Гусарский монастырь - Сергей Минцлов

Усы у него только еще намечались, но тем не менее были уже для серьезности тщательно выбриты; на вид ему можно было дать несколько больше его двадцати двух лет.

— Мамочка, он так мне надоел, так надоел, сил моих нет! — весело щебетала Аня, указывая рукою на мужа, стоявшего, заложив руку за борт серого сюртука и отставив ногу, обутую в черный чулок и щегольскую туфлю.

— Да ну? Так скоро? — улыбаясь, спросила Серафима Семеновна.

— Я дома сижу, подушку для него же вышиваю, а он перед зеркалом станет, охорашивается и говорит: «Ах, Анечка, как я рад, что ты такая счастливая!» — «Чем счастливая?» — «А муж у тебя уж очень хорош!» А сегодня осмелился сказать, что «завидует» мне! Это же дерзость? Бабушка, мамочка, скажите, — ну, разве он лучше меня?

Под смех и обсуждение этого важного вопроса на балконе появились новые лица — семья Груниных; все, кроме Аграфены Степановны, поднялись им навстречу.

— У вас веселье, смех, как и всегда! — произнесла, целуясь с дамами, Марья Михайловна.

— А вот они все, потешники! — ответила Серафима Семеновна, усаживая гостей вокруг стола. — Каждый день что-нибудь новое выдумают!

Ловкий Курденко тем временем предложил руку черноглазой Нюрочке, и никто не заметил, как исчезла и вторая пара.

— Новостей я вам привезла из Рязани — целый короб! — продолжала Марья Михайловна. — Одна такая, что и не поверите!…

— Ну, ну, сказывайте, какая? — заинтересовалась Серафима Семеновна, но гостья пила маленькими глоточками свой любимый кофе и наслаждалась интересом, вызванным ее словами.

Супруг ее внушительно тронул себя за баки.

— Пента… — начал было он, но Марья Михайловна бесцеремонно ткнула его локтем.

— Пожалуйста, помолчи! — обрезала она. — Пентауров… строит… театр!

Новость, к ее удивлению, впечатления разорвавшейся бомбы не произвела.

— А Господь с ним, пускай! — отозвалась Степнина.

— Да ведь Пентауров, не кто-нибудь другой! — продолжала Марья Михайловна. — Вот что удивительно! Два года сиднем сидел, ни слуху о нем, ни духу не было, и вдруг — театр?

— Что же представлять в нем будут? — задала вопрос Серафима Семеновна.

Антон Васильевич поднял руку к бакам, без чего, как это было известно всей Рязани, он не мог начать говорить, и хотел что-то сказать, но не успел.

— Помолчи хоть немного! — еще внушительнее, чем в первый раз осадила его супруга. — Вот в этом-то и загвоздка! Можете себе представить, — дирижера настоящего себе из Москвы выписал, дворовым ученья у него теперь каждый день происходят; ну совсем как солдат на площадях муштруют! Один актер с кругу спился с горя, актерку высекли одну… Ты опять? Господи, что за несносный человек! — вскинулась снова Марья Михайловна на дернувшего рукой мужа.

— Матушка, да ты меня кофеем обварила!… — взмолился он, указывая, на пальцы, крытые кофейною гущей из разлитой в порыве увлечения только что поданной его жене второй чашки.

— Ну, так что ж из этого? Кажется, невелика беда!… — ответила та, пришлепывая салфеткой мокрое место на скатерти. — Дом под театр большой строит. Теперь катанье около него началось, — ну, совершенно, как по Елисейским Полям в Париже… решительно все ездят!… — засыпала она опять словами.

— Ведь больно… я хотел только это сказать… — пробормотал Грунин, воспользовавшись минутой, когда Марья Михайловна пригубила свой кофе.

— Видите, какой характер у человека отвратительнейший? — обратилась ко всем Марья Михайловна, с сердцем ставя чашку на блюдце. — Покоя от него нет, целые дни ворчит и брюзжит!…

— Я не ворчу совсем, а только…

Марья Михайловна схватилась за уши.

— Довольно, ради Бога, довольно, не делай мне сцен хоть в гостях! — величественно добавила она, опуская руки и одарив мужа уничтожающим взглядом. — Удивляюсь, как это я могла двадцать лет с таким человеком прожить?!

— Что ж такое с Пентауровым случилось? — поспешила сказать Серафима Семеновна, чтобы прекратить супружеские недоразумения.

— Ой! — вдруг громко произнес Шемякин, сидевший на противоположном конце стола рядом с женой.

Все оглянулись в их сторону; Анечка покраснела до ушей.

— Аня щиплется, маменька… — сохраняя серьезный вид, заявил Шемякин.

— Все лжет, противный! — воскликнула Анечка. — А если я скажу, какие ты мне сейчас на ухо глупости шептал?

— Я если я скажу, какие ты мне умности шептала?

— Не смеешь!

— Она сказала: вот и я с тобой так…

Анечка вскочила и зажала ему рот салфеткой.

— Господи, как я только могла за такого глупого замуж выйти?!

— Бабушка… — тоном изнеможения обратился, освободившись от салфетки, Шемякин к Аграфене Степановне. — Она меня в гроб вгонит дерзостями: в час шестьдесят раз дураком называет! Ей-богу, я больше двух раз не заслуживаю!

— Ну и поделом, значит! — смеясь, ответила старуха.

— Маменька, так же нельзя, ведь я же глава! Дьякон-то что в церкви читал, ты забыла? — строго добавил он, повернувшись к жене.

Та сделала ему из-за спины бабушки реверанс.

— Ваш дьякон по старой книге читал; в новом издании это про жену сказано.

— Бабушка, уймите!

— Коли ты глава, ты и унимай!

— А, так? — трагическим тоном произнес Шемякин, вставая со стула и засучивая рукава. — Расправлюсь сам!

— Еще поймай сперва! — крикнула Аня, спасаясь в сад; за нею помчался Шемякин.

— Очень милы, очень… — деланным тоном произнесла Марья Михайловна, лорнируя их вслед.

— Котята, совсем котята… — любовно сказала Серафима Семеновна, принимавшая слова гостьи за чистую монету.

— А Нюрочка моя где же? — удивилась гостья, только тут увидав, что дочери около отца нет.

— В саду давно; там и моя Соня… — поспешила успокоить ее Серафима Семеновна, и Марья Михайловна опять, как дождем, принялась поливать хозяек новостями.

Глава VI

— Правда, чудный у нас сад? — воскликнула Соня, добежав до круглой площадки среди аллеи и остановившись на ней. — Я его так люблю!

Вся сияющая и радостная от молодости и избытка сил, она была очень мила, и Светицкий, и без того неравнодушный к ней, почувствовал себя покоренным окончательно.

— Сад отличный! — ответил он. — У вас здесь все хорошо, Софья Александровна!

Девушка не поняла затаенного смысла его слов.

— Правда ведь? — сказала она, идя рядом с гусаром и обмахиваясь веткой жасмина. — Эта часть перед домом у нас называется бабушкиным садом: она сама здесь много деревьев посадила. А вот на этой скамейке, — Соня указала рукой на зеленую скамью, затаившуюся под столетним кленом, — она в первый раз с дедушкой в любви объяснилась. И папа с мамой тоже…

— Наследственная скамья… — отозвался Светицкий.