Операция «Светлана» - Михаил Постол

Так пятеро десантников очутились в «отцовском приюте». Лагере для русских, украинских и белорусских детей Х-137. Кроме Зденека, который стал воспитателем, все попали в охрану лагеря.

Удар колокола — шесть часов утра. Подъем. Во дворе, словно муравьи в муравейнике, копошатся серые фигурки в рванье. За пять почти лет войны Казимир всякое видел, прошел сам через расстрел. Сердце, казалось, запеклось и потеряло способность к переживаниям. Но вид этого детского полона потряс его.

Ребята постарше шли более или менее твердо, хотя, конечно же, и им хотелось в такую серую рань еще спать. Но они знают, что от них требуется и чем грозит нерасторопность. Стараются двигаться посноровистей, тащат за собою малышей, те хнычут горестно, не в силах расстаться со сном. Старшие тормошат их, пытаясь спасти от кнутов воспитателей и хлыстов охраны. Даже трехлетние крохи понимают, что нельзя громко заплакать. Слово «мама» стало далеким, недоступным и — страшным! Стоило кому-нибудь громко произнести его, как безжалостный хлыст опоясывал тщедушное, хрупкое тельце. Кричать было нельзя, плакать не разрешалось. Все приглушено, зажато, стиснуто.

После спортивных занятий детей трусцой погнали в холодную умывальню. Потом они убирали постели, вернее то, что называлось постелями, хлебали какое-то грязное пойло, жадно глотали кусочки липкого, серого хлеба. Охрана, наскоро позавтракав, ждала «заключенных» на широком мощеном плацу, недалеко от ворот. «Воспитатели» пригнали сюда детей, построили группами. Охранники окружили колонну и повели ребят, босых, в лагерных обносках, за ограду, в поле.

Солнце только выткнулось из-за зубчатых вершин недалекого леса. Было свежо. Малыши осторожно ступали по холодной от росы земле, по острым комьям засохшей грязи, сухим колючкам. Их загрубелым, исцарапанным, в цыпках ножкам было, конечно же, больно. Но жаловаться никто не смел. Да и некому жаловаться. Те, что с кнутами идут по сторонам, не пожалеют, а сделают еще больнее.

В поле двигались плуги, прокладывая борозды под картофель. Мальчишки постарше сгружали с подвод полные корзины. А остальные брели за плугами, разбрасывали по бороздам клубни.

Казимир засмотрелся на группу малышей у одной из подвод. Корзинка попалась тяжелая, и маленькие грузчики никак не могли перетянуть ее через борт подводы. Непроизвольно сделал шаг к детям, чтобы помочь, как за спиной раздался хлесткий удар кнута. Братковский стремительно обернулся. Рослый, вальяжный немец раскорячился над сбитым на землю мальчуганом лет трех и тыкал хлыстом в картофелину, которую тот положил слишком близко от другой. Малыш лежал на рыхлом взгорбке и молча размазывал слезы по грязной мордашке, с ужасом глядя на орущего немца.

Дикая ярость обрушилась на Казимира. В глазах потемнело. В этот миг раздался резкий крик «Ложись!». Сверху катился нарастающий с каждым мгновением гул. Он шел с востока. Такие тревоги были, очевидно, не в новинку, потому что дети послушно попадали на землю, начали зарываться в борозды. «Наши! — услышал Казимир негромкий, полный восторга и надежды мальчишеский вскрик. — Пацаны, то наши летят!»

18. ХРИСТОС ДЕТЯМ НЕ ПОМОЖЕТ

Чугунный люк оказался тяжелым. Пришлось открывать его втроем. Первым спустился Димка Коваль, бессменный ординарец майора еще с сорок второго. Широкоплечий, мускулистый, он с трудом протиснулся в люк, посветил фонарем и решительно спрыгнул со скобы-ступеньки. «Можно, товарищ командир!» — услышал Алексей его приглушенный бас. Терлыч быстро спустился по скобам. Последний, Яшка Чобот, попытался сдвинуть крышку на место, да не смог. Димка хлопнул его по плечу: «Мало каши ел, Яков Яковлевич. Ладно, давай я». Поднялся, поколдовал над чем-то вверху — и осторожно уложил крышку люка в пазы. Стало темно, будто их накрыли могильной доской.

Алексей включил фонарь. Они стояли по щиколотки в воде. С широких полукруглых сводов падали крупные капли. «Другой дороги туда нема, чи шо?» — недовольно буркнул Яшка. — «Она-то есть, — пробасил Димка, — да не про нашу честь. По улицам треба идти. А там патруль на патруле». Прошлой ночью он встречался с Братковским. И тот показал ему безопасный путь к явке. Сегодня туда шел сам командир группы. Пришло время ускорить действия, а нерешенных задач еще была уйма.

Шли цепочкой, по скользкому дну, в воде. Вскоре выбрались к квадратной площадке. Узкие крутые ступени вели вверх. Димка тихо свистнул и трижды мигнул фонариком. Откуда-то неясно блеснул тусклый свет. Димка повернулся к Терлычу и кивнул в сторону ответного сигнала. Оттуда уже кто-то осторожно спускался. «Висла?» — «Неман! Товарищ майор!» — Казимир бросился к командиру и обнял его.

