Отравленная маска - Валерия Вербинина

(Заметим в скобках: как это ни печально, но пословицу «с милым рай и в шалаше» выдумал мужчина, причем тот, у которого ничего не было, кроме этого самого дырявого шалаша.)

Видя, что сестра гневается, Казимир съеживался и мечтал провалиться под землю или куда-нибудь еще дальше. Однако у Аделаиды Станиславовны было одно замечательное свойство: она успокаивалась гораздо быстрее, чем выходила из себя.

– Голодранец нам ни к чему, – робко высказывал предположение брат.

– Ни к чему, – соглашалась сестра, энергично обмахиваясь веером.

– А может, богатый посватается? – делал Казимир следующий шаг.

– Деньги льнут к деньгам, – чеканила Аделаида Станиславовна. – Ну, разве только если Леля очень, очень приглянется.

– А она может, – шептал Казимир зачарованно, предвкушая, как будет с зятем кутить в «Яре» или у Тестова. Икра черная, икра красная, осетрины горы, вина море, цыгане… Цыган с их визгливой надрывной музыкой Казимир не любил, но раз для полноты картины надо, чтобы они были, пусть будут.

– Нет, это вряд ли, – вздыхала Аделаида Станиславовна.

– Почему? – искренне удивлялся Казимир, еще завороженный недавней волшебной мечтой, хотя цыгане с осетриной ныряли в скрипки и прекрасная жизнь скрывалась из глаз.

– Все богатые уже переженились. Думаешь, долго им дадут холостыми-то гулять? – горько вопрошала прекрасная полька.

В глубине души Казимир благодарил бога за то, что он беден. После богадельни он больше всего боялся, что в один прекрасный день ему придется жениться, а перед семейной жизнью Казимирчик испытывал совершенно необъяснимый ужас.

– Хорошо бы дворянина, с происхождением, – мечтал он, сладко щуря глаза. – Все-таки мы с тобой Браницкие, рода знатного, да и Тамарины не последние, считай, будут.

Аделаида Станиславовна поджимала губы. Это было для нее больной темой.

– Так-то оно так, – кисло соглашалась она, – да что с нас возьмешь? Происхождением зад не прикроешь и на завтрак его не съешь.

Надо признать, что Аделаида Станиславовна умела называть вещи своими именами.

– В Петербург бы ее, ко двору представить, – заносился Казимир в заоблачные выси.

– Та-та-та, – возвращала сестра нового Икара на землю. – Не на что, друг мой, не на что!

Казимир шумно сморкался.

– Так что же нам делать? – спрашивал он несмело.

– За старика я ее не отдам, – продолжала размышлять вслух прекрасная Аделаида. – Я видела, во что превращаются молодые жены после нескольких лет жизни с мужем, который им в прадеды годится.

– Зато старик умрет и оставит ей все свое состояние, – напоминал Казимир, – и твоя дочь вновь будет свободна, как ветер.

– Пожалуй, ты прав, – вздыхала Аделаида Станиславовна, – но в том-то и дело, что они упорно не желают умирать. Нет, – восклицала она, встрепенувшись, – старики так отвратительны! Я не хочу, чтобы моя Амели возымела отвращение к семейной жизни.

– Там увидим, – заключал Казимир безнадежно.

Вечером, шурша платьем, Аделаида Станиславовна заглянула к дочери. Амалия сидела за столом, распустив по плечам волосы, и читала французскую книжку. Тут же была и Даша, которая причесывала свою госпожу. Верная Дашенька уже успела коротко сойтись с домашней прислугой Востряковой и самоотверженно докладывала Амалии все, что ей удалось разведать. Служанка купчихи Хвостовой, жившей по соседству, видела Амалию и нашла ее слишком тощей, что и высказала со всей прямотой в разговоре с поваром Ларисы Сергеевны. Аделаиду Станиславовну слуги за глаза кличут «польской ведьмой», дядюшка Казимир намедни сражался со старшим лакеем в три листика…

– А еще, барышня, недавно приезжал какой-то человек, весь в золотых перстнях, из себя очень важный и словеса сквозь зубы цедил.

Амалия отвернулась и поглядела за окно.

– Бороздин, – сказала она скорее утвердительно, чем вопросительно.

Даша энергично кивнула и продолжала:

– Лакей Петруша случайно кое-что слышал…

«Подслушивал под дверью», – мелькнуло в голове у Амалии.

– У него векселя, подписанные вашим батюшкой.

Амалия по-прежнему рассеянно глядела за окно.

– А Лариса Сергеевна… – Даша собралась с духом, – их выкупила.

По совести говоря, Амалия должна была чувствовать лишь благодарность к своей двоюродной тетке, которая вовсе не обязана жертвовать ради них деньгами, однако ничего подобного не ощущала. Амалии было немного скучно, немного стыдно и очень неприятно. Вот и все.

