Флоренс и Джайлс - Джон Хардинг

Мне, напротив, задача никак не давалась. Ноги были полны решимости разъезжаться в разные стороны, голову притягивал лед, и она постоянно пыталась отвесить ему поклон, а нижняя часть туловища норовила занять сидячую позицию. Но Тео был добр и терпелив, помогая мне. Здесь он становился другим человеком, уверенным в себе: он поддерживал, объяснял, управлял мной, как я управляла им на твердой земле. Постепенно у меня начало что-то получаться, а приблизительно через две недели я уже могла продержаться на льду десять минут, не спотыкаясь и не приледеняясь.

Вскоре я заметила, что после обеда не четырехминутничаю, а поглядываю в окно после каждой страницы — мне не терпелось увидеть Тео, поднимающегося по аллее. И вот однажды он не появился вовсе. Дрожа в мертвой тишине башни, я читала «Монаха»,[6] и волоски на шее поднимались дыбом от ужаса. В очередной раз выглянув в окно, я поняла, что Тео сегодня вряд ли уже появится на аллее, потому что начинали сгущаться сумерки. Читать я еще могла, потому что башня была самым высоким и освещенным местом в Блайте, солнце задерживалось здесь дольше всего. Что могло случиться с Тео? Отчего он не пришел? Правда, весь день валил снег, но прежде это его не останавливало. Не запретил ли посещения его наставник? Или ему установили другое расписание занятий и лишили послеобеденных часов? Миссис Граус я отыскала на кухне.

— Где вы были? — строго спросила она и, прежде чем я успела ответить, прибавила: — Вам принесли записку.

С этими словами она извлекла конверт, сама вскрыла и, вынув сложенный листок бумаги, развернула его. Надев очки, она пристально уставилась на листок:

— Это от молодого Ванхузера. — И приступила к чтению.

Дорогая Флоренс!

Прошу извинения за то, что не пришел нынче вас проведать. Сегодня мой компаньон — астма. Вызван доктор, интенсивная физическая нагрузка под запретом. Пожалуйста, продолжайте кататься на коньках и сделайте один-два круга за меня тоже.

Записка оканчивалась стихами:

В гости я к Флоренс собрался,Да, к несчастью, расхворался:Астма не шутила,Как щипцы, схватила.

Стишок мне понравился. Не Уолт Уитмен, конечно, но лучше, чем было, намного лучше.

Миссис Граус сложила записку, протянула мне (непонятно зачем, ведь, по ее мнению, я не умела читать) и произнесла:

— Вы должны нанести визит Ванхузерам, справиться о здоровье Тео. Так полагается. Так следует поступать юным леди.

— Но… — Я хотела было возразить, что никогда еще не наносила никому визитов.

Мы с Джайлсом никогда не играли с другими детьми, потому что никого не знали. Это было одной из причин, по которым я так опасалась, провожая его в школу. Но теперь Джайлс был в школе, и это, а также полученный мной Теопыт все изменили. Сейчас я это ясно видела.

— Очень хорошо. Я отправлюсь утром.

Миссис Граус улыбнулась, и я чувствовала на себе ее взгляд, отправляясь к Мег, чтобы попросить ее напечь сладких булочек для Тео.

6

Я не знаю, когда начались мои прогулки по ночам, потому что не помню себя без них, и, конечно, я не могла вспомнить ничего о самих прогулках, только то, что просыпаюсь иногда в странных местах — например, в музыкальном салоне, а один раз в комнатушке Мэри на чердаке и много раз на кухне. Но я знала, как начинаются эти прогулки. А начинались они всегда одинаково: мне снился сон, каждый раз один и тот же.

В этом сне я лежала в кроватке, совсем как на самом деле, только это всегда было в старой детской спальне. Ее сейчас занимает только Джайлс, но раньше там жили мы оба, пока миссис Граус не сказала, что я становлюсь совсем уже большой барышней и негоже мне жить в одной комнате с братцем. Я просыпалась от того, что лунный свет струился в окно — часто, хотя далеко не всегда, мои прогулки случались в полнолуние. Я поднимала голову, осматривалась и видела очертания какой-то фигуры, склонившейся над кроваткой Джайлса. Сначала я видела просто очертания, но постепенно понимала, что это человек — женщина, одетая во все черное: в черное дорожное платье и черную накидку с капюшоном. Я видела, как она обнимает Джайлса и — в этом сне он всегда был малюткой — берет на руки. Потом капюшон с ее лица падал, и я мельком видела ее лицо. Она глядела на моего спящего братца — он никогда не просыпался — и говорила одни и те же слова: «О, мой милый, какой же ты сладкий, так бы и съела тебя». И действительно, глаза ее сверкали голодным блеском. В этот миг во сне я всегда хотела закричать, но не могла. Что-то сдавливало мне горло, как будто ледяная рука сжимала шею, и я едва могла вздохнуть. Затем женщина набрасывала на Джайлса свою накидку и резко поворачивалась, будто впервые замечая меня. Торопливо набросив на голову капюшон, женщина проворно и бесшумно выбегала из спальни с моим братом на руках.

