ему нужно было еще остаться на работе, он предложил встретиться завтра. Он поймал себя на том, что чуть было, не чмокнул ее в щечку, как близкую женщину. На это она улыбнулась, открыто глядя ему в глаза, и нажала кнопку. Двери лифта закрылись у него перед носом, и какое-то время он стоял в задумчивости, потом вызвал лифт и уехал домой.

Книгу он так и не нашел. Он не стал звонить своему другу-психологу, чтобы выяснить свое состояние, он понимал, что все дело в ней, в ней… Только в ней и ни в чем другом. И ни в ком.

Ночью он снова не спал.

На следующий день он ей сам позвонил рано утром и спросил, как называется книга. Чтобы что-то спросить. «Вы ее сунули в шкаф». «В какой шкаф?» Она согласилась приехать после пяти, чтобы найти эту злополучную книгу.

Вечером она не приехала, а когда он стал ее разыскивать по телефону, он не мог уже не думать о ней, она вдруг оказалась под капельницей. Потом была его пресс-конференция, на которой она снова спросила его о духометрии, и вот уже море плещется у их ног.

На следующий день с самого утра они спешат на берег. Завтрак наспех, яичница, кофе с бутербродами. Солнце, правда, уже давно взошло, зато они выспались. Поселок маленький, прилепился на склонах крутого берега, оглянешься – высятся розовые горы.

Этот безмолвный торжественно-праздничный рассвет с высоким небом и белесой далекой дымкой над гладью воды принадлежит только им.

Когда-то эта тропинка была усыпана мелкими камешками, на которых легко можно было поскользнуться, теперь ее упаковали в бетон, а в самом низу, где откос очень крут, сделали ступеньки с перилами из обычной трубы.

Он знает, где свернуть, где переодеться, где укрыться от отдыхающих, которые еще не рассыпаны, как пшено, по побережью. Кто-то, конечно, уже в воде. Штиль.

В правой руке у него пакет с полотенцами, фруктами и печеньем, в левой – ее рука. Надувной матрац, как обычно, на голове.