– А еще говорят… – начала Даша, но тут же замолчала и стала с удвоенным рвением расчесывать волосы Амалии – вошла Аделаида Станиславовна.

– О, да ты прекрасно устроилась, – заметила мать, окидывая взором угрюмую комнату, явно похорошевшую от женской заботливой руки. – Амели! Нам надо поговорить.

Даша, сообразив, что она тут лишняя, быстро ретировалась. Амалия почувствовала глухое недовольство.

– Я вас слушаю, maman, – промолвила она со вздохом.

Аделаида Станиславовна села напротив дочери и взяла ее руки в свои. Руки были холодны, как лед.

– Дорогая, – внезапно сказала мать, – я сделаю все, чтобы ты была счастлива.

«Этого-то я и боялась», – подумала Амалия.

– Скажите мне прежде одну вещь, maman, – проговорила она, страдальчески щурясь. – Мы разорены?

Момент предоставлял неограниченные возможности для незаурядной драматической сцены. Аделаида Станиславовна набрала в грудь побольше воздуха – но увидела в глазах дочери искорки, которые, бог весть почему, мгновенно заставили ее переменить решение.

– Я бы не стала употреблять это выражение, – проговорила она, тщательно подбирая слова. – Но – наши дела очень плохи. Все так запуталось…

Призрак нищеты вытянулся во весь рост перед Амалией и глумливо высунул красный лоскутный язык. Она поморщилась, и видение исчезло.

– Что же нам делать? – просто спросила Амалия.

Аделаида Станиславовна выпустила ее ладони и погладила дочь по рукаву.

– Ну, Амели! Мы что-нибудь придумаем. Всякое ведь может произойти, верно? Вдруг Надежда Львовна, бездетная кузина Константина, умрет и оставит нам наследство.

Амалия поморщилась.

– Она уже лет двадцать умирает, – со всем эгоизмом молодости заявила она, – и будет умирать еще четверть века, а в конце концов переживет нас всех.

– Ну, может, еще кто-нибудь умрет, – оптимистично заметила Аделаида Станиславовна. – Или ты, к примеру, выйдешь замуж за хорошего человека, и… и все наши трудности разом перестанут существовать.

Амалии отчего-то стало жарко. Она передернула плечами и уставилась в угол.

– Дорогая, – предостерегающе сказала мать. – Уверяю тебя, выйти замуж вовсе не так уж плохо. И потом, никто тебя вовсе не неволит. Тебе пришлось очень многое пережить в последнее время. Тебе надо отдохнуть, развеяться. Съездишь на бал, потанцуешь, познакомишься с ровесниками… – Губы Аделаиды Станиславовны дрогнули. Амалия упорно не поднимала взора. – Полно, дорогая, ты ведь уже не маленькая, должна все понимать. Помни: я на тебя рассчитываю.

Аделаида Станиславовна поднялась с места.

Амалия понимала – нельзя до бесконечности злоупотреблять великодушием тетки, нельзя надеяться на неожиданное наследство, нельзя сидеть сложа руки. И все-таки в глубине души она роптала. Что до Аделаиды Станиславовны, то вначале она использовала разговор о замужестве дочери лишь как предлог, чтобы навести мосты к богатой купеческой вдове и найти с ней общий язык, теперь же, перебрав все возможности, она окончательно убедилась: иного выхода нет. Именно для того, чтобы выдать Амалию замуж, Аделаида Станиславовна решила пока не возвращаться в родовое имение. Тамарино располагалось в Полтавской губернии, и все женихи в тамошних краях были наперечет. То ли дело древняя столица – тут определенно есть над чем поразмыслить. Однако жизнь в ней не то что в какой-нибудь украинской деревушке, где тишь да гладь, глушь да благодать, – большой город требует больших жертв, и не только человеческих. Пребывание в Москве вряд ли оказалось бы им по средствам, не приди к ним на помощь «великодушнейшая, добрейшая, честнейшая» Лариса Сергеевна. Особенно двоюродной тетушке пришлась по душе Амалия – скромная, серьезная и спокойная, не то что нонешние барышни, которые своей резвостью хоть кого с ума сведут. И Лариса Сергеевна с удвоенной энергией взялась за устройство ее судьбы.

– В этом мире для женщины есть только одно приличное занятие: замужество! – заявила купеческая вдова и стала подыскивать Amélie подходящую партию.

Как известно, партии, особенно подходящие, на дороге не валяются, и для их привлечения приходится хорошенько попотеть. Для начала Амалию сводили к портнихе, обшивавшей всех купчих по эту сторону Яузы. Портниха сшила добротное палевого цвета платье, надев которое Амалия разом подурнела, постарев лет на десять. (Палевый, к вашему сведению, вовсе не синий, не красный и не изумрудный, а всего-навсего блекло-желтый, что и неудивительно, принимая во внимание, что paille по-французски означает «солома».)