Я хотела бежать за ней, но не могла, будто что-то удерживало меня в постели. Тело наливалось свинцом, и лишь неимоверным усилием мне удавалось поднять руки и ноги, оторвать их от простыни. Я садилась и пробовала кричать, поднять на ноги весь дом, но крикнуть не получалось, только какой-то жалкий воробьиный писк, но и он умирал, едва слетев с моих губ. Я спускала ноги на пол, поднималась и медленно-медленно — хотя и надо было спешить, но ноги были как ватные и не слушались меня — брела к двери. Там я крутила головой влево и вправо, осматривая коридор, но женщины нигде не было видно. Нечего было и пытаться умозаключать, ведь она с одинаковым успехом могла побежать и влево, и вправо. И я решала пойти направо, всегда направо, и начинала двигаться по коридору, с трудом переставляя отяжелевшие ноги. А потом… потом… я просыпалась, сидя, например, на табурете у рояля в гостиной или на стульчике Мег на кухне, иногда одна, но порой и в окружении встревоженных слуг. Они осматривали и ощупывали меня, чтобы убедиться, что я не поранилась, не причинила себе вреда, не вышла на улицу и не утонула в озере. Когда я просыпалась, первыми моими словами всегда были: «Джайлс, Джайлс, я должна спасти Джайлса». А миссис Граус, или Джон, или Мег, или Мэри, кто уж оказывался рядом, всегда отвечали: «Все в порядке, мисс Флоренс, это просто дурной сон. Мастер Джайлс крепко спит, он в безопасности».

Поскольку я ничего не помнила из «бродячей» части сна, подробности о своем снохождении я узнавала только из рассказов. Во сне я часто ходила по галерее — длинному коридору с окнами на втором этаже, тянувшемуся вдоль всей центральной части дома. Джон рассказывал мне, как он, только начав работать в Блайт-хаусе, решил как-то скоротать субботний вечер в деревенском кабачке и возвращался оттуда, нетвердо держась на ногах, как вдруг заметил фигуру в белом. Она медленно двигалась по тому самому коридору, появлялась в одном окне, скрывалась, но тут же возникала в следующем. Тогда Джон еще ничего не знал про мой лунатизм.

— Ну, скажу как на духу, барышня, — часто говаривал он мне, — хоть я и не католик, но тут перекрестился. Я ж слыхал, какая о Блайт-хаусе ходит слава: мол, призраки тут водятся, потому что он вроде как их притягивает. Вот и вбил себе в башку, что увидал что-то недоброе. Я ж уверен был, что найду всех в доме с перерезанными глотками.

Миссис Граус говорила, что я всегда ходила медленно и не так, как обычно описывают лунатиков в книжках, будто руки у них вытянуты вперед, как у слепых, которые боятся наткнуться на препятствие. У меня руки были опущены и безвольно висели по бокам. Держалась я всегда очень прямо и будто скользила, двигаясь плавно, без резких движений, как при обычной ходьбе, гладко и ровно, как будто, «катилась на колесиках».

То, что Джон рассказывал о Блайт-хаусе и призраках, было правдой. Миссис Граус, конечно, твердила, что все это ерунда и чепуха. А вот Мег как-то сказала мне, что местные жители поговаривают, будто призраки любят этот дом и тянутся к нему, словно их влечет какой-то обитающий здесь неприкаянный дух, притягивает их, как притягивает магнит железные опилки. И вот теперь благодаря мне подобные суеверия, кажется, даже усилились, хотя это и была всего-навсего я, девочка Флоренс, бродящая по ночам.

Мег рассказывала, что со мной, когда я приходила в себя после ночных прогулок, несколько минут невозможно было разговаривать — я как будто и не слышала никого. Часто, прежде чем окончательно проснуться, в момент, когда я, казалось, уже выплывала из сна, но еще не окончательно вернулась к реальности, я начинала бурно рыдать, а тех, кто пытался меня утешить, отталкивала, повторяя: «Нет же, нет, не обо мне беспокойтесь! Это Джайлсу нужна помощь. Мы должны его разыскать, обязательно!» Или что-то в этом роде.

Когда после третьей или четвертой такой ночной прогулки стало ясно, что это становится постоянной привычкой, пригласили доктора Бредли, местного врача. Он долго и внимательно меня осматривал, светил в глаза, заглядывал в уши, слушал сердце и тому подобное. Затем он сообщил, что физически я развита нормально, и разъяснил, что подобные явления могут быть отражением тревожного состояния, естественного для рано осиротевшего ребенка, перенесшего такие потрясения в раннем возрасте. Это подтверждается тем, отметил доктор, что все мои страхи связаны с Джайлсом, единственным, кто в конце концов остался неизменным в моей жизни. Все это я прочитала в отчете, который обнаружила однажды на столе миссис Граус, когда она отправилась в город по делам. Меня заинтересовали слова «перенесшего такие потрясения в раннем возрасте». Я совсем ничего не помнила о своих родителях — матушка моя умерла при родах, дав мне жизнь, а отец погиб через четыре года. Он утонул, катаясь на лодке, вместе с мачехой, матерью Джайлса. Я их совсем не помнила, а все слуги были наняты уже после несчастного случая, так что и они не могли ничего рассказать. Раннее детство было для меня чистой страницей, белым снежным полем, без единого намека на черного грача.