«С того чердака «больницу» за деревьями видно как на ладони, — чуть позже докладывал Братковский. — Сижу, смотрю. То один пробежит в белом халате, то другой. Потом привели хлопьят, душ десять. Идут они, крохотные, беззащитные. И никто на них не кричит. Разумеете? Завели их в дверь. Я сижу. Годыну сижу, другую. Потом битюг вороной показался. Телегу тащит. А в телеге шваб здоровенный. К крыльцу подъехал, остановился. Шваб тот, что лошадью правил, в «больницу» ушел. Минут через пять вернулся. В руках — по малышу, мешками пустыми висят. В лицах — ни кровинки! Швырнул их в телегу. А тут и других принесли. Покидали, будто дрова. Матка боска! Езус Христос! Если есть вы, как такое допускаете!» — «Христос детям не поможет! И матерь божья тут ничего не сделает. Мы для того и прибыли сюда — детишек спасти! — негромко, но внушительно сказал майор. — Да, Казимир, вам самое трудное досталось. Но надо выдержать, не сорваться! Иначе — конец. Ладно. Рассказывай дальше. Про охрану, вооружение».

Казимир достал лист бумаги. Майор включил фонарик, склонился над планом: два пулемета. По углам с западной стороны. Прикрывают главные ворота. Тридцать человек в охране, давал пояснения Братковский, столько же «воспитателей». Но они безоружные. У охраны — «шмайссеры», пять ручных пулеметов. На подступах к лагерю минные поля. Радиосвязи с городом нет, телефон.

Димка не удержался: «Ну, Казик, ты хлопец еще-тот! За три дня — все ухватил!» — «Я не еден. Товарищи те ж работали».

Терлыч спрятал бумажку во внутренний карман пиджака и, застегнув его, заговорил совсем о другом: «Казимир, мне нужно встретиться с твоим графом». — «С паном Скавронским? Я схожу к нему». Майор мотнул головой: «Нет. Шановному пану еще рано знать, что ты с нами. Другой человек нужен, чтоб свести меня со Скавронским. Но граф должен доверять ему».

Братковский, склонив по-птичьи голову, задумался: «Не знаю, товарищ командир. Боюсь ошибиться…» И оборвал себя: «Говорите, ще не час открываться пану графу? Ну, а коли так…»

19. ЕСЛИ ГРАФ СКАВРОНСКИЙ ДАЕТ СЛОВО ЧЕСТИ

«Я не разумем вас, пан хорунжий», — граф негодующе распушил сивые усы и бросил высокомерный взгляд на остановившегося в дверях Алексея. Казимир устало повел плечами: «Пане граф, я не понимаю, чего вы не понимаете. Вы послали ко мне Зосю с приказом прибыть к вам. Так? Я шел к вам. У самого замка меня перехватили эти люди. Они попросили встретиться с вами. Дали слово, что никакой беды не принесут. Им нужно только поговорить. Это офицер». — «И в одном чине с вами, — Алексей сделал шаг вперед. — Разрешите представиться: майор Советской Армии Терлыч!» — «Пан… москаль? — и без того выпученные глаза графа, казалось, готовы были вылезти из орбит. Кого вы привели, Казимир?»

Братковский пожал плечами.

Алексей хотя и не говорил по-польски, но речь поляков понимал. «Друга, пан граф. Я пришел к вам как друг. Больше того, я пришел к вам как товарищ по оружию. Ваш хорунжий здесь ни при чем. И если вы так же понимаете русскую речь, как я вашу, мы можем отпустить Казимира и поговорить вдвоем». — «Ниц! — граф резко, насколько позволяла его комплекция, повернулся к гостю, которого до того игнорировал. — Пан Братковский останется. А пан русский покинет мой замок. Я не принимаю гостей. Тем более — русских!» — «Полковник Берлинг говорил о вас, как о честном человеке, истинном патриоте Польши».

Скавронский не отличался решительностью и стойкостью. И от напористости ночного гостя быстро терял гонор. Имя полковника Берлинга, его бывшего командира, просто ошарашило графа. «Если позволите, я вручу вам письмо полковника Берлинга», — Алексей из-под подкладки плаща вынул узкий плотный конверт с польским орлом в верхнем углу. — Прошу!»

Граф с тем же удивительным для его слоноподобной фигуры проворством ринулся к столу, схватил нож для бумаг и вскрыл конверт: «Шановный пан Юзеф! Чтобы ты не сомневался в моем авторстве, напомню тебе о поцелуе, которым прекраснейшая из паненок Людвига осчастливила ясновельможного графа Скавронского на балу у князя Р. в той маленькой комнатке, где, к несчастью пана Юзефа, оказался его командир. Поверьте, я до сих пор сожалею, что помешал блаженству своего товарища. А теперь, когда ты убедился, кто пишет это письмо, я скажу: этот человек — мой и твой друг. Помоги ему».